Гермоген (2021)

ГЕРМОГЕН

(для тех, кто начал просыпаться)

 

ЛАХЕС            Здравствуй, Гермоген! Какой тяжёлый был месяц!

ГЕРМОГЕН    Добрый вечер, Лахес!

ЛАХ.  Я так ждал продолжения нашей беседы! А тут ураган… Кто бы мог подумать! Всё было так тихо, так безмятежно…

ГЕР.    И не говори. Я вот стою, любуюсь пейзажем.

ЛАХ.  Тем, что от него осталось. Город весь развален.

ГЕР.    Да, вижу. Повсюду чёрные дыры.

ЛАХ.  Как рассыпанные вишни.

ГЕР.    Помнишь, Лахес, мы когда-то часами сидели на этом холме?

ЛАХ.  Конечно, помню. Говорили без умолку, стихи читали.

ГЕР.    А ты ещё играешь на флейте?

ЛАХ.  Нет, бросил. Как-то не до музыки стало, а уж теперь... Видишь ли, мой дом – одна из тех вишен.

ГЕР.    Да что ты говоришь!

ЛАХ.  Впрочем, ему повезло больше, чем другим домам. Только часть крыши сорвало ветром и рухнули ворота. И ещё кошки мои пропали. Две недели я разгребал груду кирпичей и штукатурки. Думал, найду моих кошечек. Не нашёл. Может, ещё вернутся.

ГЕР.    И ты всё-таки пришёл, как мы условились. Какая любовь к философии!

ЛАХ.  Мне надо отвлечься. И притом, Гермоген, мы так давно не видались. Когда я встретил тебя здесь, на нашем холме, то глазам своим не поверил!

ГЕР.    Ты, наверное, подумал, что я призрак?

ЛАХ.  Ну да. Призрак из прошлого. Кстати, наша яблоня цела и невредима! Бог пощадил её!

ГЕР.    Странный Бог. Город уничтожает, а старую яблоню щадит.

ЛАХ.  Его пути неисповедимы.

ГЕР.    Наверное, Бог любит яблоки.

ЛАХ.  Не смейся, Гермоген. Всё в Его власти!

ГЕР.    Ты стал таким набожным, Лахес! Я помню тебя совсем другим.

ЛАХ.  Что тут скажешь! Пора уже взяться за ум. Посеять свой дикий овёс, как говорят англичане.

ГЕР.    А овёс уже созрел? Можно сеять?

ЛАХ.  Не знаю, Гермоген! Я не могу прийти в себя. Родной город стал мне чужим! Целый месяц люди плачут на улицах. Дом соседа разрушен. Вся его семья была внутри, а сам он поехал куда-то по делам. Он, бедняга, ещё ничего не знает!

ГЕР.    Видимо, Бог прогневался на его семью.

ЛАХ.  Напрасно. Это были хорошие люди.

ГЕР.    Нам, впрочем, долго везло. Мы пережили две войны, потом эта оккупация, и ничего плохого с нами не случилось.

ЛАХ.  Да, много чего было.

ГЕР.    Много чего всё время бывает, просто мы замечаем лишь то, что относится к нам самим.

ЛАХ.  Я не могу забыть фиолетовое облако, сползавшее с горы. Птицы метались по воздуху, как пепел сожжённой рукописи. Было утро, а солнце не смело блистать. Оно лишь растекалось по небу тусклой золотой кляксой. Лоскутья ночи скользили по нему, словно желая стереть его совершенно. А потом явилась эта туча, похожая на звериную лапу. Первый удар был таким сильным, что в первый миг показался мне мягким, почти нежным, будто любящая ладонь качнула колыбель моего дома.

ГЕР.    Я видел всё сам.

ЛАХ.  А где ты был?

ГЕР.    Да тут, на холме. Знаешь, о чём я только что подумал? Ураган лишь проявил для нас ту жестокость, которая всегда царит в мире. Обычно мы не думаем о ней. Мы думаем о приятных вещах. Гуляя по лесу, мы любуемся берёзами, которые мелодично шепчутся на ветру. Мы сравниваем сосны с высокими светильниками. Трава торжественно хрустит, а птицы божественно поют. Мы не думаем о том, что этот самый лес наполнен существами, которые охотятся друг на друга, пожирают друг друга, погибают в агонии. Смотря на море, мы видим превосходную синюю гладь, отражающую тончайшие мысли неба. А про яростную, страшную бойню, которая идёт под этой самой гладью, мы не думаем вовсе.

ЛАХ.  Это ты так утешаешь меня? Но представь себе, что было бы, если бы мы всегда думали об этих ужасных вещах! Да мы бы с ума сошли!

ГЕР.    Точно, Лахес. Лучше быть сумасшедшим, чем сойти с ума. Действительно, а надо ли сейчас обо всём этом говорить? Посмотри, в каком ты состоянии! Может, просто посидим и помолчим? А разговор можно закончить и в другой раз.

ЛАХ.  Когда? Через десять лет, когда ты снова появишься? Не уж, давай продолжать! Ураган разрушил мой город, мой дом, но я не позволю ему разрушить и мою философию!

ГЕР.    Браво, друг мой! Таким вот я тебя и помню!

ЛАХ.  На чём же мы остановились?

ГЕР.    Да вот на этом самом. На жестокости мира. Кто знал, что разразится ураган и нам эту жестокость наглядно продемонстрирует!

ЛАХ.  Жестокость мира! О ней всегда полезно поговорить. Продолжай, Гермоген! Прошу тебя!

ГЕР.    Ну хорошо. Тогда пойдём оттуда, где мы остановились. Природные бедствия относительно редки. Есть люди, которые никогда не увидят ни цунами, ни урагана, ни страшного потопа, ни крупного пожара. Люди, на долю которых выпали такие беды, часто начинают подвергать сомнению существование Бога или моральную основу вселенной. Порой целые народы впадают в духовный кризис. Люди задают вопросы, тяжёлые вопросы, как было, например, после печально знаменитого лиссабонского землетрясения. Но всё постепенно смолкает. Вот бросили камень в пруд. Громкий плеск, недолгое смятение воды, и пруд снова тих и спокоен. Ладонь, которая качала твой дом, качает его всегда, и, если ты внимателен, то ты чувствуешь это качание в череде размеренных дней, сменяющих друг друга, усыпляющих твою душу.

ЛАХ.  Но я не сплю.

ГЕР.    Это тебе только кажется. Мы уже много раз говорили об этом. Помнишь?

ЛАХ.  Да, помню. Давно это было, и я уже многое позабыл. Стоило нам встретиться, как мы тотчас пускались в рассуждения. Странно, что беседа о жестокости мира успокаивает меня.

ГЕР.    Тогда слушай. Есть бедствия, называемые природными. Это крайние, явные проявления жестокости мира. Есть, впрочем, и человеческие бедствия, называемые войнами. Люди собираются большими группами, которые называются армиями, чтобы зверски убивать друг друга, уничтожая порой целые народы. В глубокой древности для таких действий не требовалось оправдания. Хватало простого желания получить то, что было у других и не было у тебя, например, землю возле ручья, или стадо баранов, или какую-нибудь пещеру. Часто бойня затевалась вообще без всякой причины, просто потому, что у множества людей, воображавших себя воинами, возникало желание опасно повеселиться и показать себя. В более цивилизованные времена это коллективное убийство, этот крупный разбой стали прикрывать разнообразными causae justae, например, любовью к родине, защитой «нашего образа жизни, нашей веры» и так далее. Постепенно убийство сделалось чем-то вроде технического навыка, даже своего рода искусством. В наши времена люди не так часто убивают собственными руками, но пускают в дело машины, и машины выполняют кровавую работу. Однако убийство есть убийство. Можно изобретать поводы, можно изыскивать оправдания, но это не изменит сути того, что происходит. Наша литература изобилует героями, которые убивают людей, часто с наслаждением и без особой необходимости. Почти всегда у них есть веский повод. Нас учат восхищаться убийцами. Мы приходим в восторг от описаний битв и подвигов, когда перерезают не наше горло и простреливают не нашу грудь. Помнишь эти виртуозные, великолепные битвы у Гомера и Ариосто? Но каждый убивший солдат – убийца. Это простой факт. И никакие оправдания его не изменят.

ЛАХ.  Мой дед воевал в пехоте. Он убивал врагов. Я не назвал бы его героем. Он так и не смог смириться со своим боевым прошлым. Он редко улыбался, и его улыбка была такой, что лучше бы её и не было.

ГЕР.    С войны никто не приходит живым. Каждый, кто идёт воевать, погибает, даже если и возвращается домой.

ЛАХ.  Но иногда приходится защищать родину!

ГЕР.    Конечно, Лахес. Вот именно что «приходится». Я не думаю, что кто-либо, находясь в здравом уме, может привыкнуть к тому, что убил человека. Он может стараться не думать об этом, замазывать эту мысль всякими оправданиями, как пятно на стене замазывают извёсткой, но пятно под извёсткой всё равно остаётся. У обычных солдат мало выбора. Их сгоняют в кучу и заставляют убивать. Но есть и такие солдаты, которые делают убийство своей профессией. Они становятся наёмными убийцами. Впрочем, я не хочу порицать этих людей. Я просто говорю, что они существуют. Есть ещё и преступность, как стихийная, так и организованная. Кровь льётся из-за денег, из требований чести, из-за женщин, из ненависти, мести, ради удовольствия, и порой вообще без всякой причины. Никто не станет отрицать, что человеческое общество всё пропитано насилием.

ЛАХ.  Нет, этого нельзя отрицать.

ГЕР.    Если люди не убивают друг друга, то они избивают друг друга, насилуют, грабят, унижают и притесняют всеми возможными способами. Человеческое насилие может быть и явным, и скрытым. Сколько так называемых порядочных семей основано на тайной, тихой жестокости, на притеснении слабого сильным? Есть и человеческие хищники, рыскающие по ночным городам в поиске жертв. Люди кричат друг на друга, трясясь от гнева. Супруги оскорбляют и друг друга, и своих детей. Даже дети притесняют и мучают один другого. Это всё маленькие войны, не столь явные, как войны большие, но одинаковые с ними по своей сути. Повторяю, Лахес. Я не критик общества. Я просто констатирую тот факт, что человеческое насилие существует и распространено повсеместно.

ЛАХ.  Это правда, но я надеюсь, что мы, люди, постепенно изживём из себя это насилие.

ГЕР.    И будем жить дружно и весело. Да, Лахес? Великолепный оптимизм! Но не будем отвлекаться. Сейчас мы говорим о самом факте существования насилия, а не о том, как можно его изжить.

ЛАХ.  Хорошо, продолжай.

ГЕР.    Далее, существует насилие государства по отношению к людям, например, насилие воинской службы, насилие труда, налогов и разнообразных обязанностей, которыми государство сковывает подвластных ему граждан. Государство постоянно изобретает новые способы затягивания удавки на горле человека. Есть и насилие людей против государства. Оно может быть открытым, таким как акции протеста и революции. Оно может быть и скрытым. Ты сам чувствуешь это удушающее движение государства, которое пытается затянуть удавку как можно туже, не убивая, однако, раба. Порой государство теряет чувство меры, и раб либо гибнет, либо восстаёт. Революции почти неизменно приводят к террору и обильному кровопролитию, за которыми следует восстановление государства под иной личиной. Это замкнутый круг, из которого нет выхода.

ЛАХ.  Ты хочешь сказать, что любой государственный строй является злом?

ГЕР.    Да, именно это я и утверждаю.

ЛАХ.  И что государство не должно существовать?

ГЕР.    Как раз напротив. Нет иного способа организовать стадо человеческих животных. Только страх наказания пробивает их толстые шкуры. Каждое общество, независимо от того, как оно себя именует, монархией, демократией или как-нибудь ещё, построено на угнетении. Государство не смогло бы существовать иначе.  Но если снять кандалы законов, то начнутся грабежи, убийства и борьба за власть. Люди начнут объединяться в кланы, которые примутся воевать один с другим за еду, за территорию. Разразится всеобщая война. В кланах быстро появятся вожаки. Вокруг них скопятся самые сильные, самые наглые люди. Они станут основой свежей аристократии. Они снова поделят между собой землю и навяжут менее сильным и менее наглым людям свою волю. Потом начнутся крупные межклановые войны, и в конце концов появится то же самое общественное устройство, которое мы имеем теперь. Государство – это необходимое зло. Лучше быть угнетённым одной бандой, чем двадцатью. Впрочем, Лахес, это обширная тема. Давай не будем в неё вдаваться.

ЛАХ.  Да, лучше не надо. У меня опять падает настроение.

ГЕР.    Есть и так называемый мир природы, где одни существа постоянно пожирают других.

ЛАХ.  Кто же станет отрицать, что природа полна жестокости? Но хищниками движет инстинкт! Им нужно добывать еду, а не творить зло!

ГЕР.    А наёмникам нужно зарабатывать деньги, а не убивать. Или убивать им тоже нужно? Мы говорим не о мотивации, а о самом действии. Конечно, у животных нет морали. Они убивают, чтобы выжить. Но убийство есть убийство. Факт остаётся таковым, что в животном мире одно существо постоянно нападает на другое, подвергает его страданиям и лишает жизни. Это опять-таки порочный круг, в котором хищник и жертва сплетены воедино, поскольку хищник зависит от жертвы. Когда она исчезает, ему грозит вымирание. В конечном счёте, оба они – жертвы друг друга.

ЛАХ.  Ну, допустим.

ГЕР.    Есть ещё мир насекомых, где немыслимое насилие, ледяное, бессердечное, поражающее своей машинной точностью, происходит прямо у нас на глазах, если, конечно, мы снисходим до того, чтобы его заметить.

ЛАХ.  Однажды я видел, как паук поймал кузнечика. Он закатал его в белую паутину, похожую на саван, затем подполз, обнял свою жертву и начал сосать, когда кузнечик был ещё живым, ещё пытался вырваться. Это было омерзительно. Я не смог на это смотреть и…

ГЕР.    Что ты сделал?

ЛАХ.  Я убил их.

ГЕР.    Обоих?

ЛАХ.  Да. Я растоптал паутину!

ГЕР.    Вот гуманизм в действии! Но я продолжу, с твоего позволения. Есть и совсем крохотные существа, невидимые глазу, например, вирусы и бактерии. Жизнь этих существ – это непрестанная атака и защита. Уничтожение друг друга – их обычный способ существования. Даже сами наши тела полны насилия. Крохотные создания внутри нас убивают друг друга, борются за власть. Мы находимся под нескончаемой агрессией внешнего мира. Тело человека можно сравнить с городом, осаждённым толпами врагов. Если город хорошо построен и надёжно защищён, если им командует опытный военачальник, то город может простоять долго. Если нет, то ему быстро приходит конец. Чтобы просто оставаться живым, твоему телу, Лахес, приходится постоянно убивать. Даже вещи, которые мы считаем весьма приятными, несут в себе гибель. Половое соитие, как тебе известно, приводит к смерти миллионов сперматозоидов. Видишь ли, Лахес, чем выше мы стоим на ступенях эволюции, тем более явным для нас делается зло. У бактерий, у вирусов нет понятия о зле. Они не более чем живые машины. То же самое можно сказать о насекомых и рыбах. У птиц уже есть некоторое представление о зле. Ты видел, в какое отчаяние приходит птица, когда её детёныш выпадает из гнезда. Более развитые животные, кошки, собаки, а потом, скажем, дельфины и слоны наделены гораздо более ясным осознанием зла и даже некоторыми зачатками морали. Наконец, мы достигаем человеческих существ, обладающих самым чётким пониманием различия между добром и злом, однако большинство из нас пользуется этим пониманием выборочно, а то и отбрасывает вовсе.

ЛАХ.  Как это так?

ГЕР.    Есть зло, творимое хорошими людьми. Животные выращиваются на фермах и часто содержатся в грязи, в жестокости. Потом специальным убийцам платят деньги, чтобы забивать животных насмерть. Хорошие, добрые люди покупают эти несчастные останки, приносят их домой и поедают. Нет большой разницы между львами, волками и этими людьми. Все они хищники. Есть ещё хорошие, добрые люди, которые убивают не для того, чтобы не умереть от голода, но просто ради отдыха, ради забавы. Рыбаки стоят в реке со смертоносными стержнями в руках. Эти люди могут быть примерными гражданами, отцами семейств, однако они не ведают, что творят. Они не в состоянии поставить себя на место своих жертв и вообразить, что ты чувствуешь, когда твоё тело разрывает пуля или в твою шею вонзается крючок. Зло является такой неотъемлемой частью жизни, что большинство из нас не обращает на него никакого внимания и даже считает его добром. Хорошо истреблять муравьёв и пауков, хорошо резать ягнят и наедаться их мясом, хорошо охотиться. Люди с восторгом рассказывают и слушают о случаях на рыбалке или на охоте, совершенно не думая про ужас, боль и мучительную смерть, которыми эти приключения сопровождались. Вот, Лахес, как всё искажено, как всё помрачено! Я помню фотографию одного знаменитого писателя, большого любителя природы, писавшего о ней так проникновенно, с такой любовью! Камера запечатлела его сидящим в траве, на склоне холма, ружьё между колен, а рядом – связка подстреленных уток, едва живых, истекающих кровью. Другой знаменитый писатель вешал головы африканских животных, застреленных им самим, на стенах своей спальни. Представь, он мог спать в этой комнате! Даже великому гуманисту Чехову, который с такой проницательностью описывал тончайшие нюансы человеческих страданий, порой недоставало чувствительности по отношению к так называемым низшим тварям. Он обожал рыбалку и всем её рекомендовал, как лучший отдых. А Декарт вообще отрицал, что у животных есть душа. Он считал их машинами и оправдывал по отношению к ним любую жестокость. Машины не страдают, утверждал он, а лишь имитируют страдания. Такая прозорливость в математике и такая слепота в биологии! Люди кормят одно животное останками другого. Многие из нас так воспитаны, что мы даже не замечаем огромного количества зла вокруг нас. Мы фотографируемся рядом со зверями или рыбами, которых мы только что лишили жизни. Мы проходим на рынке мимо окровавленных тел, висящих на крюках. Мы покупаем голову или плечо, варим их и кладём себе в рот. Если бы мы пришли на рынок и увидели там человеческие тела, выставленные на продажу, руки, ноги, грудные клетки, внутренности, сочащиеся кровью, то мы пришли бы в ужас. По крайней мере, я надеюсь, что пришли бы. Ну а в чём же разница? Разница только в том, что наши жертвы принадлежат к другому биологическому виду. Они стоят ниже нас на ступенях эволюции, как мы, разумеется, полагаем. Значит, их можно мучить, их можно убивать!

ЛАХ.  Знаешь, Гермоген, многие люди сказали бы, что ты говоришь ерунду. Они сказали бы, что такова жизнь и что всё так и должно быть.

ГЕР.    В том-то и дело, мой дорогой! Если ты живёшь в этом мире, то всё так и должно быть, не правда ли? Но, Лахес, я не хочу расписывать жестокость и зло, царящие в нашем замечательном мире. Я всего лишь хочу сказать, что зло, насилие, жестокость и несправедливость полностью пронизывают его. Я утверждаю это, как простой факт, не одобряя его и не осуждая. История нашей цивилизации полна немыслимой жестокости. Наверное, так тоже должно быть? Поведение любых животных бледнеет по сравнению с делами рук человеческих. Люди, которые восхищаются закатами, зелёными холмами и роскошными видами, восхищаются выборочно, закрывая глаза на то, чего не желают видеть.

ЛАХ.  Это правда.

ГЕР.    Я хочу повторить, что сами наши тела пропитаны насилием. Внутри нас идёт постоянная война: клетки пожирают друг друга, вирусы и бактерии вторгаются и убивают, наши собственные клетки защищаются и тоже убивают, и так до самой смерти, до последнего, тотального убийства. Чтобы просто оставаться живыми, нашим телам приходится каждую секунду кого-то уничтожать. Мир, Лахес, вымочен во зле, как ломтик хлеба в уксусе.

ЛАХ.  Ты мог бы упомянуть и насилие, царящее в мыслях людей.

ГЕР.    Лучше не надо! Думаю, сказанного достаточно. Чтобы мы начали понимать, что этот мир очень и очень жесток, должно произойти нечто поистине страшное, какое-нибудь природное бедствие или война. Иначе мы перестаём замечать зло. Мы смотрим фильмы, в которых люди постоянно насилуют и убивают один другого. Мы читаем книги, где убийство считается забавной головоломкой, упражнением для интеллекта. Какой-нибудь инспектор Пуаро наслаждается работой своего недюжинного ума, распутывая очередное преступление. Ни сострадания к жертве, ни негодования к убийце он в принципе не испытывает. Ему важно решить задачу, как это сделал бы физик или шахматист.

ЛАХ.  Недолго продержался бы этот Пуаро, если бы он страдал вместе с каждой жертвой! И как бы он мог думать мозгом, который затуманен эмоциями?

ГЕР.    И правда! Как бы он мог думать, если бы он был более человечным? Но давай рассмотрим проблему зла и его восприятия поглубже.

ЛАХ.  Давай!

ГЕР.    Где мы принимаем зло, а где уже нет? Миримся ли мы с тем фактом, что бактерии убивают друг друга?

ЛАХ.  Ну конечно! Так устроена жизнь!

ГЕР.    А можно ли убить насекомое, которое жужжит над ухом и мешает читать?

ЛАХ.  Большинство людей прихлопнуло бы его, не раздумывая.

ГЕР.    А можно ли убивать животных ради отдыха или забавы?

ЛАХ.  Тут мнения начинают расходиться, но есть огромное число охотников и рыбаков, которые убивают животных и обожают это занятие.

ГЕР.    А можно ли убивать врага на войне?

ЛАХ.  Такое убийство всегда считал