З̶а̶ Расшифровка

                                                                         По мотивам  Рильке

Поглотитель книг

Листает круглосуточно страницы

сутулый худосочный книгожор,

не видя окружающих в упор.

Ему неинтересны наши лица.

Мать принесёт покушать — не заметит.

Заместо пищи — свежая глава,

которая послаще, чем халва.

Так в книги погружаются лишь дети,

создав в мгновенье параллельный мир,

они в котором  — главные герои.

Правители, индейцы,  китобои —

у каждого найдется свой кумир.

Вот, наконец, последняя страница

проглочена. Истории конец….

Манит другая - будто леденец.

Как яркая небесная зарница!

***

Венецианское утро

Завидую я этим  окнам древним.

Ах, как они любуются тобой!

Прибой гондолы чешет  пенным гребнем,

а цвет волны — зелено-голубой.

Наперсница, любовница, подруга

морской стихии. Это —  о тебе.

Здесь время будто движется по кругу,

в истоме предаваясь ворожбе.

Восход, жара, вечерняя прохладца,

и нежный полуночный тет-а-тет.

Мосты, каналы,  спящие палаццо — 

разбудит всех опаловый  рассвет

и осветит  Сан-Джорджио Маджоре.

И нас   обнимет ласковое море.

***

Фламинго 

Сад растений. Париж

Ах, как утонченно намешаны краски,
как будто полотна писал Фрагонар.
В такой красоте есть божественный дар!

И вроде стоит как во сне, без опаски,
запрятав глаза со стыдливостью Фрины,
совсем замерев на изящной ноге,
ну прямо цветок на своём стебельке.
И не оторваться от этой картины…

Подолгу стоит, упиваясь собой,
вокруг ощущая привычный покой
размеренной жизни в просторном вольере.
И шум посторонний его не спугнёт —
он глаз приоткроет в ленивой манере,
и ногу лишь сменит,  и снова заснёт.

*** 

Пантера 

Сад растений. Париж

Какой мне толк томиться в этой клетке?
Хоть взгляд давно нехищнически пуст,
но когти остры и движенья метки,
а иногда приснится смачный хруст
приговорённой лани или птицы.

А тут — еда в корытце за углом.

Могла бы ведь с гиенами сразиться,
а коль придётся, и с гривастым львом.

Меня в неволе часто кормят кашей.
А то, что вволю разрешают спать
и глупо обзывают «кошкой нашей»…

посмели бы мне брюшко почесать…

***

Призвание Мухаммеда

Пока уединившийся в пещере

о мудрости всевышнего просил,

к нему явился ангел Джабраил…

«Мухаммед, как ты сильно  предан вере?»

И протянул затем  какой-то  свиток,

и твердо приказал ему — читай,

великого Аллаха  почитай…

- Да не силен я в этих алфавитах.

 - Читай, Мухаммед, это не игра!

И вдруг в том свитке стало все понятно.

С ним что-то приключилось, вероятно —

еще вчера купец  обыкновенный,

Аллахом избранный, теперь проникновенно

общался с ним до самого утра.

Благодетель

Он для прихода заказал картину —

ведь  осквернен был кем-то местный храм —

чтоб  не забылась  эта чертовщина,

а паства не попалась в паутину,

обменивая истину на срам.

А на картине Ангел Воздаянья

нас,  грешников, готовился карать.

Но добр  Господь  — не отдал на закланье…

Хоть на прощенье не дал обещанья,

надежды не  должны нас  покидать.

И вроде жизнь идет, и крест на шпиле,

ведется где-то приходской учёт.

А мы в охотку сладко нагрешили,

как пёрышки, пороки распушили,

но вот же, не раскаялись ещё…
…

Пожертвовав  монастырю икону,

возможно, отмолял свои грехи,

не очень, впрочем, веря ни в законы,

ни в то, о чём вещают нам  с амвона.

Коль нет овец, зачем и  пастухи.

Но ведь же подарил на всякий случай,

и если честно, чуточку  боясь,

застраховав себя  от  злополучий,

в кругу религиозных  сладкозвучий

колени преклонил,  почти молясь.

Вдруг, чёрт возьми, конец наступит света,

а он ведь Богу вовсе не чужой.

За что его-то призывать к ответу?

В раю, наверно, что ни день, то — лето

и  кормят Гесперидовой айвой…

*** 

Увядшая

Смерть будто крадется за нею,

в квартире  повсюду хламьё,

из шкафчика  затхлостью  веет,

а может, скорей,  — от неё.

Она и себя-то не помнит,

давно позабыта родня,

и бродит, как призрак, меж  комнат,

и просит - узнайте меня.

Но знает, что нужно прибраться

в той спальне, где солнце встаёт.

Там, верит, где  сны еще длятся,

смешная девчонка живёт.

*** 

В предместье

А та старуха, что жила над нами

(никто не помнил, как ее зовут),

докашлялась. Иссох её сосуд —

по лестнице  снесли  вперед ногами

в гробу и тотчас сунули в фургон,

ругаясь на покойницу  преглупо,

и раздраженно так, и даже  грубо — 

возись с тобой! — и плюнули вдогон.

А кучер стервенело  гнал кобылу, 

спеша поспеть к родному   очагу,

в последний путь  отправив набегу 

ту,  что была когда-то очень милой.