(триптих)

1

АлинеГрэм

Домовой, фантом запечный!
Что скребешься в темноте?
К сожаленью, мы не вечны,
и года уже не те.

Посидим давай, как люди,
и заморим червячка,
да и выпить не забудем
под застольную сверчка.

Окунемся, две тетери,
в теплый кухонный уют.
Всё равно, мне не поверят.
и ехидно осмеют.

И сошлются на науку,
но меня охватит дрожь,
когда ты пожмешь мне руку,
мягко сердце мне сожмешь.

Нет, не стану я про это
говорить, гусей дразня.
Ведь без всякого декрета
нас с тобою упразднят.

Уподобят всех поэтов
паразитам-грызунам,
и не важно станет, с кем там
изменяет Муза нам.

Но одно неоспоримо
в этой жизни чумовой:
ты встречал когда-то Грина,
шестипалый домовой!




2

Зябко, пусто, одиноко…
Голубой телеэкран
превзошел давно Хичкока,
но смотрю я, как баран.

Кто скребется там в прихожей
в час, когда хоть волком вой?
Появись, мой друг пригожий,
друг старинный – домовой!

Здравствуй, здравствуй, шестипалый,
как ладонь твоя мягка!
Ночь глубокая настала,
может, выпьем коньяка?

Кот разлегся на пороге,
тени лягут по углам.
До рассвета многим-многим
поделиться нужно нам…

Коньячку ещё попросишь,
за прекрасных выпьем дам!
Значит, ты меня не бросишь,
и тебя я не предам.

А о внешнем позабудем.
И пошлют нам благодать,
ту, что духам или людям
невозможно разгадать.




3

Меч булатный, шлем крылатый —
благородное добро.
Чищу старенькие латы —
заблестят, как серебро,
и от стрел дадут укрыться.
И качая головой,
«Ты куда ж собрался, рыцарь?» —
спросит старый домовой.

Я отвечу: «Ежедневно
враг меня в засаде ждет.
С башни смотрит в даль царевна.
Сирин на ветвях поет».

«Ты давно, хозяин, не был
за Великою рекой.
Там смешались быль и небыль
чей-то властною рукой.

Растворилась, видно, в Лете
удаль воинов лихих.
Только в старой киноленте
кто-нибудь помянет их.

Время многое измяло,
и обрублены концы.
Нынче правят бал менялы,
адвокаты и купцы.

Расползлась былая проседь
перешла сплошь в белый цвет.
Ты меня не можешь бросить —
нас с тобой почти, что нет».