* * *
Над ним - потолок, перед ним - стена.
Он думает лежа. Болит спина
и что-то еще внутри.
Он мыслит нечетко, но суть ясна:
мол, просто лежи и считай до ста,
и муза придет, разомкнет уста
и скажет: валяй, твори!

Но рифма бессмысленна, стих убог.
И, перевернувшись на левый бок,
отходит поэт ко сну.
Во сне у поэта ни рук ни ног,
зато - чешуя, плавники и хвост,
и вот, ощутив благосклонность звезд,
берет он курс на блесну.

Уныло рифмуясь, как две строки,
маячат над озером рыбаки,
два образа смерти для
поэта, что, выпростав плавники,
доверчивым дурнем плывет к блесне,
глотает, и, больно взмывая в не-
бо, думает: "Ох ты ...".

И в этих словах для него сейчас
содержится все, что объемлет глаз,
и больше того: в них весь
паноптикум памяти, все, что враз
теряет значение, смысл, ядро…
Отныне пластмассовое ведро
ему и "теперь" и "здесь".

Здесь – тесно, зато над теперь – облака,
зато можно думать, что Стикс – река,
и, внутренне трепеща,
гадать о судьбе по губам рыбака…

Рыбак рыбаку говорит: «Смотри,
какие здоровые пескари,
и ни одного леща…»