Прошлогодние полеты (первые зарисовки)

Зарисовка 1.

Быстро проскочило еще одно лето. Как всегда, безвозвратно. На единственном кривеньком деревце во дворе-колодце на Пржевальского заалели мелкие озорные листочки. Скоро и они облетят, тогда двор станет серым и унылым… В Северном полушарии, где повыше, наступит суровое время Мары. Темнеет теперь уж рано, и эта девица с непроницаемыми очами все прилипает к окнам, чтоб взглянуть на происходящее в человеческом мирке, заодно проверяя тонким длинным пальчиком чистоту стекол. Там, где чистота оставляет желать лучшего, она царапает ноготком незаметный крестик. Ооой, держитесь зимой, неряхи!

Каждую божью ночь Марьиванна бродила по коридору. Подходила к дверям жиличек, прикладывала ухо, прислушивалась, как они посапывают во сне. Отчего-то вздыхала... Говорят, что людям неспокойная совесть не дает спать по ночам. Но совесть Марьиванны была пряма, чиста и безукоризненна, как линия жизни на руке мадам Грицацуевой. Что же не дает спать... Хотелось, то ли, поговорить с кем-то, то ли, поправить кому-то одеяло..

Иногда во время своих ночных прогулок она напарывалась на Лехаима, который из хулиганских побуждений вырезал на дверях жиличек неприличные слова перочинным ножиком. Увидев Марьиванну, Лехаим по-детски прятал ножичек за спину и сильно конфузился.

Лехаим Дзенбаивич, вы опять безобразите? Постыдитесь! Яйца уже седые, а вы все дурью маетесь. Лучше бы стеклотару из-под пиваса снесли в продмаг, да купили жиличкам карамелек...

– Лехаим, хитро кося глазками, каялся и обещал стать лучше и духовней. С завтрашнего дня. Быстренько ретировался в свою каморку и там, погремев чем-то с полчасика, затихал. Впрочем, на следующий день он опять выдумывал какую-нибудь пакость.

Так продолжаться не могло, и ответственной съемщицей для Лехаима был введен комендантский час. С десяти вечера до семи утра Марьиванна стала запирать его в темной угловой комнате. Давным-давно там зарубили топором какую-то старушку, и неупокоенный старушкин дух пугал Лехаима. Пленник скребся в дверь и отчаянно завывал, но жилички бодро проходили мимо. От их ослепительных зубок, изрядно укрепленных рыбьим жиром, порой отскакивали металлические шуточки: «Поделом тебе, охальник, седина в бороду, а бес в ребро. Сиди уж теперь!»

Утром Марьиванна приносила связку ключей и выпускала беднягу – тот мигом выпархивал из страшной комнаты и трусцой бежал по коридору, дико озираясь и стуча зубами. Вскоре ночное общение с миром духов так подкосило его собственный дух, что он сник, замолчал и перестал досаждать своими эксцентричными выходками. Всем стало хорошо и покойно.

Утром солнышко озаряло кухню квартиры по улице Пржевальского. Жилички собирались на чаепитие, неся к общему столу сладости и сплетни.

– Ой, девоньки, была я вчера на Гороховой, в бывшей нашей... Ну и страхотень там... Тишина, пыль по углам, а в прихожей стоит двуспальный гроб – управдом-то у столяра заказал для своей финтифлюшки. Она с ним теперь в гробу почивать желает. Похудеел как, одни глазищи! Видела его намедни - пер из магазина метровую коробку с шоколадом. Обедов-то нет у них теперь... С утра до ночи свою вампиршу оральным сексом ублажает! А ей все мало. Соседи уже пару раз милицию вызывали из-за воплей ихних сатанинских..

– Не оральным, а астральным, милочка. А с оральным у нас самих теперь недурно дела пойдут – Грандмайстерша креслице с языком из Парижу выписала для укрепления нижних чакр. И, главное, оно не только чакры укрепляет, а и мышцы ног – на педальном ходу. Сплошная физкультура! Вот только обивка негодная – мы хотели под котяток заказать, а прислали под тигра...

От скуки решили провести ритуал по очищению мира от скверны. На обеденном столе, поверх кокетливой клеенки в сердечках, была разложена карта России. Маммуля озабоченно склонилась над картой, припечатав бюстом Уральские горы.

– Осторожно, девоньки, карту-то вареньем не закапайте. Я крестиками отметила горячие точки. Предлагаю начать с города Н. Маньяки там орудуют и коррупция беспредельная. Да и сам губернатор – маньяк, судя по всему, глаза у него диковатые и волосы такие, как будто на них черт подул. Что делать будем? Предлагаю накрыть город красными трусами.

– Что ты, дорогуша, надо, чтоб купольно получилось, для аккумуляции очистительной энергетики. А трусы куполом стоять не будут, – предупредила Грандмайстерша, сверкнув агатовым взглядом.

– Ничо, мы их накрахмалим. Греческим крахмалом.

– А, может, дуршлагом накрыть город? – закатила нарисованные лазурью глазки красотка Матильда.

– Что ты, Матильда, побойся бога! Через дырочки в дуршлаге вся энергетика поубегает вместе с маньяками!  – Маммуля раздраженно фыркнула и приподняла телеса с уральских хребтов, – Будем накрывать мусорным ведром. Это символизирует притяжение подобного к подобному. Маньяки и губернатор притянутся к днищу, мы их и вынесем на черную лестницу. А город засияет добром и яркими красками.

Все согласились, и Матильду, в наказание за глупую идею, послали выбрасывать мусор, чтоб освободить ведро для ритуала...

За окном начал накрапывать легкий невидимый дождик, и еще несколько маленьких алых листочков сорвало ветром. Впрочем, какая от них польза… Ни чаю из них не заваришь, ни в вазу не поставишь – уж больно непрочно держатся на своих тонких кривеньких ветках…

А на улице Гороховой, в старой квартире, в уютном двуспальном гробу сидел управдом со своей вампиршей и читал ей вслух увесистый том исследований по оккультной философии. Вампирша с наслаждением лопала шоколад из большой красивой коробки и строго следила за тем, чтоб управдом правильно ставил ударения в сложных оккультных терминах. Они думали об осени, о времени Мары и о смене осей Лунных Узлов, которых не увидишь ни в один телескоп...

Зарисовка 2.

Марьиванна рассекала по Пржевальского, размахивая в такт ходьбы руками. В одной ее руке был подарочный сверток с целомудренными обережными панталонами.

Хоромы на Гороховой представлялись Марьиванне мрачным склепом после того, как были сняты и увезены на Пржевальского последние уютненькие занавесочки с рюшами, да котятки Фунтик и Милафка. Вампирша живности не держала, если не считать больших человекообразных пауков, томящихся в одном из многочисленных бочонков из-под пиваса, оставшихся в квартире от Марьиванны и ее верного Лехаима.

Гостья открыла дверь своим ключом и вошла в полутемную прихожую. Ей тут же пришлось чертыхнуться и истово перекреститься, больно ударившись об угол большого двуспального гроба, стоявшего посередине. В гробу гулко отозвалось эхо, из чего Марьиванна сделала вывод, что он пуст, и осмелела.

Бодренько проскакав по длинному коммунальному коридору, посетительница попала на кухню, замусоренную коробками из-под шоколада и цветочными вазами с плавающими в них хабариками. На подоконнике, положив голову на колени, сидела вампирша и рисовала какие-то странные знаки на пыльном стекле. Обломанные ногти, царапающие стекло, издавали звук, от которого у Марьиванны передернулись лопатки.

«Привет, – сказала вампирша, – садись, наливай себе чайку, я сейчас закончу»

Повизжав по стеклу еще минут пять, она спрыгнула с подоконника и присела рядышком за стол. Обе молчали и смотрели в чашки.

Тогда Марьиванна, со свойственной ей галантностью и воспитанностью, разрядила неловкую тишину предложением полюбоваться на принесенные панталоны и выразила надежду на то, что они придутся впору и к лицу, хоть, были куплены совсем и не для вампирши, а для одной милой бабушки.

Вампирша разрумянилась от удовольствия и тоже вынула подарочек для Марьиванны. В нем оказались стринги цвета свежевыпотрошенной печени, с вышитым гладью Шлемом Ужаса – на месте, название которого начинается с сакрального слога. Марьиванна, взглянув на Шлем Ужаса, благочестиво испугалась и инстинктивно прикрыла ладошкой то самое место.

Оправившись от испуга, вежливо поблагодарила, лишь выразив опасение, что стринги будут маловаты. Но вампирша уверила ее, что они тянутся и, если натрут, то лишь чуть-чуть сзади, на самом незаметном участке марьиваньиных дамских прелестей.

Марьиванна озабоченно покрутила по сторонам головой на тонкой шейке и спросила полушепотом:

– А управдом-то где?

Вампирша печально вздохнула и многозначительно закатила темно-синие глаза.

– Помер, нешто? – Марьиванна потянулась было перекреститься, но рука ее застыла в воздухе на полпути ко лбу. На поверхности сияющего самовара промелькнула тень.

– Линька у него, нездоровится... Уши болят – то отвалятся, то снова отрастают... Уж и не знаю, что делать, гроб девять раз чистила исландскими гальдраставами – не помогает.. Видать, неизлечимо... Так что, заколотила гроб гвоздями тринадцатидюймовыми от греха подальше, теперь сплю на подоконнике…

Марьиванна с участием поцокала языком и покачала головой. Она думала о том, что уже сгущаются сумерки, на Гороховой становится все более и более неуютно, и возвращение по дождю домой оттянуть, увы, нельзя…

Дверь за Марьиванной захлопнулась. Вампирша постояла, глядя на массивные дореволюционные щеколды, потопталась около заколоченного гроба и побрела по длинному темному коридору на кухню. В памяти всплыла картинка – маленькая девочка в оранжевом фланелевом халатике в уточку и с тоненькими белобрысыми косичками идет по такому же длинному темному коридору, держа в руках свечку. Дойдя до конца, у входа в такую же большую пустую кухню останавливается, поправляет ногой камень, прикрывающий прогрызанную крысами дыру, поворачивается и идет обратно.

Но вампирша обратно не пошла. Да и свечей у нее уже не было – все сожгли с управдомом в романтишные вечера. Свет от тусклой лампы во дворе проникал на кухню, падал на пол большими квадратами. Обойдя квадрат слева, она забралась на подоконник и закутала худые коленки в длинную пеструю юбку.

В квартире напротив бородатый дядька-ловелас показывал очередной любовнице свои владения – водил по комнатам, выпячивая грудь и страстно жестикулируя. Наконец, свет там погас, и уже ничто не мешало вампирше думать и разглядывать свое отражение в пыльном стекле. Мысли бродили по чудесным ассиметричным лабиринтам, не имеющим центра. Послюнявив указательный палец, она стала водить им по стеклу, повторяя изгибы своих мыслеблудий. Глаза уже трудно было держать открытыми – последнюю дорожку вампирша нарисовала, не глядя, и уронила руку на острое колено.

Сквозь пушистые хлопья сна на нее глядело лицо – оно было не человеческим, но и не зооморфным, скорее, просто аморфным, можно сказать, что оно было безлико. Обладатель этого безликого лица что-то пламенно вещал и сверкал глазами, в чем-то хотел убедить... или предостеречь... Вампирша его уже не слышала.

На рассвете управдом зашел на кухню, чтоб по привычке сварить подруге кофе. Рутинно сполоснул кофейничек, напевая, слазил в карман френча за спичками, вынул одну и гусарски зажег ее об каблук. Кофе булькал, по закону диффузии наполняя кухню утренним запахом. Управдом сладко потянулся, поправил прикрывающий уши шарф «аля Ван Гог» на великолепной славянской шевелюре и нырнул в холодильник за сливками. Поежился...

– Что за сквозняк, надо бы уже шпингалеты поменять на этих чертовых окнах...

Зарисовка 3.

Управдом нервно поежился от сквозняка, поскреб стриженый на ментовский манер затылок и глубоко задумался. Куда могла уйти Вампирша в такую рань… Просыпалась она обычно лишь почуяв кофейный дух, в булошную за батоном к кофе никогда  не ходила, а близких друзей у нее не было.

Его размышления прервал душераздирающий дверной звонок. Позвонили два раза. «Нам», – констатировал озадаченный Управдом, уверенным шагом отмахал длинный, узкий, полутемный коридор и открыл тяжелую дореволюционную входную дверь.

В дверях стояли двое необычно высоких и статных молодых людей в дорогих индпошивочных костюмах. Юноши сильно разнились внешне: один – чернокожий, цвета самого темного мориона, с тонкими хищными ноздрями, а другой – зеленоглазый, светлобородый и какой-то льдистый. Но, тем не менее, чем-то неуловимым они, как братья-погодки, походили друг на друга.

«Вадим Ибрагимович Тэнцерштерн?» – приятным, но каким-то нездешним голосом поинтересовался один из молодых людей.

«Чего изволите?» – недружелюбно пробурчал Управдом и вдруг почувствовал какой-то липкий холод в области таза.

Молодой человек покосился красивым глазом цвета спелой виноградинки на пустой двуспальный гроб и, понизив голос, вкрадчиво заговорил:

– Мы к Вам по поручению нашего магнума, который является также и магнумом законного супруга Вашей сожительницы Марии, в девичестве Твердолобовой, некоего гражданина Доминиканской республики Эмериго Генеториуса».

Второй молодой человек наморщил лоб, как будто напряженно прислушиваясь к чему-то, и поправил своего спутника: «По поручению нашего патрона».

– Так вот, наш патрон заинтересован в задушевной беседе с вами при самых наискорейших обстоятельствах. Прошу вас утрамбовать ваш саквояж необходимым багажом к астральному путешествию и проследовать вперед за нами. Накладные уши не забудьте, они вам понадобятся при оглашенности приговора.

Управдом попробовал было рыпнуться, но глаза обоих молодых людей вдруг как-то странно, трупно остекленели, и он, неожиданно для себя, покорно встал на колени перед двухспальным гробом и вынул из изголовья томик, зачитанной им с Вампиршей до дыр «Оккультной философии».

– Это весь мой багаж, – очень тихо сказал вмиг поседевший Управдом и засунул томик в карман щегольского френча...

.........

Вампиршу еще затемно соскребли с потрескавшегося, местами вспученного шампиньонами-мутантами асфальта, упаковали в пластиковый пакет и унесли с Гороховой в казенный дом для дальнейших процедур. Вскрытия, однако, сделать не удалось из-за неожиданного запоя тамошнего паталогоанатома, и тело, переложив в холщовый мешок, двое суровых неразговорчивых субъекта отвезли на Смоленское кладбище.

Однако, похоронить покойницу на кладбище Администрация не разрешила по причине того, что Вампирше пришили суицид, поэтому, вскрыв асфальтодробилкой небольшой участок тротуара за кладбищенской оградой, мрачные субъекты неглубоко и наскоро захоронили тело прямо посреди дороги, после чего развернулись и направились в сторону реки Смоленки.

«Кол ей, кооол забейте! Восстанет ведь из гроба, ох восстанет! Кол осиновый забейте, ииироды!» – сипло орала вслед кладбищенская старушка-нищенка в черном гипюровом платочке, но тех и след уже простыл.

Вампирша осталась почивать за оградой Смоленского кладбища. Скорые питерские пешеходы, перепрыгивая в спешке через свежую могилку, иногда чертыхались и смахивали с шузов черную жирную землицу...

Зарисовка 4.

        А тем временем на Гороховой новый дворник, харизматичный гений Чистоты и Смысла, с подвижными кустистыми бровями и мегалитическим носом, занимался дезинфекцией двора-колодца. Сначала он припудрил хлоркой темноватое пятно, оставшееся от падения Вампирши. Потом прошелся с эмалированным ведром по углам двора и в каждом углу тоже насыпал совком по кучке верного санитарного средства.

Когда дело было сделано, поставил на место ведерко с совочком и направился в самый эпицентр двора к канализационному люку, в котором что-то журчало. Сняв узконосые старомодные ботинки, адепт культа Чистоты и Смысла взошел босыми ногами на чугунную крышку люка, возвел сверкающие очи к небу и поднял вверх натруженные ладони. Через некоторое время на него, похоже, снизошло озарение, так как он шустро достал из форменной сатиновой штанины маленькую записную книжку и начал что-то торопливо строчить. Потом записанное звучно продекламировал, покудахтал курочкой и спрятал книжку обратно в штанину.

За этим необыкновенным ритуалом следили две дворовые старушки:

– Ишь ты, опять просветляется! И чего все сюда ломятся? Этот-то шут откуда взялся? Отродясь эдаких шутов не видали у нас на Гороховой..  Цирк Шапито нас всех ждет, вот еще попомните мои слова.

– Чакра здесь всея Земли находится, Валентина Егоровна - внук в интернете вычитал. Наш-то дворник должность по блату от Администрации получил, на хлебе и воде у нас живет, но зато рядом с мощным энергетическим каналом. Как его зовут-то, прости господи? Все запомнить не могу.

Удивительно, что вроде бы несложную фамилию дворника запомнить не мог никто, хотя многие пытались и даже записывали в органайзеры. Но дальше – ни тпру, ни ну. Кто-то звал его Козюлиным, кто-то Козяниным, а один из жильцов, алкаш-эзотерик, зеркаливший по утрам стеклотарой в рваной сетке-авоське – даже Козыревым.

Сам дворник подписывал наряды на дезинфекцию двора именем КАзеинов. Обычные люди подписывают свои фамилии с одной заглавной буквы, но дворник КАзеинов подписывался сразу двумя заглавными буквами. Этим он хотел подчеркнуть свое благородное происхождение, культурный уровень и высокий духовный статус.

Жизнь на Гороховой была для него непосильно трудна, но он смиренно терпел все невзгоды, скудность бытия и даже не морщился от тяжелого духа хлорки, который уже некоторое время клубился во дворе-колодце…

Другим жильцам хлорный запах мешал жить, но кАазеиновский рыхлый, блестящий, пористый нос вдыхал этот дух с наслаждением, как какое-то изысканное благовоние, ибо хлорка есть залог чистоты, смысла и духовного просветления. Тем более, хлорка помогала бороться с Недугом, который стремился просочиться во двор на Гороховой.

Дворник на улице Пржевальского тоже боролся с Недугом. Из соображений всеобщей безопасности, он расставлял у входа во двор резиновые галоши, и входящие обязаны были надевать их на уличную обувь. Жилички галош не любили и обуваться в них не хотели, потому что туфли на шпильках смотрелись в галошах невыигрышно, но дворника боялись – тот был строг и взыскателен. Вскоре все к защитным галошам привыкли и нетвердо ковыляли в них вверх и вниз по обшарпанным черным лестницам дома, иногда спотыкаясь об выставленные из коммунальных квартир дурносладкопахнущие бачки с обьедками и крысиным пометом.

Фамилия дворника на Пржевальского тоже начиналась с буквы «К». По удивительному совпадению, и он подписывал заявки на галоши двумя заглавными буквами – КУкин, считая это оригинальным приемом презентации своей незаурядной личности.

При знакомстве он пропевал изумительно поставленным баритоном свою фамилию: КУУУУУкин, поэтому все ее запомнили раз и навсегда.

Одной из жиличек, полногрудой и фигуристой роскошной брюнетке, которую все любовно называли Хрусталинкой за ее светлую душу, галоши даже шли. Она не носила пошлых и безвкусных шпилек, а обувалась в аутентичные, красочные, валяные и богато вышитые чуни, кои собственоручно смастерила из собачьего ворса. Хрусталинка обладала не только светлой и чуткой душой, но еще и изрядной творческой жилкой. Галоши в сочетании с чунями смотрелись органично и не мешали девушке весело бегать по двору и лестнице.

Ее милая и уютная комнатка в квартире ответственной съемщицы Марьиванны была обклеена обоями в розочку и выходила окном не в тесный и темный двор-колодец, как у других жиличек, а на соседский  обширный солнечный пустырь, где росли рябинка и одуванчики, а свежий балтийский ветерок обдувал развешенные на балконной веревке хлопчатобумажные, слегка подсиненные подштанники Лехаима Дзенбаивича. Хрусталинке иногда казалось, что они – легкие, белоснежные, наполненные солоноватым бризом паруса на неспешной ладье ее тихого счастья.