К годовщине смерти М. Булгакова

Киев чуден при любой погоде. Зимой склоны над Днепром покрыты белой парчой, а Днепр подо льдом хранит воспоминания о ладьях князя Олега, идущего походом на Царьград. Весной над освободившейся водой пылают магнолии и сирень в Ботаническом саду, в пышным лаврских чащах и вокруг Выдубичей. Летом правый берег утопает в зелени и лишь злотые шлемы многочисленных церквей высятся над верхушками лиственного моря. А осенью, когда весь склон покрыт шуршащими разноцветными листьями, и парки и сады над Днепром похожи на рассыпавшуюся мозаику калейдоскопа – взор стоящего на левом берегу зачарован, как зачарован любой, увидавший нерукотворное чудо Города.

Именно в пространстве этого чудо-Города будут происходить события романа «Белая Гвардия» – с исторической стороны (связь вечным городом Римом), с метафизической – как центре мира, граде-мидгарде: срединном месте мира. Именно над этим Городом повиснет в конце романа крест-меч князя Владимира, а начнется эпическая песнь о страшном годе революции с двух космических вестников: звезды любви Венеры и звезды битвы – красного Марса. 

Здесь, в еще не разрушенном междоусобной войной и насилием новой власти, Киеве родился один из самых странных и сложных русских писателей – Михаил Афанасьевич Булгаков. Его предки и по отцовской (Булгаковы) и по материнской (Покровские) линии были из духовного сословия: священники, выпускники духовных семинарий и академий (братья отца писателя), причетники. Отец Михаила Булгакова закончил Орловскую духовную семинарию и Киевскую духовную академию, но пошел по научной и преподавательской линии: защитил магистерскую диссертацию «Очерки истории методизма», стал доцентом, а потом и ординарным профессором академии.

Старший сын стал впоследствии врачом, потом писателем, младший – «солистом-балалаечником во Франции, средний ученым-бактериологом, все в той же Франции…» (из письма П. С. Попову от 24. IV. 31. Булгаков М. А. Собрание сочинений в 5 т. Т. 5. М., 1992. С. 481). Семья писателя – и братья, и сестры, и мать, и рано умерший отец, оказали на Булгаковское мировосприятие важное влияние. Отец – свой серьезным и глубоким отношением к жизни и долгу, мать – силой духа и спокойной уверенной верой в Бога. Не случайно и в пьесе «Дни Турбиных», и в романе «Белая гвардия» именно дом Турбиных становится новым Ноевым ковчегом, спасающим героев в «море русской революции» (М. А. Булгаков - Н. А. Булгаковой-Земской от 31 декабря 1917). И потеря этого дома-сада-рая окажется невосполнимой. Сам же Булгаков до конца недолгой и труднической жизни будет вести тяжбу с новым укладом, уничтоживши его мирное прошлое, его город, его страну. Многие черты близких писателя, факты их жизни Булгаков отдаст своим героям. Он и сам мог бы, как его братья, очутиться в эмиграции, когда оказался в рядах Вооруженные силы Юга России. До этого ему удалось после насильственной мобилизации в войска Петлюры бежать (этот опыт проявится в рассказах «Необыкновенные приключения доктора», «В ночь на 3-е число», «Я убил»). А вот на службу в Русскую Добровольческую армию он мог пойти добровольно, а мог быть мобилизован. Первая жена, Татьяна Лаппа, утверждала, что его мобилизовали насильственно, Л. С. Карум, муж Веры Афанасьевны, сестры Булгакова, говорил о добровольном поступлении в 3-й Терский казачий полк. Расходятся мнения и у исследователей творчества Булгакова: Л. Яновская склоняется к насильственной мобилизации, М. Чудакова и А. Варламов осторожно предполагают добрую волю писателя («шел на войну с ними, осознанно, ответственно, мужественно, но – едва ли добровольно». Варламов А. Михаил Булгаков. М., 2008). Еще одну версию предлагает Б. В. Соколов в «Булгаковской энциклопедии»: «Булгаков предположительно мобилизован в Красную Армию в качестве военного врача… 14–16 октября – … переходит на сторону Вооруженных сил Юга России (или попадает к ним в плен); становится военным врачом (начальником санитарного околотка)…»

Конечно, свидетельства первой жены Булгакова могли быть вынужденно неточными из-за боязни преследований Булгакова как участника Белого движения, а к словам Леонида Сергеевича Карума следует относиться осторожно. Он служил в царской армии, потом переметнулся на сторону Скоропадского, потом сбежал к большевикам. Если его жена, сестра Булгакова (она умрет в новосибирской психиатрической лечебнице в 1956 г.) – один из прототипов изумительной Елены Тальберг (Турбиной), то сам Карум – прототип Тальберга, далеко не самого симпатичного героя романа. Его же биографическая деталь – командование стрелковой школой при большевиках – передана еще одному персонажу «Белой Гвардии» – поручику Шервинскому (среди возможных прототипов и переводчик С. Шервинский, и писатель Ю. Л. Слезкин, в эти годы хороший знакомый писателя, автор первой, положительной, рецензии на роман 9 марта 1924 г. в газете «Накануне», выходившей в Берлине и финансировавшейся из СССР). К слову, еще одним из прототипов бравого поручика послужил Юрий Гладыревский, давний приятель Булгакова, подпоручик лейб-гвардии 3-го Стрелкового полка, боевой офицер, затем офицер в штабе князя Долгорукова, главнокомандующего русскими добровольческими частями на Украине, затем, при большевиках в Киеве, – белогвардейский разведчик. Впоследствии эмигрировал и жил во Франции.

Сам же Булгаков, оказавшись с белыми во Владикавказе, неожиданно заболел возвратным тифом, а когда пришел в себя, в городе уже были красные. Так для писателя наступила новая реальность, с которой ему пришлось соотносить все свои взгляды и убеждения.

Что касается родственников, то двоюродные братья Константин («летней ночью 1924 года тайно бежал в Польшу» - Е. А. Яблоков. Бен Дооге. «Зарубежные родственники Михаила Булгакова») и Николай окажутся в США Оба его родных брата, Николай и Иван, сумеют бежать из большевистской России. Николай Афанасьевич Булгаков, средний брат, умрет во Франции, будет участником Сопротивления, за научные достижения, занятия биологией (бактериофагами) и философией, получит орден Почетного легиона.

Многие исследователи называют его прототипом Николки Турбина («Белая гвардия»). В сентябре 1919 Николай был призван в Киеве в Добровольческую армию, затем оборонял Одессу от Красной Армии, очутился в Крыму, там находился под командованием генерала Слащова (прототипа генерала Хлудова из пьесы «Бег»). Оборонял крымские перешейки, получил ранение в правое легкое. Из Крыма эвакуировался с армией генерала Врангеля в Галлиполи. Впоследствии занялся наукой, стал профессором, был приглашен в Париж первооткрывателем бактериофага профессором Феликсом д’Эреллем в 1929 г. При немцах оказался в лагере для интернированных, работал там врачом. Помог бежать нескольким заключенным.

Михаил Булгаков вел с ним переписку почти до конца своей жизни, был очень дружен. Иначе сложилась судьба младшего брата, Ивана, умершего в 1969 в Париже от ранения, полученного в гражданскую войну.

Иван в 1919 г. служил вначале в белой Астраханской армии, затем вступил в Добровольческую армию в Киеве. В 1920 году защищал Крым, эвакуировался с армией генерала П. Н. Врангеля в Галлиполи. После работал в Болгарии, создал там русский оркестр. Сам играл и пел, сохранилась его фотография с балалайкой в руках – в русской рубашке и сапогах. Брат Николай пригласил его в Париж и там Иван продолжал работать в ресторане – ублажал игрой на балалайке посетителей. Известно, что он сочинял музыку, писал стихи, посылал их в СССР Михаилу Булгакову, просил дать отзыв на свои стихи. Старший брат гораздо чаще отвечал Николаю, но в письме от 12. V.1934 отозвался о стихах Ивана, причем этот отзыв – единственный известный нам отзыв о поэзии в творчестве Булгакова.

Интересно, что младший брат Булгакова печатался «в малотиражных журналах (и в рукописных, которые зачастую выпускались в одном экземпляре) белогвардейцев», был одним «из основных … авторов… журнала "Константиновец», выпускавшегося в Галлиполи и Горной Джумае в 1921 - 1922 годах» (Булгаков М. А. СС в 10-и тт. Т. 10. М., 2010. С. 359). 

Многие герои романа имели реальных прототипов, иногда образы сочетали в себе черты разных людей. «Объединить черты Шкловского с чертами Евреинова в образе Шполянского было легко именно по признаку демонического авангардизма…. <…>… именем Азазелло Булгаков, скорее всего, обязан Евреинову, автору книги «Азазель и Дионис», - отмечает М. С. Петровский (Мастер и Город. Киев. 2001. С. 100).

Ряд исследователей находит много общих деталей в воспоминаниях Р. Гуля, белого офицера, а потом, в эмиграции, известного писателя, и «Белой гвардии», особенно в эпизоде защиты Волынского Поста и событий, происходивших 14 декабря 1918 года в Киеве. Мы добавим, что и другие детали, например, срывание погон, кокард, аксельбантов обороняющими Киев от петлюровцев офицеров – тоже встречаются и в романе, и в воспоминаниях Гуля: «офицеры, генералы срывают с себя погоны, кокарды. Офицеры генерального штаба рвут аксельбанты» (Гуль Р. Киевская эпопея. Архив русской революции. Т. 2, М., 1991. - С. 76)

Но у Гуля приказ отдают «украинские власти», то есть петлюровцы, а у Булгакова – Турбин срывает погоны сам, с Николки их срывает полковник Най-Турса и приказывает то же сделать остальным юнкерам.

Важно, что в целом отношение Турбина к Петлюре: «Турбин сложил кукиш и показал его туда, где можно было предполагать мифического и безликого Петлюру» близко к авторскому. Булгаковская воля наделяет Петлюру адскими чертами – его выпускают из камеры №666, и число зверя из Апокалипсиса тут – знак инфернального происхождения персонажа.

Положительный герой – полковник Най-Турс схож с реальным историческим лицом – графом Федором Артуровичем Келлером. Об этом пишет киевский историк Ярослав Тинченко: «Граф Келлер по приглашению Скоропадского некоторое время возглавлял оборону Киева, а после занятия его украинскими войсками был расстрелян… Основные вехи жизни Федора Артуровича Келлера, а так же его внешние физические недостатки, связанные с ранениями, были очень точно описаны Булгаковым в образе полковника Най-Турса» (Тинченко Ярослав. «Белая гвардия» Михаила Булгакова. Киев-Львов. 1997. С. 6)

В целом, очевидные симпатии к Белому делу и при этом – осознание поражения и гибели России, это тот новый опыт, с которым Булгакову придется жить в стране, которую он хотел оставить. Так начинается попытки честного человека, дворянина, выстоять и сохранить творческую свободу и достоинство.

О реальном отношении к советской власти в 20-ые годы, которое Булгаков особо не скрывал, свидетельствовали статьи «белогвардейского периода» («Советская инквизиция» – авторство Булгакова под вопросом, «Грядущие перспективы» и «В кафе»), записи в Дневнике (отобранном во время обыска в квартире писателя сотрудниками ГПУ в мае 1926), показания на допросе в ГПУ (в сентябре 1926), фрагменты писем к брату Николаю за границу, письма к Сталину, Советскому правительству, советским функционерам, донесения приставленных к Булгакову штатных и внештатных сотрудников ГПУ-НКВД.

Вот что сам Булгаков говорил на допросе в ГПУ: «Литературным трудом начал заниматься с осени 1919 г. в гор. Владикавказе, при белых. Писал мелкие рассказы и фельетоны в белой прессе… В своих произведениях я проявлял критическое и неприязненное отношение к Советской России... На территории белых я находился с августа 1919 г. по февраль 1920 г. Мои симпатии были всецело на стороне белых, на отступление которых я смотрел с ужасом и недоумением». В протоколе допроса сохранились и написанное его рукой: «Из-под пера выходят вещи, которые порою, по-видимому, остро задевают общественно-коммунистические круги… Я всегда пишу по чистой совести и так, как вижу!»

Защищая достоинство и свободу, Булгаков проявил их на собственном примере, отказавшись на допросе свидетельствовать против других: «Вопр.:  Укажите фамилии лиц, бывающих в кружке «Зеленая лампа»? Отв.:  Отказываюсь по соображениям этического порядка».

Не только сотрудники ГПУ, но и советская критика сразу ощутила в Булгакове социально чуждый элемент. Леопольд Авербах отмечал, что Булгаков «писатель, не рядящийся даже в попутнические цвета» («Известия», 1925, 20 сентября).

В произведениях Булгакова видели «апологию чистой белогвардейщины – таков внутренний смысл романа Булгакова» (М а й з е л ь М. Новобуржуазное течение в советской литературе. Л., 1929. С. 45–46). В «Известиях» писали о «социальной реакционности …творчества» Булгакова. Сталин подчеркивал: «Бег» - … попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. «Бег» в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление... Вспомним «Багровый остров … и тому подобную макулатуру» (ответ Сталина Билль-Белоцерковскому. 2-92.1929. Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988). Но в этом же ответе Сталин утверждал, что вопреки воле Булгакова «Дни Турбиных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма». Любопытно, что мнение Сталина тут совпало с мнением В. Ходасевича, написавшем с противоположных, «белогвардейско-эмигрантских позиций», о «Днях Турбиных» и «Белой гвардии»: «… нет не только ни малейшего сочувствия белому делу (чего и ждать от советского автора было бы полнейшей наивностью), но нет и сочувствия людям, посвятившим себя этому делу или с ним связанным. Теза Булгакова в конечном итоге совпадает с большевистскою <…> Булгаков относится к белой гвардии вполне отрицательно». Литературный противник Ходасевича, Г. Адамович, наоборот, очень высоко оценил публикацию  романа в Париже, как «первое… «художественное» произведение, имеющее отношение к революции». И увидел в романе как раз симпатии к Белому движению: «с жадностью настоящего художника Булгаков обратил свое внимание на побежденных… Это роман не исторический, - но с историей он связан». (Георгий Адамович. Литературные беседы. Книга 2. С. П., 1998. С. 295).

Отзывы заграничные, Булгаков, скорее всего, не знал. Советской же критике Булгаков платил тем же: «Литература, на худой конец, может быть даже коммунистической, но она не будет садыкерско-сменовеховской. Веселые берлинские бляди!» (3 января 1925), «Сегодня вышла «Богема» в «Кр[асной] ниве» №1. Это мой первый выход в специфически-советской тонко-журнальной клоаке. (4 января 1925 г.)

В конце 30-ых годов театральный художник В. В. Дмитриев уговаривал Булгакова писать «агитационные пьесы» и говорил: «Надо сдаваться, все сдались. Один вы остались. Это глупо» (Булгакова Е. С. Дневник // Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 2006. С. 145). Но Булгаков был непреклонен. Отказался даже в ситуации бедности писать скетчи для эстрады. Тем не менее, Булгакова власть не уничтожала, а пыталась перевоспитать. Успешный советский драматург Вс. Вишневский цитировал слова Сталина о Булгакове: «Наша сила в том, что мы и Булгакова научили на нас работать» (Смелянский А. М. Михаил Булгаков в Художественном театре. М., 1989. С. 333). Речь шла о пьесе «Батум», героем которой был молодой Сталин. Но ставить ее Сталин зрелый запретил, и именно после этого запрета Булгаков заболел и уже восстановиться не смог.

Следует понять, на каком фоне писалась пьеса о Сталине, следует, потому что самоощущение Булгакова разрушало его здоровье, телесное и духовное, и если бы он не нашел способ восстановить свою творческую и гражданскую самооценку и состоятельность, то смерть могла бы наступить еще раньше. Но Булгаков не собирался сдаваться, несмотря на ощущение затравленности и крайней усталости. В 1928 г. в письме Замятину он пишет о себе: «человек разрушен», но в этом же письме («надеюсь, что не лишите меня ваших молитв») просит молитв, что свидетельствует о духовном сопротивлении своему состоянию; в 1929 в письме начальнику Главискусства А. И. Свидерскому: «с удушающей документальной ясностью я могу сказать, что я не в силах больше существовать как писатель в СССР». А. И. Свидерский в записке секретарю ЦК ВКП(б) А. П. Смирнову от 30 июля 1929 свидетельствует: «Я имел продолжительную беседу с Булгаковым. Он производит впечатление человека затравленного и обреченного. Я даже не уверен, что он нервно здоров. Положение его действительно безысходное. Он, судя по общему впечатлению, хочет работать с нами, но ему не дают и не помогают в этом».

Один из приставленных к писателю доносчиков пишет в своем отчете: «Сов. Секретно НАЧСООГПУ тов. Агранову. Агентурно-осведомительная сводка 5-го Отд. СООГПУ от 24 мая 1930 года №61; «он (Булгаков – АЗ) уже работает в сов. прессе ряд лет, что он имеет несколько пьес и около 400 газетных рецензий, из которых 398 ругательных, граничащих с травлей и с призывом чуть ли не физического его уничтожения. Эта травля сделала из него какого-то зачумленного…» (Варламов А. Михаил Булгаков. М., 2008. С. 262).

В письме брату Николаю звучит отчаяние: «Я обречен на молчание и, очень возможно, на полную голодовку», «корабль мой тонет, вода идет ко мне на мостик. Нужно мужественно тонуть» (1930 г). Уже в конце жизни, в письме В. В. Вересаеву от 11.III.39 Булгаков подтверждает оценку своего места в советской действительности, называя себя «разгромленным и затравленным литератором». И, наконец, незадолго до смерти, он ощущает те же усталость и тяжесть: «умираю очень тяжело» (19. II. 1940).

На самом деле, если говорить о бытовом благополучии, то Булгаков совсем не бедствовал. Во всяком случае, в 30-ые годы он имел собственную квартиру, был хорошо одет, любил «икру, шампанское и ананасы» на столе (Зюка Тур. Моя память хранит обрывки//Огонек. 2002. № 19). Существовала версия «о тайном осведомительстве Елены Сергеевны, о некоем секретном задании по линии НКВД, которое она выполняла, выйдя с этой целью замуж за Михаила Афанасьевича». Эту версию озвучивает и последовательно опровергает в биографии писателя А. Варламов.

Нам же важно, что ощущение Булгакова было связано не с бытовыми удобствами, но с невозможностью работать в собственной стране. И об этом он прямо заявил в письме правительству (28 марта 1930): «Произведя анализ моих альбомов вырезок, я обнаружил в прессе СССР за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Из них: похвальных – было 3, враждебно-ругательных». И в этом же письме Булгаков формулирует, что считает долгом писателя в СССР: «Попыток же сочинить коммунистическую пьесу я даже не производил, зная заведомо, что такая пьеса у меня не выйдет… Глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране… Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, мой писательский долг, так же как и призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы» (Булгаков М. А. Собрание сочинений в 5 т. Т. 5, М., 1992.  СС. 443-450)

И все же попытка написать о вожде была. Спустя 8 лет после единственного звонка Сталина Булгакову, вызванного письмами Генсеку и правительству, самоубийством Маяковского, после ожидания повторного разговора и еще ряда писем Сталину, Булгаков попытался стать «советским» писателем. 

Пьеса «Батум» о молодом и романтичном Сталине может восприниматься как китч, шарж, может, как средняя пьеса среднего драматурга (недаром Сталин косвенно запретил Булгакову ее дописывать, не пустив писателя с женой в Батумские архивы). Сталин любил читать и любил театр. Имел вкус – уничтожая Мандельштама или Бабеля, мучая Ахматову или Булгакова – он проявлял свое изощренно садистическое внимание к лучшим литераторам. Но Булгакову ответить тем же вождю не удалось. Хорошо написать о Сталине он хотел: «Драматург хочет в своем творчестве… передать ощущение гениальной личности тов. Сталина» (из письма директора МХАТА Аркадьева М. П. сталинскому секретарю Поскребышеву А. Н. Булгакова Е. С. Дневник//Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 2006. С. 532), но не смог. Плохо – боялся, но, написав как средний советский литератор, – Сталину не угодил. А. Варламов называет написание пьесы «булгаковской своеобразной «сменой вех». Но между политической или жизненной установкой писателя на минимальный уют и художественной правдой сговора не получилось. Талант покою помешал.

Поэтому согласиться с Варламовым нельзя: написание «Батума» - не «акт о капитуляции», а онтологическая невозможность талантливого писателя написать ниже своего уровня. Речь Сталина в этой пьесе не могла понравиться даже Сталину – сплошные штампы и канцеляризмы, ничего живого. А Сталин знал, как умеют говорить герои Булгакова по пьесе «Дни Турбиных» (недаром он смотрел ее почти 2 десятка раз)

Что касается сменовеховства, как поиска третьего пути, соединяющего советское настоящее и имперское прошлое, то, хотя Булгаков как писатель, многим был обязан сменовеховскому ж. «Накануне», но относился к такому синтезу отрицательно. «Как заноза сидит все это сменовеховство (я при чем?)», - писал он по свидетельству первой жены Т. Н. Лаппы (Чудакова М. О.  Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988. С. 218), а в дневнике выражался еще резче: «Компания исключительной сволочи группируется вокруг «Накануне». Могу себя поздравить, что я в их среде. О, мне очень туго придется впоследствии, когда нужно будет соскребать накопившуюся грязь со своего имени» (Мой дневник. М., 1990).

В письме В. Вересаеву (22-28 июля 1931 г.) Булгаков подробнейшим образом описывает свои взаимоотношения со Сталиным: «Есть у меня мучительное несчастье. Это то, что не состоялся мой разговор с генсекром… В самое время отчаяния <…> мне позвонил генеральный секретарь <…> Поверьте моему вкусу: он вел разговор сильно, ясно, государственно и элегантно… В отношении к генсекретарю возможно только одно – правда». «А кто поверит, что мой учитель - Гоголь». (Булгаков М. А. Собрание сочинений в 5 т. Т. 5, М., 1992.  СС. 460.)

Но, как и для его учителя, для Булгакова, монархиста и консерватора, высшая власть имела сакральный характер и, судя по всему, не принимая политический режим и идеологию, Булгаков готов был принят саму идею сильного государства, воплощавшуюся в мифическом образе Сталина. Именно к последнему обратились народные артисты СССР В. Качалов, Н. Хмелев, А. Тарасова незадолго до смерти Булгакова, прося, чтобы тот возобновил некогда прерванное общение с писателем ради спасения того, как будто Сталин был целителем: «Дело в том, что драматург Михаил Афанасьевич Булгаков этой осенью заболел тяжелейшей формой гипертонии и почти ослеп. Сейчас в его состоянии наступило резкое ухудшение, и врачи полагают, что дни его сочтены. Он испытывает невероятные физические страдания, страшно истощен и уже не может принимать никакой пищи… Булгаков часто говорил, как бесконечно он обязан Иосифу Виссарионовичу, его необычной чуткости к нему, его поддержке». (Варламов А. Михаил Булгаков. М., 2008)

Завороженность Сталиным и иллюзия возможного разрешения дела Булгакова – то есть дарование ему писательской и гражданской свободы, не оставляли Булгакова до конца жизни. Н. А. Земская писала в дневнике за 1940 год: «Дома он показывает мне статью «Сталин и драматургия» (где сказано, что Сталин любит «Дни Турбиных»). (Земская Е. А. Михаил Булгаков и его родные. М., 2004; 191). Незадолго до смерти Булгаков признавался: «Я разговор перед Сталиным не могу вести» (6. III. 1940. Мягков Б. С. Последние дни Михаила Булгакова // Булгаковский сборник. Вып. 2. Таллин, 1994)

Вот хронология общения Булгакова со Сталиным и властью: в 1929 – письмо И. В. Сталину, М. И. Калинину и др.; секретарю ЦИК А. С. Енукидзе и Горькому; в 1930 –письмо Правительству СССР; разговор со Сталиным по инициативе последнего; новое письмо И. В. Сталину с просьбой принять его; снова письмо с просьбой об отъезде за границу; письмо А. С. Енукидзе; в 1935 – заявление о выдаче загранпаспортов; в 1937 «записи в дневнике Е. С. Булгаковой о желании писателя «откорректировать и представить» роман («дьявол, мастер, Маргарита») наверх» (А. Варламов). В 1938 находящийся под постоянным надзором ГПУ Булгаков пишет Сталину с просьбой о возвращении Н. Р. Эрдмана в Москву. В 1939 Булгаков читает пьесу «Батум» на партсобрании МХАТа.

Но ответ на вопрос о философии власти, истории, долге писателя Булгаков ищет и дает в последнем романе «Мастер и Маргарита». Зачем Воланд и его свита прилетают в советскую Москву? Зачем им нужны Мастер и Маргарита (в первых редакциях романа этих героев не было), почему они улетают из Москвы именно после смерти Мастера и Маргариты, откуда берется рукопись романа мастера, если роман сожжен. Принципиальный вопрос, мимо которого почему-то проходят исследователи – а почему мастер как автор романа ни разу не подтверждает своего авторства после возвращения сгоревших тетрадей? Почему все главы уничтоженного романа представляют читателю другие люди, но не автор. Кто является автором возвращенного текста? Имеем ли мы две разные редакции одного романа, единственный текст романа, или – разные тексты, причем второй написан не мастером? Или, как считает диакон Кураев, в соавторстве Мастера и Воланда: «и в самом деле Воланд водил судьбой и пером Мастера до этой финальной сцены» (Кураев А. В. «Мастер и Маргарита»: За Христа или против? http://lib.rus.ec/b/150709/read#_ftn65)? А если ершалаимские главы написал не Мастер, то кто? И зачем. Не утруждая читателя сложными доказательствами, предложим свою версию. Воланд прилетает в Москву затем, чтобы уничтожить очаг сопротивления его власти (советская власть=власть дьявола)– роман о Понтии Пилате. Автор романа – историк. Он знает, где искать информацию о герое – в Новом Завете. Но там помимо Пилата действует и Христос. И роман о Пилате становится романом о Христе и Пилате. Это доказывается тремя рецензиями на рукопись Мастера. Во всех трех рецензенты однозначно называют героем прочитанной рукописи настоящего автора – Мастера – Иисуса Христа, а не Иешуа Га-Ноцри. Причем очевидно, что необычное имя было бы отмечено именно как имя Иешуа, если бы оно присутствовало в рукописи Мастера. Но цель Воланда – не только уничтожить роман о своем главном противнике – истинном Боге, но и уничтожить автора. Причем не только уничтожить, но и главное - подбросить вместо правдивого романа о Богочеловеке Христе – искаженный роман о добром, но слабом мыслителе Иешуа Га-Ноцри. Воланд заключает сделку с Маргаритой – он возвращает ей возлюбленного, а она подтверждает авторство псевдоромана. Именно Маргарита и читает последнюю главу, и она же радуется возвращенному роману, а Мастер сидит мрачный. В искаженном романе автор ершалаимских глав – Воланд. Именно он дает лживый образ Богочеловека. Тот, который удобен дьяволу. И после этого убирает свидетелей: Маргарита и Мастер отравлены по приказу Воланда, вместо страшного для Воланда романа фиксируется ложный текст с элементами текста Мастера. Обившись того, ради чего Воланд и прилетал в Москву, он со своей свитой «кидаются в провал». Память Мастера затухает, а его герой «уходит в бездну», то есть туда же, куда и Воланд со свитой – в ад. Некоторые исследователи утверждают, что фрагмент с указанием того, куда попадает Понтий Пилат – Булгаков снял, а его вдова потом снова восстановила (Белобровцева И. Кульюс С. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий. М., 2007. СС. 447-448).

Но нам важна общая канва. Воланд подавляет в советской Москве единственный источник сопротивления дьявольскому миру лжи – Мастера. Роман его подменяет на поддельный. Кажется, Булгаков таким образом дает оценку тому миру, в котором оказался, как однозначно адскому, безысходному. Попытки стать часть советского мира, оставаясь честным литератором – потерпели крах. Попытки заговорить на новоязе советской эпохи, как герои Орвелла или Платонова – не удались.

Владыко Иоанн Шаховской очень проницательно увидел в романе «вершину прозы Булгакова…и явление не Понтия Пилата, а Христа Иисуса» (Еп. Иоанн (Шаховской). Мастер и Маргарита. Метафизический реализм. Петрозаводск, 1992. С. 506). В 20-ые годы Булгаков посещал Рождественские и Пасхальные службы в Зачатьевском монастыре на Остоженке (Булгаков М. А. Собрание сочинений в 10 т. Т. 10. М., 2000. С. 150), просил Замятина о молитвах, М. О. Чудакова на наш прямой вопрос о церковности писателя, утверждала со слов последней жены, что в их квартире в красном углу была икона и перед ней в лампаде всегда теплился огонек. Перед смертью Булгаков говорил, что верит в то, что «духовное общение с близким человеком после его смерти отнюдь не проходит», просил жену быть мужественной, ее сына «бесстрашным. Это главное». Он всего лишь «…хотел служить народу… … хотел жить и служить в своем углу». «… Я никому не делал зла…» (4. III. 1940. Мягков Б. С. Последние дни Михаила Булгакова // Булгаковский сборник. Вып. 2. Таллин, 1994. СС. 118–1194). Так русский писатель Булгаков служил добру в стране, где победил Воланд..  Первая публикация - ж. "Топос"