Пальцы в мозолях, натружены вены,
Дворика скудный пейзаж:
Ладят смышленые руки Лонгрена
Детский смешной такелаж.
Вспухшее море взвивается пеной,
Волны меняют размах:
Шторм! Запирает калитки Каперна,
Хлопают ставни в домах.
Козочкой прыгая с камня на камень,
Прячась в кустах дерезы,
Дочь твоя бродит, Лонгрен, берегами,
И не бежит от грозы.
Гадкий утенок с изогнутой шеей
Щурится, глядя во тьму,
Тайной своей угнетен и взлелеян,
Тесно и тошно ему.
Мало ли, вдруг и поможет однажды
Ей романтический крен.
Только понять ее странную жажду
Ты не умеешь, Лонгрен.
Вся твоя радость – высокие реи,
Режущий пену бушприт.
Кто там придет в алом шелке за нею,
Что там она говорит?
Плещется горем минувшее время,
Все твое море теперь -
Шхуны-игрушки, а тайна - зачем ей?
Хочется верить – ну, верь.
Странным цветам незнакомого флага
Ты удивишься, как сну,
В день, когда волны овечками лягут,
Алым отливом плеснув.


Под раздраженной толпы пересуды,
Счастьем дразня и слепя,
Бросит она, поднимаясь на судно,
Издали взгляд на тебя.
Минули годы – не так уж и мало,
Многие мили морей,
Разноязычие чуждых причалов
Издавна ведомо ей.
И, опираясь на поручни юта,
Смотрит на след за кормой,
И в тишине капитанской каюты
Шепчет тоскливо: «Домой!».
Если бы снова увидеть Каперну,
Смуглых портовых бродяг,
Башню с часами, причал и таверну,
Стружки, отцовский верстак.