В карманах старого пальто
В карманах старого пальто смех трёхкопеечной монеты,
в труху измятые билеты - проезд в общественном авто,
бумажки прочие, брелок и ультрамятная жвачка,
от сигарет пустая пачка, кожурки, с вензелем платок.
Я поднимаю воротник немодный, пафосный, широкий,
ворсинками щекочет щёки не выветрившийся родник
пустого пробника духов, до капли выпитого мною,
и тени..тени стороною...
Стальных и тонких семь кругов на безымянном, почернев
и оставляя след на коже, всех будущих колец дороже.
Неровных первых строчек нерв размашисто, наискосок,
поверх решённых уравнений, поверх спряжений и склонений,
пока не прозвенел звонок, пока не кончился урок,
пока учитель караулит посредством красных загогулин
посредственности марш-бросок...
Ах, старое моё пальто, в шкафу пылишься на задворках,
на деревянных старых горках, навек сцепившихся со льдом,
изодранное до крови, до переломов хрупкой ости,
отринутое мной со злости...
Смешной мой бедный воротник..., я утонуть хочу в тебе,
закрыть глаза, и в жёсткость ткани врасти ветвями и корнями,
в твоей исчезнуть глубине.
Новогоднее
Унынье. Запустенье. Тишина.
Растаял первый снег теплу в угоду,
сезонность смещена, и смущена
не ко двору пришедшая зима -
бормочет что-то через пень-колоду.
Картавлю недоразвитый стишок,
зубрю, чтоб отчитаться дедморозу,
за стенкой папка - красный шьёт мешок,
на палочке трепещет петушок,
и валенки отнюдь не по прогнозу
напялил закадычный мой дружок,
зовёт гулять, из снега строить горку,
смотрю, как растекается кружок
на половицах от промокших ног,
молчу и принимаюсь за уборку.
А в тесных сенках умирает ель
в дешёвом бело-синем покрывале,
от хвои преждевременных потерь,
когда внесут вперёд ногами в дверь,
её верёвкой бельевой связали.
Притащат чемоданчик с чердака,
зелёный, дерма(н)тиново-картонный,
и я, докуда тянется рука,
взирающую гордо свысока,
ссужу-сряжу в костюмчик похоронный.
Напялят ей на маковку звезду,
стеклянную, большую, цвета крови,
гирляндами закутают по брови,
которые с усопшей ростом вровень,
а через две недели увезут,
до голого остова обобрав,
красивые шары сдирая с кожей,
и выбросят от дома в двух шагах.
(Стоять тебе крестами, снег поправ,
коль с ёлками хоть чем-то вы похожи)
Я тоже уносила их в сугроб
и хоронила головой к восходу,
но навсегда усвоила урок:
клади убитых хоть в хрустальный гроб -
не воскресить и не отмыться сроду.
Когда не было секса
"...а после обеда давай заберёмся в сарай",
на пыльном диване рассядемся словно на троне,
чуть-чуть помолчим о гитаре и аккордеоне,
и я попрошу тебя - Спой. Ты ответишь - Сыграй.
Мы будем мешать голоса и вибрацию струн
с французским прононсом и лёгкостью грации звука,
я снова сфальшивлю, ты скажешь - Бывает, старуха.
А я на щеке твоей след от помады сотру,
И будет паук от смущенья краснеть на стене
и реанимировать мух-цокотух в паутине,
а мы - обнажённые статуи - бог и богиня -
нам с детства внушали, что секса нет в нашей стране.
А значит, что были святыми и наши отцы,
и все мужики, проживающие по соседству,
а всё потому, что в стране нашей не было секса,
и помыслы наши с рождения были чисты.
Давно на утиль и диван, и сарай, и страна
сданы, но остались и ямы, и шрамы, и дети,
и солнце всё то же сквозь щели сарайные светит,
и так же паук цокотух волочит в закрома
Под голубыми небесами
Под голубыми небесами, разлитыми над головой,
мой город, выдуманный самый и самый-самый дорогой,
вальяжно на речном песочке, раскинув руки, возлежит,
как будто бы взлететь он хочет и над собою закружить.
Он ясноокий, златокудрый, высок и по натуре добр,
лежит и ветер ждёт попутный, мостов проветривая горб,
проспектов распахнув объятья, в ушибах каменных домов,
лежит он словно на распятие в пречистом блеске куполов,
тону́щих в тополином пухе, в зелёной клёновой тоске,
как в трупных пятнах - в показухе - от смерти лишь на волоске...
Мой город юн, красив и статен, и он ни в чём не виноват.
Он нарисован был в тетради мной сотню лет тому назад.
Над шифером пятиэтажек летали стаи голубей,
Забор был школьный разукрашен цветными снами от детей.
Дремали клёны-старожилы. Скамьи, влюблённые в фонтан,
усердно ранцы сторожили, в извечном ожиданье мам
с колясками,
дедков, старушек с клюкой и булками для птиц.
А детский смех, покой нарушив, летел вприпрыжку со страниц
потрёпанных до дырок книжек, зачитанных до стёртых букв,
с цветочками между страничек и в пятнах от ребячьих рук.
Знакомый дворник дядя Петя при белом фартуке, с метлой,
всегда знал всё про всё на свете, не старый был, не молодой.
И пахло от него полынью, весенним солнцем, хлебом, сном
и добротой, небесной синью, соседским шлындою-котом.
На детской маленькой площадке босой неслась туда-сюда,
всегда в алёнке-шоколадке испачканная, мелюзга,
и надоедлива до жути, но и смешная до любви...
И пирожки от тёти Гути, и дядя Вити голуби...
Мой город, выдуманный самый, приснился мне иль наяву
я в магазин за ручку с мамой за куклой новою иду,
а с папой - за велосипедом. О, как он никелем сиял!
И как по улицам с соседом носилась меж камней и ям.
Ах, город, я тебя любила...
Единственный...
Теперь - чужой...
И расплываются чернила на лодке, выстроенной мной.
Бумажный вымокнет кораблик, рисунок потеряет цвет.
Песок - размыт, мой мир - разграблен.
И города на карте - нет
2023 "Птица Д"
Наташа, душой отдохнула на Ваших стихах. С какой щедростью Вы поделились своими воспоминаниями с читателем!
Детство для меня - это мой золотой запас. Лучи родительской любви, школьной дружбы согревают меня всю мою долгую жизнь. не будь этого, я, наверно, замёрзла бы на нашей суровой земле. Спасибо Вам огромное!
Нина Гаврилина.