Песнь сельского эрудита

«… и когда я пахаю,
и когда я пашу—
твоё имя, родная,
в своём сердце ношу…»
( В. Фомичёв)

( колхозное бреданье)
1972: 2007



Полукрестьянин, труженик унылый—
четыре славных месяца в году
доверься нежно заступу и вилам,
фосфатам и ударному труду.

О, как душисты здешние навозы,
как хороши, как свежи отрубя!
Как благосклонно взмекивают козы,
влюблено очи пяля на тебя.

А дробный хохоток колхозной Евы,
а, под гармонь,
родное « Шокинг блю»!

О, где вы, девы? гармонисты, где вы?
О, клич бессмертный:
- Гады!- по рублю…

Я помню всё: овины и амбары,
где тень твоя ложилась на плетень,
твои красы
и чары «Солнцедара»,
и от твоих затрещин бюллетень.

Моей подкорке внятен смысл подкормки,
и не кляну я всуе скотный двор,
где был подвергнут
комсомольской порке
за хряка, что изведал жгучих шпор.

Я припаду к родному огороду,
я буду петь его, покуда жив…
Свой скудный труд
я посвятил народу.
А вот и он—
икает у межи.

В Москву, в Москву!—
покуда не побили
(тебе не внове
попадать впросак)

… Лишь глянет вслед
сквозь занавеску пыли
разглаженный
автобусом гусак…

( P. S. « Солнцедар»- амброзия
семидесятых.)




Концерт, случившийся в ДК С.А. для колхозников
Винницкой области

Певица, корная слова,
швыряет французский со сцены…
Поклонники дышат едва,
следя за округлым коленом;
певица, лепя наобум,
поносит сидящих инматом –
партер в языке ни бум-бум
( родной-то идет туговато!)
Сверх буйства здоровой кровИ
натёрты помадою яркой,
в партере сидят ланкови
и передовые доярки,
и тут же, вспузыривши лбы,
в громоздких двубортных костюмах,
сверхпередовые дубы
ворочают мощные думы.

Подмышками липкая сырь,
и словно цыплята в лукошке,
запрятаны в бабьи трусы,
томятся базарные трешки.
Комбайнеры и шофера
(читай : «деревенские сливки») –
скребут « - Не пора ли пора ?»
разящие мылом загривки;
топорщатся губы стернёй,
глаза – словно пни в лесосеке, -
и кто-то полез пятернёй
поближе к дензнакам соседки…
Эх, выгорит сердце дотла!
…Мяучет электрогитара,
солистка (талант есть талант),
мужчин, непростительно старых,
уставших от жениных чар,
смутив неслучайным поступком –
подденет рукой невзначай
и так уж почти -что не юбку;
и публика, - спелый арбуз,
восторгом подсвечены лица, -
войдя не на шутку во вкус,
на «бис» вызывает певицу.
И только один, нелюдим,
весь в свитере, сажень косая,
в девятом ряду, посреди,
молчанием вызов бросает
протяжному рёву любви
к искусству ( в понятии узком);
быть может, он дока в французском? –
и мышцей смешок удавив,
в конвульсиях от перегрузки?

- Наверное, глухонемой…
Иначе б какая причина
торчать тут, как дохлая моль…
А может быть, он не мужчина?

С 8-го замшелый бобыль
назад поглядел по-соседски:
нет, это действительно был
мужчина.
Но пьяный мертвецки.
«Перцовой» концерт упредив,
такой навсегда бородатый –
из зала всего он один
мог parley francais,
да куда там! –
он видел нездешнейший сон, -
лишь дрыгал ногою моментом, -
москвич с транссибирским лицом
пропащего интеллигента.
Какой же – признайте - урон? –
меж тех, что французский не знали,
он не был один оскорблен –
один! В переполненном зале.
В глухой человечий горбыль,
в потуги дешёвого лоска
икота срывалась с губы,
пузырилась капля у носа,
и как добродушный «салам»,
из брючины сонного мужа
под креслами к сцене текла
и пенилась теплая лужа…
70-е



НАСТЫРНОСТЬ

Ворона торчит на антенне,
как траур по теплой погоде.
В антенне мелодии бродят,
проносятся синие тени
рисованных зайцев
и кукол,
актеров
и аэропланов,
и диктор вещает со скукой
про встречи и встречные планы.

Ворона торчит на антенне.
А ниже, у телеэкрана,
томится семья в предвкушеньи :
«-На льду
Роднина и Уланов!»
Но вместо спортивного фрака,
но вместо коротенькой юбки –
динамик ворчит, как собака,
и серая рваная слякоть
с шипением лезет по трубке.
… Помеха торчит на антенне
и перышки чистит, не слыша,
не зная, что через мгновенье
летать без неё им по крыше.
Скребется в блаженстве ворона,
но драма близка к завершенью –
и когти кота Агафона
впились в беззащитную шею! –
и съел кот ворону с успехом.
Свершилась короткая драма.
С экрана свалилась помеха,
семья досмотрела программу,
и к зависти всяческой скверны
(заслугою чьей - не кота ли!),
победою закономерной
увенчано было катанье.

…Планета в цветущей сирени.
Семья говорит о футболе.
Кот спит за высокой трубою…
Другая на телеантенне
ворона играет с судьбою.

*** 70-е



К вопросу о судьбе.

Осень рыжая, толстая сводня,
ты опять не у бражничьих дел;
человек умирает сегодня,
как спокойный сентябрьский день.
Человек умирает сегодня;
позабыв о приличной тоске,
лист осины с тропинки он поднял,
подержал, улыбаясь в руке.
У речушки, почти неприметной,
конский щавель сорвал, пожевал,
и казалось, что всё ещё лето,
что душа безрассудно жива,
что опять будут вечер и утро,
и апрельских комариков зуммер…
Сшиб репейник пружинящим прутом,
ещё раз улыбнулся чему-то –
а потом, наконец- всё же умер.

(они же)
***************

… Пыльный облак повис над бугром.
То, что шепчет мне на ухо Муза,
Я уже разбираю с трудом.
*
… Где сегодня квакают лягушки,
Завтра нам засвищут соловьи.
Может быть.
*
… И говорить я перестал
На языке богов.

(Валент.Сидоров, «Москва», 10.81г)


Сидорова муза.

Сел за стол я, смёл словесный мусор,
стал глаголы звонкие ковать.
Вдруг явилась пушкинская Муза;
что-то мне пыталась втолковать,
пела, знаки делала руками…

Я подумал: -Что за ерунда! -
и в ответ заговорил стихами…
Вмиг исчезла Муза без следа.

Ум мой подозреньями ошпарен –
чуть не стал я жертвой западни.
Слава богу, я не хлипкий парень.
Слава богу, были мы одни.

И опять в лихом словесном раже
окунаюсь в творческий содом,
чтоб потом читатель, ошарашен,
занялся сизифовым трудом.

А сквозь пыльный облак смотрит Пушкин –
он уверен в выборе своём:
где сегодня квакают лягушки-
Сидоров засвищет соловьём.
Может быть.

1982

Вячеслав Ромашов, 2008

Сертификат Поэзия.ру: серия 1143 № 58441 от 16.01.2008

0 | 1 | 2016 | 19.04.2024. 16:00:02

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []