Тень отражения (к 4-7)

 

Ступени были старыми, каменными Рёбра их округлились, и оттого идти трудно. Под ногами хрустко и неустойчиво. Того и гляди, полетишь кубарем вниз, в темноту, неизвестность.

Она осторожно спускалась всё ниже и ниже. Не помнила, а, возможно, и не знала, как долго находится здесь .

Стены почти касались её голого тела. Серые. Сырые. Холодные. Безразличные. Только стены и лестница, втиснутая в трещину безвременья.

Там, внизу, что-то было. Она это чувствовала. Чем ниже - тем отчётливее.

Появился звук. Непонятый. Отстранённый. Пугающий, но и притягивающий, как огромный магнит металлическую пыль.

Неожиданно, сама по себе, вдруг, словно из воздуха, материализовалась дверь. Вот её не было и - бац! - упёрлась лбом в массивную, кованую, с причудливой ручкой и непонятной надписью.

Она замерла. На секунду. На миг. Откуда-то из глубины всплыло: "Vita incerta, mors certissima".

Толкнула дверь. Но та не сдвинулась ни на йоту. От нечего делать прочла написанное вслух: "Жизнь непредсказуема, смерть — не подлежит сомнению".

Дверь с тяжёлым вздохом медленно начала открываться. Глухо ударилась обо что-то. Замерла.

Не раздумывая вошла.

Ещё одна лестница, но деревянная, короткая, пологая. Шаткие поручни. В конце - ковёр. Цветастый. С непонятным рисунком. Внезапно очутилась посередине огромного зала. Рядом - кресло. Мягкое, с высокой спинкой, с округлыми подлокотниками, шерстяным пледом в крупную серо-оранжевую клетку. Почти вплотную к креслу - стол. Небольшой, на толстых львиных лапах. На столе - книга.

Забралась в кресло с ногами, укуталась в пыльный колючий плед. И тут... Свет, прежде путавшийся под ногами и выхватывающий, словно пристроенный на лбу фонарик, всего несколько сантиметров из темноты, разбежался по всей комнате, стал мягким, тёплым, уютным.  

Она огляделась. Стен, потолка, пола не было. Книги. Старые, новые, совсем древние. В ветхом переплёте и сверкающие ещё невысохшей типографской краской. Всюду книги. Они образовывали круг, бесконечным цилиндром уходящий вверх, куда свет не мог добраться.

А под ногами - ковёр с иероглифами... Она наклонилась, стала рассматривать, силясь вытащить из памяти хотя бы несколько подобных закорючек... и, вдруг, отпрянула, задышала глубоко: "Никакой это не ковёр вовсе. Это же...". Дыхание перехватило. Сердце, качнув загустевшую кровь пару раз, остановилось. "Ну. да! Это ж... папирус? Свитки... А она шла по ним. Господи... А та книга? На столе. Интересно..."

Толстая. В кожаном переплёте, потёртом, с кучей свежих порезов и застарелых грубых шрамов. Взяла её бережно, будто боялась, что фолиант рассыплется от неосторожных прикосновений. Едва дотрагиваясь, погладила кожу, как бы желая залечить раны. Открыла...

 ЦВЕТА ПЫЛИ

 

Пустыня. Ветер гоняет песок. Поднимает. Швыряет то вверх, то вниз. Ребристая, словно дно морское. Только моря нет. Остовы кораблей, останки рыб диковинных, огромных, жутких. Воздух горячий пылью рассыпался, смешивался с песком.

Она шла давно. Такая же пыль, как и всё вокруг. Казалось, чуть сильней подует ветер и она, не выдержав, разлетится на мелкие, незаметные крупинки. Её силуэт изгибался в жарком мареве. То вытягивался, то становился совсем крохотным, принимая причудливые формы, а то исчезал вовсе, появляясь потом неожиданно огромным, лёгким, прозрачным.

Она искала море. Иногда останавливалась, втягивала нервно тонкими ноздрями кипящий аромат пустыни, прислушивалась. Так охотничьи собаки вынюхивают дичь, идут точно по следу, уверенные в своей правоте. Но они бегут возбуждённо, грациозно. Она же - отрешённо, безобразно.

Море вылизывало скалы. С размаху бросалось на них, выло дико, как затравленный зверь. Зверь, который чувствует охотника, но бежит, не сдаётся до самого конца своего. И, загнанный в угол, разворачивается и, глядя в глаза своему убийце, бросается на него.

Она стояла на скале. У самого её края. Никуда не смотрела. Глаза закрыты. Хищная улыбка на белых губах. "Вот ты и попалось". Море затихло на секунду. Замерло гигантским гребнем и, рыча, бросилось на неё, летящую вниз...

 

Пустыня. Ветер гоняет песок...

ВЕРЬ НАМ

Утро со всей дури колотилось в облезлые ставни. Дзенькали тоненько и жалко растревоженные стёкла. Дом, ухнув филином, погружался в тяжёлый застарелый сон.

 

Дубовый шкаф, светлый, в лохмотьях лака, с вросшим намертво зеркалом, тусклым, в проплешинах черноты, еле удерживался на полусгнивших широких и некогда крепких половицах. Домотканые дорожки, такие же замутызганные временем и сотней ног, безуспешно пытались создать видимость уюта и чистоты. Потолок пузырился размокшей штукатуркой. В углу - трещина, словно дом не смог вместить в себя всё, что случилось здесь, и разошёлся по швам.

 

Луч протиснулся в щель. Остановился, озираясь испуганно. Но любопытство победило. Скользнул по половичкам. Заглянул с опаской под пол. Погладил рассохшийся шкаф... и тут увидал себя в зеркале. Ему это необычайно понравилось, Развеселился, принялся скакать, то приближаясь, то удаляясь. Побежал радужными полосками по измождённому стеклу, бесшабашно, не боясь провалиться в прогрызённые отражениями норы.

 

Ослеплённое ярким светом зеркало досадливо жмурилось. Раздражённо переминался с ноги на ногу шкаф. Дом, стиснув беззубый рот, зло поскрипывал.

 

От ребячьей суеты луча вспорхнула давным-давно всеми позабытая пыль, разлетелась, словно порванное ожерелье, закружила бесчисленными мотыльками по комнатам, догоняя полоску света и убегая от неё одновременно.

 

Хаос в склепе. Невежество и жестокость детской наивности и чистоты.

 

Пытаясь избавиться от непрошенного гостя, шкаф распахнул створки, они ударились о зеркало. Зеркало надрывно треснуло. Луч замер. Пыль прекратила свой танец. Осколки стекла посыпались на умирающие доски, втыкаясь в них, раня до крови.

 

Утро перестало стучаться. Ушло по осколкам отражений, оставляя на сизых облаках алые следы...

 СТАРЫЙ ДОМ

Ночь дожёвывала сны. Медленно. Лениво. Так сытый кот перемалывает случайно пойманную мышь. За тучами копошилось солнце. Ветер походя, от нечего делать, приподнимал пыль с дороги, серой и узкой. Ни людей, ни птиц.

Улица подбитыми фонарями смотрела обреченно в заколоченные окна.

 

Он приходил сюда раз в год. В один и тот же день. На изломе осени. Снега пока не было. Застывшая грязь напоминала сморщенное лицо. Щербатый штакетник. Вытравленная чужими руками калитка. Полусгнивший деревянный тротуар. Понурая конура. Огрызок ржавой цепи с ошмётками ошейника. Пустая собачья миска.

Трещина вместо входа. Втоптанное крыльцо. Маленький сутулый барак-засыпушка. Облупленные ставни. По-стариковски слезились блёклые окна.

 

Огромные яблони перед домом сухими руками беспомощно держались за выцветшее небо.

Шорохи. Тени. Дом вздыхал не то радостно, не то с обидой.

 

Глаза в глаза. Долго. Не мигая. Не дыша. Отражаясь друг в друге, сопротивляясь этому отражению.. Один на двоих взгляд. Взгляд, как перетягивание каната из мира в мир.

Потасканное солнце лениво выползло из-за туч. Держась сморщенными лучами за потрескавшуюся полоску горизонта, как чадрой прикрывая им половину лица, щелкало бельмами размеренно и нудно: влево - вправо, влево - вправо... Тик-так. Тик-так... Часы без стрелок, без боя, без кукушки.

 

Потухшие фонари. Безликая улица.

 

Ни людей. Ни птиц. Ни дома. Один забор.