I

 

Я не знаю, что завтра будет:

мне сегодня — последней межой;

и стальная охрана буден,

между будущим встала и мной.

 

Знаю только — будет другое

и другие цвести будут дни…

А сегодняшнее и дорогое

станет всё ненужным другим.

 

Может, завтра или когда-то

Посмеётся народ над поэтом…

И пути зарастут рутой-мятой,

и пути зарастут белым цветом.

 

Так и книга — открыли, закрыли,

прочитали — и снова полка…

Вижу Будущность с синими крыльями,

Ей и буду молиться только.

 

II

 

Говорили, смеялись и плакали,

торговали душой и телом…

Кто не с нами — затравят собаками,

жить не будет на свете белом.

 

Поясок да мужичий лапоть,

да рубахи посконной отрада…

Нам теперь смеяться, не плакать,

больше нам ничего не надо.

 

Для других же был смокинг нарядом,

табака заморского крепость;

не отметят такие взглядом

ни безжалостность, ни свирепость.

 

Не хочу, как они, наряжаться,

чтобы блеск штиблет на ногах.

Если лапоть — примета нации,

так и я тогда — ренегат!..

 

 

III

 

Мне плевать на святых и на бога…

Знаю я — чудесам не бывать.

Вот уснуть бы мне чтоб надолго, —

сотни, тысячи лет проспать.

 

Я проснусь на другой планете.

Что там будет?.. Не мне гадать…

Может, просто отменят ветер

и повиснет день в проводах.

 

Может, камень любой заискрится.

Я же распугаю там детей.

Заведут меня в клетку зверинца,

где «НЕ ТРОГАТЬ!» гласит на щите…

 

Буду я смотреть и дивиться,

как меняется всё на свете.

Может, мне вдруг однажды приснится

наше поле, солнце и ветер.

 

 

Алесь Дудар

 

Трыумф

 

I.

 

Я ня знаю, што будзе заўтра:

мне сягоння — апошняй мяжой;

дні стаяць сталёваю вартай

паміж будучынай і мной.

 

Знаю толькі — будзе другое,

заквітнеюць другія дні…

Сёняшняе ўсё і дарагое

непатрэбным стане другім.

 

Можа, заўтра будуць смяяцца,

можа, будуць смяяцца з поэта…

Зарастуць дарогі рутай-мятай,

зарастуць дарогі белым цьветам.

 

Гэтак кніга — адкрылі і закрылі,

прачыталі — дый зноў на паліцу…

Бачу Будучыну з сінімі крыламі,

Стану і буду ёй маліцца.

 

II

 

Гаварылі, сьмяяліся, плакалі,

гандлявалі душой і целам…

Хто ня з намі – зацкаваць сабакамі,

ня жыцьцё таму на свеце белым.

 

І ўзялі паяскі і лапці,

І кашулі надзелі зрэбныя…

Нам цяпер сьмяяцца, ня плакаць,

нам нічога болей ня трэба.

 

І хадзілі другія ў смокінгах,

І курылі тытун заморскі:

а такія ня ўскінуць вокам

на бязьлітаснасьць і на жорсткасьць.

 

Не хачу ў чужое ўбірацца,

Каб лякеркі блішчэлі на нагах.

Калі-ж лапаць – адзнака нацыі,

Дык і я тады – рэнегат!..

 

 

III

 

Мне пляваць на святых і на бога…

Знаю – цудаў нідзе не спаткаць.

Вось каб мне заснуць надоўга, -

сотні, тысячы год праспаць.

 

Я прачнуся ў іншым сьвеце.

Што там будзе? .. Не мне згадаць…

Можа будзе адменены вецер

і вісецьме дзень на правадах…

 

Можа, кожны камень заіскрыцца.

Будуць дзеці ад мяне ўцякаць.

Завядуць мяне людзі ў зьвярынец

і напішуць: “РУКАМІ НЕ ЧАПАЦЬ!”..

 

Буду я глядзець і дзівіцца,

як зьмянілася ўсё на свеце.

Можа, мне як–небудзь прысьніцца

наша поле, сонца і вецер.

 

1925?