Ещё раз о переводах Сонета №66

Автор: Сэр Хрюклик(Михаил Резницкий)

Дата: 13-09-2007 | 09:17:08

Среди бесчисленного множества статей, посвящённых переводам сонетов Шекспира, бросается в глаза весьма неоднозначная оценка как оригинала, так и наиболее известных переводов. Диапазон мнений оказывается необычайно широким, и нет необходимости воспроизводить крайние точки зрения.

Больше всего “повезло” сонету № 66. Это неудивительно, ибо рассматриваемый сонет стоит особняком как по форме, так и по содержанию. Он, единственный, возвышается над обычной сонетной лирикой, которую в своё время хлёстко раскритиковал известный дореволюционный переводчик Шекспира, А.Л.Соколовский, причисливший содержание сонетов к “литературному хламу”. Обычная тема сонетов: воспевание красоты возлюбленной (возлюбленного), мольбы о взаимности, возвышенное описание чувств, и т.д. уступают в сонете № 66 гражданскому пафосу, уничижительной критике существующего общественного порядка, то есть темам, противопоказанным любовной лирике. Не вдаваясь в шекспироведение, не пытаясь найти причины, сподвигшие Шекспира на создание именно такого обличительного, “крамольного” сонета, хотелось бы найти причины, вследствие которых крупнейшие переводчики вполне сознательно искажали перевод.

Лексика предпоследней строки 66-го сонета(“Tired with all these, from these would I be gone,”) столь примитивна, что каждый, изучавший английский язык лишь в школе, способен перевести эту фразу без помощи словаря. Более того, стилистическая чёткость фразы и отсутствие фонетических ассоциаций исключает какие-либо иные толкования, кроме одного: «устав от всего этого, я бы от этого ушёл». Соответственно, все известные переводчики, кроме одного (sic!) перевели эту строку аутентично оригиналу:

- Я, утомлённый, жаждал бы уйти (М.Чайковский);
- Измучась всем, не стал бы жить и дня (Б.Пастернак);
- Измотан всем, и смерть меня манит (И.Астерман);
- Устал… И в землю лёг бы, не скорбя (А.Васильчиков);
- Душой устав, уснул бы я совсем (Б.Кушнир);
- Измучен всем, ушёл бы от всего (В.Николаев);
- Устал я и бежал бы от всего (А.Шаракшане);
- Усталый, я бы вечным сном почил (С.Шестаков);
- Устал я, друг. Зову я смерть. Приди (В .Савин);

и так далее, и так далее...

Но кто же упомянутый “один”? Это – С.Я.Маршак, у которого тринадцатая строка сонета выглядит так:

“Всё мерзостно, что вижу я вокруг”

Читатель сам может убедиться, насколько далека эта фраза от оригинала. В ней, во-первых, нет и намёка на желание уйти от всего “этого”, упомянутого в предыдущих строках сонета. Во вторых, Шекспир употребляет лишённую эмоциональной и смысловой окраски фразу “all these” (все эти), в то время как Маршак даёт убийственную характеристику упомянутому “этому”: “всё мерзостно”… И слово-то какое сильное: едва ли можно острее выразить неприятие, презрение, отвращение.

В чём же причина столь очевидной “отсебятины”?

Для ответа на поставленный вопрос следует тщательно проанализировать то время, когда Маршак работал над переводом Сонетов. Не следует также упускать из виду творческую биографию поэта.

С первых лет советской власти Маршак дистанцировался от политики и избрал детскую литературу своим основным делом. Детские стихи принесли Маршаку признание и известность. Он стал, наряду с К.Чуковским, Б.Житковым, Е.Шварцем, и др. популярнейшим детским писателем. Единственное, имевшее какое-то отношение к политике произведение – “Мистер Твистер”, хотя и отдавало определённую дань официальной идеологии, воспринималось читателями, всё-таки, как юмористическое, в котором автор вполне добродушно подсмеивался над американским толстосумом и его семейством.

В то же самое время (1920 – 1941гг.) Маршак пробует свои силы в качестве переводчика целого ряда англоязычных поэтов: Бёрнса, Вордсворда, Байрона, Блейка, Киплинга, и других. Однако, к началу Великой Отечественной войны Маршак был широко известен, прежде всего, как детский поэт, снискавший заслуженную славу и признание среди самых юных читателей, и, как следствие, их родителей. Что до его переводов, то в то время он разделил судьбу всех своих современников и абсолютного большинства предшественников – переводчиков, чей тяжёлый и благородный литературный труд никогда не был в полной мере ни вознаграждён, ни востребован читателями.

Война, несомненно, явилась переломным моментом в творческой судьбе Маршака. Его литературный талант, раскрывшийся на ниве детской поэзии, где образы должны быть чёткими и яркими, рифмы – звонкими, а фразы – простыми и доходчивыми, как нельзя более оказался востребованным на страницах центральных газет, где поэт публиковал обличительные антифашистские стихи, а также куплеты к карикатурам художников Кукрыниксы. Если до войны Маршака читали только дети да немногочисленные любители английской поэзии, то теперь Маршака читал каждый, кто брал в руки газету. Не забывал поэт и своих прежних читателей. Его антифашистские стихотворения, написанные для детей, звучали в школах и детсадах. Пример правильного употребления частиц “НЕ” и “НИ” в одной фразе (“Ни один фашист проклятый от расплаты не уйдёт!”) запоминался дошкольниками гораздо лучше, нежели сухие, скучные правила, проходимые впоследствие в школе. Естественным и закономерным результатом всенародного признания заслуг поэта, своим словом приближавшего разгром ненавистного врага, явилось присуждение ему трёх Сталинских премий.

Работу над переводами Сонетов Маршак начал ещё во время войны, на фоне общего подъёма интереса к культуре наших англоязычных союзников, а завершил в 1948 году, когда уже во всю полыхала “холодная война”. Последнее обстоятельство едва ли создало поэту дополнительные трудности, ибо авторитет и популярность Маршака давали ему определённую творческую свободу. Но политический и идеологический климат в стране становился всё более ужасающим. Великорусский шовинизм, насаждавшийся и поощрявшийся Сталиным, стал, по существу, государственной идеологией, проникавшей буквально во все области челевеческой деятельности. Ксенофобия и антисемитизм вышли из подворотен и прочно укоренились в повседневной жизни. Культ Сталина приобрёл ещё более уродливые, гротескные формы, нежели до войны. В газетах и на радио (телевидения ещё практически не было: 1-2 раза в неделю по 2-3 часа, и только в Москве и Ленинграде) беспрестанно публиковались или озвучивались поэмы, создавались литературно-музыкальные передачи, прославлявшие вождя.

-Великий знаменосец мира;
-Вдохновитель и организатор всех наших побед;
-Великий корифей науки;
-Великий кормчий коммунизма;
-Мудрый вождь всего прогрессивного человечества, -

таковы основные клише, завершавшие почти каждую литературную или музыкальную передачу. Наконец, апофеозом этого словоблудия был штамп: "Великий гений всех времён и народов." Дальше ехать было некуда... Ежедневно на головы радиослушателей изливался неиссякающий поток песен и стихов "о великом друге и вожде". Передачи строились по одному и тому же сценарию: сперва - стихи (или песни) о великом советском народе, о победе в войне, о борьбе за мир, а затем, под конец, какой-либо "мастер художественного слова" читал завершающее стихотворение. Оно начиналось на mezzo-forte, как бы нейтрально, но постепенно вырисовывался образ того (без упоминания имени!), кто привёл нас к победе, кто ведёт к коммунизму. Голос чтеца становился сильнее, величественнее, (все слушатели к тому времени уже давно понимали, о ком идёт речь) и, наконец, трепетным голосом произносилось имя - Сталин. Такие шаманские действия производились регулярно. Их эффективность не была нулевой, и большинство народа, несомненно, видело в Сталине наместника Бога не земле. Ну, а мыслящее меньшинство было от всего этого в ужасе. Ситуация усугублялась тем, что страна находилась на грани всеобщего голода, многие люди постоянно недоедали, ходили в штопаной, лицованой-перелицованой одежде, ютились в общежитиях и коммуналках. Неудивительно, что недовольство, не взирая на любовь к Сталину, было почти всеобщим. Даже в школах, на уроках пения, где уже в третьем классе в обязательном порядке разучивался и исполнялся Гимн Советского Союза, отдельные будущие диссиденты ("сопливые острожники", как метко назвал их позднее В.Высоцкий) вместо "Союз нерушимый республик свободных" пели: "Союз нерушимый голодных и вшивых". Если кто-то доносил, семья такого "певца" нередко выселялась за 100-й километр от Ленинграда. Но усилия чекистов и их помощников не меняли ситуацию. Чувство отвращения к действительности основывалось на её ужасающей полуголодной реальности, с одной стороны, и на постоянном вранье в газетах и по радио, - с другой. С тех, далёких от нашего времени дней, фраза “культ личности” стала малозначащим штампом, и поэтому хотелось бы, чтобы читатель лучше прочувствовал всю неподдельную “мерзостность” политической системы, воздвигнутой Сталиным и большевиками.

В той безысходной ситуации литература и искусство были оазисами, в которых люди могли хоть немного придти в себя. И люди читали, благо, библиотек было достаточно. Читали классику, читали и современных писателей и поэтов, среди которых одним из популярнейших в то время был Маршак.Выход в свет его перевода шекспировских "Сонетов" имел беспрецедентный успех по нескольким причинам:

- во-первых, "соавтором" Маршака был сам Шекспир, о репутации которого говорить излишне;
- во-вторых, Маршака как поэта знали и любили многие миллионы читателей, и сам факт появления его нового произведения был для них радостью;
- в-третьих, почитатели поэзии истосковались по серьёзной любовной лирике. Нельзя сказать, что её не было вовсе. Были отдельные стихотворения, навсегда вошедшие в золотой фонд русской поэзии, но о таком "пире" любовной лирики (154 сонета!) не приходилось мечтать.

Неудивительно, что работа Маршака сделала шекспировы сонеты "фактом русской поэзии" (А.Фадеев). Читатели, в первую очередь молодёжь, студенты, буквально набросились на книгу. Английский язык тогда только завоёвывал своё ведущее место среди изучавшихся в школах и ВУЗах иностранных языков, большинство читателей его не знало, и уже поэтому никого не интересовало, "правильно" или "неправильно" выполнил переводы Маршак. Книгу приняли "на ура" такой, какою она вышла. Знание ряда отдельных сонетов наизусть стало нормальным явлением в студенческой среде, свидетельством эрудиции. И, конечно же, читателей потряс сонет №66. Оказалось, что всё "это" уже было триста с лишним лет назад! Оказалось, что Шекспир - наш современник! Каждая строка сонета - про нас, будь то "достоинство, что просит подаянья" (быт того времени), или "неуместной почести позор" (прославление Сталина), или "вдохновения зажатый рот" (как раз тогда партия расправлялась с А.Ахматовой, М.Зощенко и др.), не говоря уже о "праведности на службе у порока"! (Исключение составляла лишь строка "И девственность, поруганная грубо". Тогда не были широко известны "шалости" Берии, Ягоды, Калинина, Кирова, и других сталинских сластолюбцев. Не было известно и о том, ЧТО творилось в ГУЛАГе. Теперь, постфактум, можно сказать, что и эта фраза полностью отражала советскую действительность.)

И тринадцатая строка стала логическим завершением описания всего того кошмара, который происходил и во времена Шекспира, и при “великом Сталине”.

С выхода в свет работы Маршака прошло более полувека. Многое тайное стало явным, и не вызывает сомнения, что Маршак, переведя 13-ю строку сонета №66 "неправильно", выразил своё личное отношение ко всему тому, о чём писал Шекспир в двеннадцати предыдущих строках. По-видимому, Маршаку, находившемуся под влиянием событий, которые происходили в стране и на его глазах, страстно захотелось "усилить" Шекспира.

*****

Гораздо сложнее обстоит дело с ещё одиним примером "неправильного" перевода того же 66-го сонета. Строки вторая и третья подстрочника (“устав видеть достоинство от роду нищим и жалкое ничтожество, наряженное в роскоши”) переведены следующим образом:

Маршак:
"Достоинство, что просит подаянья,
...........................................
Ничтожество в роскошном одеяньи";

В.Николаев:
"Я вижу честь, что нищей рождена,
И пустоту, одетую в парчу";

А.Шаракшанэ:
"Где мается достоинство в нужде,
И где ничтожество живёт без бед";

В.Орёл:
"От гордости, идущей в приживалки,
От пустоты, занявшей пьедестал";

Л.Портер:
"Достоинство, с рождения в нужде,
И блеск пустых ничтожеств на коне";

А.Лукьянов:
"Как благородный к нищете привык,
Что в праздности ничтожества живут";

В.Савин:
"В лохмотьях нищих праведность и честь,
Ничтожество с ухмылкою довольной".

А вот Б.Пастернак перевёл эти строки так:

"Тоска смотреть, как мается бедняк,
И как шутя живётся богачу"

Прекрасный пример ловкой подмены понятий: Шекспир пишет о том, что ДОСТОИНСТВО прозябяет в нищете, в то время как НИЧТОЖЕСТВО утопает в роскоши. Именно в этом он видит несправедливость, а вовсе не в самом факте наличия богатых и бедных. А лирический герой Пастернака тоскует лишь о тяжёлой жизни бедняка и лёгкой жизни богача. И вновь вопрос: почему поэт-переводчик исказил Шекспира? Для чего?

Учитывая дату написаноя перевода (1938г.), хочется польститься на примитивный ответ: Пастернак опасался за свою жизнь. Он понимал, что упоминание о богатых ничтожествах и достойных людях, пребывающих в бедности, способно переполнить чашу терпения тех, кто стал бы читать его перевод не из-за любви к Шекспиру, а исключительно по долгу службы.

И Пастернак, конечно же, сознательно, опустил эти две строки до уровня одной из главных марксистско-ленинских идеологических догм: богач - изначально плохой, его лёгкая жизнь вызывает неприязнь пролетарского лирического героя, а бедняк, разумеется, изначально хороший, его жалко.

Но такое объяснение не выдерживат критики хотя бы потому, что хорошо известна беззаветная любовь Пастернака к Сталину. Известно также, что Сталин не допускал расправы над искренне любившим его поэтом, несмотря на то, что Борис Леонидович отказался подписать письмо, одобрявшее расстрел Тухачевского, что Пастернак материально помогал семьям репрессированных друзей, что, наконец, он перевёл “крамольный” 66-й сонет в такое расстрельное время.

Так что с тривиальным ответом на поставленный вопрос придётся повременить: не страх заставил Пастернака принизить шекспировские строки. Так что же?..