Культура с гамаком под мышкой. Юрий Казарин

Дата: 06-12-2022 | 12:30:49

Что такое культура, не знает никто. Этот феномен — и внешне, и внутренне — только ощущается, угадывается, но — тем не менее — существует: беспокоит, тревожит, доводит до обморока, успокаивает, убаюкивает, ублажает, наслаждает. Точное слово: активный залог невозвратной формы глагола. Слава Богу, глагол-слово вполне возвращаем и вездесущ. То есть культура — это все-таки слово. Любое. Произнесенное, записанное, подуманное, уловленное, неуловимое, ненареченное; или — обитающее не в сознании, но в мире, в форме (и в содержании) предметов, явлений, процессов, образов, представлений, фантазий и т. п., — наличествующее, так сказать, в чистом значении, но пока не пойманное сознанием, душой, сердцем и поэтому бессмысленное, как, честно говоря, все на этом свете, все, что не названо. Внешняя культура — это, видимо, ощущаемая душой наружная часть жизни, которая способна тревожить, — искусство, непрактическая (фундаментальная) часть науки, просто мыслелюбие и мечтания. То бишь культура — это гигантская, необозримая система текстов, — текстов языковых, музыкальных, вообще аудиальных, визуальных (живопись, ваяние), архитектурных, технических (эстетика формы и имени автомобиля “Бентли”, например), ювелирных, камнерезных (мы — на Урале!), антропологических, зоологических, фитологических, вообще природных текстов, снов и проч., проч., проч.

Внутренние формы культуры наращиваются на некий стержень, центр — на память. Культура вообще память: это мнемоническое, непреложное ощущение прошлого, настоящего и будущего; грубо говоря, художник (в широком, глобальном смысле и понимании) знает, что сделано в данной сфере до него, что делается сей-час и что будет делаться лет так через 100–300. Вот — поэт. Как часть невероятно сложного не процесса, но — состояния, ибо культура (литература, например) не развивается, а существует, наличествует, происходит, или — “состаивается”. Особые состояния души и мира во многостороннем отношении адекватности — избыточности — мизерности или вообще дизъюнктивности с Центром. Назовите его сами. Центр — это…

Культура, одним словом, — это Текст и Память. А память есть традиция. И художник, кем и чем бы он ни был в эстетике, — всегда в традиции, или — в этике, во нравственности. Художник — не революционер и не реакционер. Он — традиционер. Он как таковой всегда ближе к Центру.

Уверен, что потреблять культуру невозможно. Потребителя культуры (“продуктов” (!) культуры) — не существует. Это, напротив, культура потребляет нас. Синтезируя талант, честь, совесть, труд и память — в традицию. Примерно так. Так — в идеале. Так должно было бы быть. Так бывало. Да. Но… Но уже не будет. Почему? Планета обывателя? Все мы обыватели. Но не до такой же степени! В стране (не скажу какой) полтора правителя целенаправленно выталкивают всю, напрочь, гуманитарную сферу жизни. Оно и понятно: обывателю важен процесс, а художнику — результат. За что позволяет лавировать в себе, мимикрировать и впадать в душевный анабиоз. В Екатеринбурге уничтожается единственный в регионе реальный классический (с традициями — “культурный”!) университет. Уральский. Он поглощается техническим вузом. Фундаментальной науке — конец. А это значит, через 25–30 лет наступит конец науке любой и вообще — в целом. Так уже произошло с промышленностью (всей), с образованием и медициной. Культуре — каюк, потому что она есть синтез искусства, науки, образования и медицины. Убери один компонент — всё посыплется. Снежком. На башку. Как в Помпеях. Пепловым снежком.

Мы — последние люди культуры. Культуры книжной, литературоцентричной. Далее и уже грядет иная форма “духовности” — на фоне расчеловечивания, делитературоцентрализации и т. п. — культура полицентричная: ТВ, СМИ, Интернет, шоу-бизнес и, наконец, кино-кино-кино. Культура из монолога (поэзия, роман, “Зеркало” Тарковского, фабульная живопись и т. д.) превращается в диалог. В диалог ни с кем. Когда ничтожество перебрасывается репликами ни с кем. Никто — ни с кем. Коммуникативная мастурбация. Информатирование всего на свете. Адресант — без адресата. Не ёжик в тумане, а туман в еже. Или старшеклассник в ЕГЭ: учение превращено (насильно! государственно и преступно) в натаскивание, главное — уметь, а не знать (грамотный, или — “продуманный”, социально ориентированный потребитель тестов); знать, как и чем заполнить тестовые бланки ЕГЭ. Русское сознание — форматируется, мышление — умирает, творчество гибнет. Но оживают и крепнут сообразительность (социальная креативность — хитрость как ум дурака) и бессовестность (предпринимательские навыки и умения: обмануть. Обмануть хоть маму родимую. Но — обмануть). Посткнижная культура отбросит нас в 12–14 века, и вновь появятся единичные и уникальные монахи-летописцы, защищенные крепостными стенами и воинами-книгоносцами.

Писатель — летописец Бога. Я говорю не о Д. Донцовой, книги которой, по её словам, в 20 раз лучше книг Достоевского (основание такого авторского утверждения — тиражи), и не о стишках почвенно-песенно-эстрадно-рэпо-рокерно-поздравительно-гомосексуально-верлибрально-танка/хокку западнического с восточно-южно-северным уклоном текстотворчества. Я — о Седаковой, Гандлевском, Рейне, Рыжем, Решетове, Никулиной, Кублановском. О Верникове Саше, в конце концов! “Я писарь твой, Господь. Я — поводырь глагола”… Денис Новиков, например, именно по этой причине — бессмертен. Бессмертен потому, что не-социален. Не социален тотально, как всё остальное — тотально целесообразно, вслед за экономикой (деньги), политикой (деньги), соцартом (деньги). Дешёвка? Да.

Книжная культура убивает. Фофанова, Есенина и Рыжего убила не жизнь. Искать причины самоубивания — занятие бесполезное. Проще попробовать самому. Сделать это. Поэты вообще самоистребители. Культура убивает сильных (Пушкин, Лермонтов, Мандельштам, Заболоцкий, Цветаева). Культура убивает слабых (без имен!). Культура притягивает бездарных и пэтэушников (ПТУ — профтехучилище, в советские времена место скопления чаще заурядностей, хотя оттуда выходили и мастера: знаю двух-трёх). И выпинывает их обратно в жизнь — в киношку, в Интернет, в тусовку и т. п. Знал я одну любительницу стихов, а также тех, кто их сочиняет (людей достаточно известных). С преданным взором, почти фанатичным, она подарила мне как-то гамак… Да, гамак. Потом, утолив свой антропологический интерес к “человеку-ангелу” (её термин), была смыта сама собой в иное пространство. На днях встретил её на улице Пушкина с новеньким гамаком под мышкой: поспешала к новому антропологическому феномену, скорее всего, не к поэту, а к материально обеспеченному компьютерщику или бизнесмену. Знаю одного поэта (подлинного), которому прямо-таки везло на жён-стихотворок и прозописок: первая бросила его и вышла замуж за банкира, вторая убежала к бизнесмену, третья (буквально месяц назад) перебежала к компьютерному гению (обеспеченному всем достоянием державы по имени Интернет, Программирование и проч.) Это всё — так, предбанник культуры (литературы), который разросся сегодня до чудовищных размеров и уже поглотил самоё пекло парилки. Антропологический интерес — явление, порождающее такой уродливый феномен, как фанаты, фанатство, фанатизм, когда любители персоналий создают всё, что угодно арт-бизнесу: моду, бренды, пиар, рекламу, ажиотаж, аншлаги и проч.

Один из моих молодых коллег-литераторов, бросив писать, признался: не могу; когда пишу стихи, всё в жизни рушится, душа болит, места себе не нахожу; разочаровался я, мол, в слове, в словесности… Нынче он зарабатывает. Покупает (его слова) хорошую одежду

Культура есть душевный дискомфорт. Мука. Цивилизация, напротив, создает уют и т. п. Между ними — Интернет и не-чтение, т. е. просмотр текстов. Предбанник поглотил баню. Культуру — “субкультуры” (что это такое — не знаю: говорят, байкеры, готы, гомосексуалисты, постмодернисты, инсталляторы, перформансисты). Да, ещё есть цирк и зоопарк; вспомним утверждение экс-мэра Екатеринбурга: “Зоопарк — это лицо города” — и афоризм его обывательского визави: “Унитаз — лицо дома, лицо хозяйки”). Господибожетымой…

Культура — это детство цивилизации. Детство человечества. Чистое, светлое и абсолютно небесно-земное. Воздушное и растительное, животное и душевно мудрое. Страшное и прекрасное. Необозримое и вполне объемное, темпоральное: идет дождь, идет время, идет ребенок к дереву, а дерево растет. Потрясающе просто, ясно и невероятно сложно, смутно и тревожно. Художник — всегда в детстве. Ему туда не нужно возвращаться. Он всегда там — в коренной части бытия, соединяющей в себе жизнь, смерть и любовь.

Культура — это память и загляд художника в любую точку её. Заглядывание не потому, что хочется, а потому, что притягивает. Притягивает нечто главное. И это главное (Природа? Бог? Талант? Познание? Любовь? Душа? И т. д. и т. п.) преображает зрение того, кто есть творец, хоть и со строчной буквы (творец — Творец). И взгляд становится множественным локально и темпорально (хронотопически) — взгляд культуры, взгляд памяти / традиции, взгляд художника, взгляд Того Сами Знаете Кого и взгляд предмета любви / ненависти. Такой взгляд выглаживает воздушные и эфирные стенки помещения процесса творения — в зеркала. И предмет культуры отражается во многих зеркалах быта, бытия, Бога, Памяти, Традиции, Таланта и Души бесконечно и вечно, обретая новое свойство качества и объема — стереоскопичность. И здесь всё: начинается чудо.

Культура — чудо. Культура милосердна: она позволяет падшим и спившимся с круга талантам создавать шедевры (“Москва — Петушки” Вен. Ерофеева; несколько — немного, совсем немного, — вещей С. Довлатова, — остальное — так, развлекаловка, верхний слой жизни, зубоскальство). Она позволила девушке с гамаком под мышкой выйти вон — в жизнь с офисами, шопингом и шейпингом. Культура позволяет поэту быть кем угодно в социальной сфере вне себя самой: в журналистике, в университете, в издательстве, в запое. Культура слишком добра и жестока одновременно. Потому что она чудо — чудо прирученного, но все же дикого и неутрачиваемого времени.

Современное российское общество — атомарно. Разобщено. Атомизируется всё, кроме чести, совести и достоинства. Атомизируется политика, экономика, семья, школа (ученики бедные — богатые), наука, литература, театр и всё-всё-всё. Становится ли атомарной современная (плохое слово) культура? Думаю, да. Вернее — чувствую.

На днях я поменял номер мобильного телефона: во-первых, замучили пустые разговоры-просьбы явных графоманов о “помочь с изданием книги, с публикацией” и т. п., а во-вторых, прячусь от очередной девушки с гамаком под мышкой и, конечно же, пишущей стихи, а также имеющей жадный и стойкий, но, естественно, временный — до встречи с хозяином жизни, торгашом, — антропологический интерес к сочинителю, покуривающему в предбаннике культуры (в редакции журнала, в университете, в Союзе писателей и т. п.). Сменить сим-карту — дело плёвое. Видеть гибель книжной культуры — невыносимо стыдно и больно. Да — стыдно и больно.

И страшно. Страшно понимать и видеть то, как культура побирается: ходит-бродит по спонсорам, унижается, пресмыкается и гибнет. Она — нецелесообразна. И, что еще ужаснее на взгляд государства, безрезультатна. В бюджете (любого уровня) ей отводится не более 3%. И вот подумалось: мы 100 лет вбухиваем гигантские средства в экономику, и ничего не получается: экономики как не было, так и нет. Может быть, взять да и попробовать вложить в культуру процентов эдак 60? А? И так в течение 25–30 лет (жизнь одного поколения в сфере духовности) — ведь получим иного русского человека! Образованного, культурного, умного, здорового телом и духом, а главное — порядочного, совестливого, честного и тонкого, эстетически и этически стойкого. Эксперимент? Да. Но не страшный. Сделать человека человеком, точнее — вернуть человека, вырвать его из процесса расчеловечивания, — дело доброугодное, чистое и вполне ясное. А то ведь рано или поздно оглянешься — а окрест гуляет сплошная голая культура. Шастает с гамаком под мышкой.


2011




Редколлегия, 2022

Сертификат Поэзия.ру: серия 339 № 171675 от 06.12.2022

4 | 2 | 577 | 29.03.2024. 02:45:29

Произведение оценили (+): ["Светлана Ефимова", "Вячеслав Куприянов"]

Произведение оценили (-): []


На это сетование о бедах культуры здесь нет отзывов, причина та же – атомарность замкнутых  культурных сайтов. Можно обсуждать проблемы отсутствия или присутствия рифмы, остальное волнует меньше, ибо внутри этого социокультурного пространства с культурой все в порядке.

  Культура в беде повсеместно и всегда, ибо культуру надо постоянно возделывать. Потому усталый и скаредный мир стремится к состоянию мира без культуры. Это касается и культуры чтения  и культуры говорения, особенного говорения сопровожденного показом и усиленного электронными средствами всеобщей связи.

Вспоминаю дискуссию  в журнале "Иностранная литература" – 2004 г.. № 10. Начинает ее поэт, переводчик, литературовед, ныне живущий в Германии Вальдемар Вебер:

 «Русская литература - единственная из великих литератур, в которой нет разлада между чистым умствованием и поэзией, для нее характерна неотделимость творчества чисто интеллектуального и поэтического, это литература откровенного слова, и поэтому в ней нет конфликта между этими жанрами. Русские писатели и поэты были философами, а произведения многих русских философов написаны языком поэтическим. Словесность нашу вполне можно определить как философию жизни в образах.

Русская литература, как никакая другая, выразила способность литературы посредничать между земным и небесным. Сколько было слов о том, что литература в России подменила собой все сферы интеллектуальной жизни, что она подменила собой даже историю. То, что литература внедрялась в различные сферы жизни, не означает подмены. Она стремилась вносить в жизнь истину, считая, что истина преумножает красоту. И неоспоримым фактом остается, что она была истовой потребностью русского человека, чем-то, что неспособно ему дать ничто другое, она делала мир неисчерпаемым и многозначным, она, только она одна давала большому количеству людей возможность сотворчества и спасала от упрощения и обеднения души во все времена, была сопротивлением хаосу, распаду, омертвению, небытию. Запад без литературы, может быть, и проживет, но в России люди, утратив ее «цветущую сложность» (Константин Леонтьев), будут совершенно обездолены…»

Ему отвечает в том же номере журнала: Д. А. Пригов: - :

«Тексты, вроде данного, веберовского, всегда читать мучительно и несколько неловко. Хочется сказать: «Ну, успокойся. Не все так плохо. Вон еще сколько хороших парней, которые думают точно так же, как ты. А те, которые не хотят вас, - так ведь они имеют право. Отвернись от них. Они тебе не нравятся. Так почему же ты им должен нравиться? Живи своей жизнью. Все нормально, старик…».

  На литературный (книжный) текст Вебера более известный и более популярный постмодернист Пригов отвечает устной, балаганной речью.

  Я попытался предложить мой ответ весьма уверенному Пригову в защиту вроде бы ясных положений (и сомнений) Вебера. Журнал отверг мое предложение. Болтовня Дмитрия Александровича оказалась окончательным вердиктом.

  Пока так.

как точно объяснил Вебер главную особенность русской литературы. Все подлинное пронизано законами искусства: и философия, и педагогика, и просто общение. А законы искусства взыскуют  того, что лучше всего воплотила русская классика