Тень отражения. Эпилог

Вот — я

Вот — моё отражение.

Мы хотим поменяться местами.

Нам мешает земли движение,

Пожары, вулканы, цунами.

 

​Нас нет

Ни в одном зазеркалье.

Мы давно убежали оттуда,

Я у края, обрыв вертикальный,

Отражение моё от испуга

Прижимается к скалам голым,

От меня уползает дальше.

Почему: год становится новым —

Отражение делает старше.

 

​Я вру

Своему отражению:

«Подойди, мы с тобой полетаем».

Подходит. Без сожаления

С обрыва его толкаю.

 

​

 

Сумерки, зацепившись за ветки, висели бесформенными клочками. Охрипшие за день трамваи брели уныло, монотонно отсчитывая секунды. Равнодушно дребезжали стёкла в деревянных рамах старых опустевших домов, будто прощаясь и с трамваями, и с деревьями, и друг с другом. Ломкая, тонкая луна пыталась заглянуть в подслеповатые их глаза сквозь мутную смесь пыли, света фонарей, клубов белёсого дыма. Ночь опускалась медленно, лениво, неотступно.

 

Когда за окном совсем стемнело и затихли последние всхлипы города, она нехотя поднялась, прошла на кухню, взяла большую парафиновую свечу, спички. На минуту замерла у открытого окна. Закрыла глаза, закинула голову... Осторожно и медленно вдохнула горький воздух. Потом зажгла свечу. Поставила на подоконник, когда-то белый и ровный, а нынче весь в трещинах, облезлый и густо усыпанный засохшими мухами, мотыльками и бог весть ещё какими насекомыми. Остатки прозрачных штор о чём-то грустно перешёптывались с ветром тихим, медлительным, состарившимся.

 

​

 

скороговоркой выплюнул июль

последний, тридцать первый, зуб молочный,

озябшим боком прижимались ночи,

от колких уворачиваясь пуль,

к друг другу, вытесняя напрочь день,

еще недавно солнечный и ясный,

ворочалась в младенческой коляске

в туманах нерождённая осень,

 

​играла погремушками листков,

облизывала августа пустышки,

скупали, не жалея медяков,

в базарный день тетрадки, ручки, книжки...

 

​рябина торопилась покраснеть,

а солнце позже встанет - раньше ляжет...

то там, то тут какая-нибудь ветвь

хной зелень постаревшую бодяжит,

 

​изранен воздух махами крыла,

в закатах стали узнаваться льдинки,

с тоски намедни муха умерла,

и под руку забытые пластинки

ушедшей кошкой возвратились вдруг,

но патефон свою иглу посеял...

всё холодней и горше капель стук

в мои неприспособленные сени,

 

в них ни двери, ни пола нет, ни стен,

исшоркан коврик и порог затоптан,

а тот, кто жил здесь, съехал насовсем,

забрав с собой лишь отражение в окнах...