Взрыхленье плащей, вздыманье копыт, верчение грив,

смятенье людей, мельканье коней, повёрнутых боком,

несущихся прочь в закрытой тоске, в рывке одиноком,

плесканьем густой, закатной души мой взгляд обагрив.

Как строен тот мир, а мой разрыхлён, развратен и крив,

и тоже летит в античную даль безумным наскоком,

но с ней не срастись, она о своём, а не о жестоком,

туда не войти, стремленьем к себе себя не смирив.

Тут всё сметено потоком коней, кипенной рекой,

ни меры в глазах, ни плоти в душе, ни пристани, кроме

одной, наверху, где светел мой дом и бел кипарис.

Лишь только принять иную печаль, иной непокой

пока ты стоишь и топишь глаза в той мраморной дрёме,

и гривы журчат, и млечный упрёк ещё не прокис.