Пепел и саксофон

Только звук саксофона может путешествовать по мультивёрсу, как ему вздумается: от вселенной Твин Пикс до моего затхлого мирка, на который у Создателя, похоже, не хватило вдохновения, и даже дальше – на свалку бракованных текстур, задушенных гирляндами ёлок, шрифтов с засечками… Один так и называется – «ABYS». Бездна то есть. Она глядит в меня со скучающей нежностью, пока Johnny Jewel перебирает медные клавиши.

Я пишу эти слова, потому что больше не могу ничего писать. Да нет же, господи! Нечего подрываться с мест! Всё в общем-то хорошо. Мы с Призванием разошлись мирно. Оно оставило мне горстку текстов, я обещал не донимать покаянным трёпом во время запоев. Пускай идёт себе. Кому-то нужнее.

А у меня дел по горло, правда… Затеяли с одним клиентом ребрендинг, с другим – сайт по продаже берёзового сока; завтра придёт мастер менять жалюзи в гостиной, в воскресенье убираем дворового снеговика в коробку. С этим, кстати, вечная проблема: каждую следующую зиму мы не находим его на месте, и приходится лепить нового по памяти. Даже интересно, как выглядел оригинал... У последнего был огромный круп и губищи из долек помело.

Я не говорил? У меня теперь новое хобби. Коллекционирую оксюмороны. За несколько месяцев наблюдений накопилось на целый альбом. Визуально-виртуальный как бы, ведь писать мне категорически нельзя. Иногда листаю его внутренним взглядом, улыбаюсь остроумию с которым устроена наша реальность.

Неделю назад, например, начитавшись статей об аллергии, астме и сухом воздухе в квартирах зимой, купил два увлажнителя. Не успел их толком раскурить, как в ленте инсты реклама: «Немецкие осушители воздуха! Забудьте про грибок и боли в суставах!». Дело серьёзное, на следующий день приобрёл. Поставил увлажнители и осушители друг напротив друга и включил. Бубнят теперь целыми днями, выясняют чего-то. А я не вмешиваюсь: чай, сами разберутся.

Или вот… Ехал от родителей числа второго с какой-то неопределённостью на душе. Знаете это состояние? Когда стоит тебя чуть подтолкнуть, и ты можешь равно напиться до беспамятства или пробежать марафон в поддержку инициативы по реставрации поселковой богадельни. Эдакая мгла неисчислимых возможностей. И вот, вижу у пересечения Мухина и Промышленной баннер. Модненький, свежий, в стиле дудл. На жёлтом фоне – подбоченившийся гордо человечек и поверженная бутылка (вероятно, водки). Сверху надпись: «Ноль – лучший градус для жизни!». Ну всё, думаю, пора завязывать! Пьянка это Вам не шутки.

Не успел толком распробовать внезапный вывод, как доехали до перекрёстка у дома. А там, между заправкой и баром, на призмотроне красуется лозунг: «Наливаем точно!». Каково? Платит заправка, а выгодно всем. Я так широко разинул рот и так долго его не закрывал, что туда незаметно провалилось две бутылки кoньякa. Этим же вечером, понимаете? Настолько неопределённое было состояние.

Доча смотрит ролики про крошку Бьянку на Youtubе и не знает, что им пятнадцать лет. Бьянка давно выросла и судится со своей матерью за права на канал, а та судится с мужем, который, вопреки брачному договору, сделал вазэктомию (стало быть, другого ребёнка хотя бы отдалённо похожего на звёздную дочь родить для продолжения дела не выйдет). Во что теперь верить, куда податься? К мозгоправу?

Намедни был в больнице. Патриархальное такое здание из шлакоблока и внутренний распорядок, от которого веет палеолитом. В тусклом освещении коридоров дрейфуют бабушки в меховых шапках. Как грибы, туда и обратно: шарк-шарк. Позвольте, я откушу от Вас кусочек, Галина Михайловна! Совсем крохотный. Чтобы улизнуть отсюда в парк ярких красок на пару часов. Мне страшно, грустно и скучно одновременно. Помогите, Христа Ради!

Врач спала лицом в клавиатуру, пока я рассказывал ей про навязчивые идеи и приступы паники. Потом выписала рецепт на антидепрессанты и вместо двери по ошибке указала мне на окно, будто намекая, что пилюли не помогут и прыгать всё же придётся. Гуманно, если вдуматься.

Таблетки не делают тебя спокойнее, как многим кажется. Они нужны для драматического эффекта. Мир вокруг рушится, как и прежде, но уже в слоумо. Ни дать ни взять кино. Ты медленно поворачиваешь голову навстречу тостеру, поэтично падающему с полки, касаешься ладонью стеклянной поверхности стола, по которой грациозно змеится трещина. Смотришь на раскачивающиеся, словно в невесомости, вкладыши ламината перед собой и думаешь: «Красиво!».

Хрипловатые междометия саксофона пронизывают мультивёрс и долетают сюда, в скучнейшую из вариаций. Специально для меня. Они пришли отпеть заветренное измерение, которое обеими ногами вязнет в шрифте, бездне, в неопределённости, в оксюморонах. Прошу, не останавливайся, Johnny: хочу слышать этот магический мотив, пока потолок не обвалился мне на голову.

Призвание оставило нас. Оно не вернётся. Сыграй же, сыграй тот пассаж из композиции The Flame, а я сожгу под него свою книгу.

Парящий пепел и саксофон. Что может быть прекрасней.