Рифма

                          «Рифма» – в древнегреческом

                          языке означает «соразмерность»,

                          то же слово, что и ритм».

 

    Удивительная вещь – рифма. Вроде бы всего-то – созвучие в конце двух или более строк, но устрани его, и теряется обаяние шедевра. «Я помню чудное мгновенье, ты явилась передо мною, как что-то мимолетное, как гений чистой красы…» Получается что-то сентиментально-возвышенное, но отнюдь не прекрасное. Да, мы разрушили ткань звучания, изменили слова. Оставим слова прежние, но разрушим только графическую запись:

 

                Я помню

                чудное мгновенье, передо

                мною явилась

                ты, как мимолетное

                виденье, как гений чистой

                красоты…

 

    Мы разрушили таким образом ритм, рифма спряталась, однако ясно, что и белых стихов мы не получили. И в том и в другом случае мы как бы разрушили кристаллическую решетку, узлами, атомами которой были рифмы, заканчивающиеся, «оперяющие» строки. Значит, рифма есть явление симметрии, гармонии в языке поэтическом. Преимущество последнего перед языком прозы несколько шутливо описал Пушкин в стихотворении «Прозаик и поэт» (1825):

 

О чем прозаик ты хлопочешь?

Давай мне мысль, какую хочешь:

Ее с конца я завострю,

Летучей рифмой оперю,

Взложу на тетиву тугую,

Послушный лук согну в дугу,

А там пошлю наудалую,

И горе нашему врагу!

   

  Английский поэт С.Т.Кольридж (1772-1834) выводит поэзию из прозы, отнюдь не преувеличивая ее достоинство: «Стихотворение состоит из тех же элементов, что и прозаическое сочинение: следовательно, различие между ними должно заключаться в различном сочетании их элементов вследствие различия их целей. Соответственным различию целей будет и различие в сочетании элементов.. Возможно, что цель эта – облегчить воспоминание о каких-либо фактах или наблюдениях путем искусственного их сочетания; и произведение будет стихотворным лишь потому, что отличается от прозы размером или рифмою или же тем и другим вместе. В этом, низшем смысле можно назвать стихотворением хорошо известное перечисление дней месяцев:

 

Тридцать дней у сентября,

У июня, ноября,

у апреля… и т. д.

   

И прочие поделки того же размера. А поскольку предвкушение повтора звуковых и метрических эффектов доставляет особое удовольствие, то все сочинения, обладающие подобною приманкою, каково бы ни было их содержание, могут быть названы стихами». (С.Т.К. «Избранные труды», М. Искусство, стр. 100-101). Итак, «предвкушение повтора», тяга воспринимающей души к гармонии параллелизма.  

    В своей книге о русской рифме Давид Самойлов определил так: «Рифма – это тот элемент стиха, где сходится значение со звуком, где форма и содержание пребывают, условно говоря, в некой единой точке.»  А вот высказывание Владимира Микушевича: «Магия рифмы в том, что рифмующиеся слова приобретают смысл, которого не имели порознь. Вечный пример: "кровь-любовь" не то, что "кровь" и "любовь". (Из книги "Креациология, или наука творчества")

   Исторически рифма, скорее всего, развилась из явления повтора и параллелизма вообще; сгущения одинаковых звуков, слогов должны отстоять друг от друга на равном расстоянии (сосредоточение аллитерации в метрически определенном месте, т. е. в конце строки), создавая впечатление музыкальных периодов и «доставляя удовольствие». Таким образом, рифма играет формообразующую роль – завершает и определяет строку, а композиция рифмующих строк строит строфу. Так возникают канонические строфические формы – сонет, триолет, октава, а чаще всего четверостишие.

    Исходной формой было двустишие, «куплет», (арабские бейты). Есть буддийский коан:: «Все слышали звучание двух ладоней. А как звучит одна?» Не будем отвлекаться на философский смысл этой сентенции, но ясно одно, стих не терпит одиночества, однострочие  существуют, скорее,  как эпатирующее исключение, например у Брюсова: «О закрой свои бледные ноги», или у Вл. Бурича, который называл этот род стиха удетероном: «А жизнь проста как завтрак космонавта», «Развеможно скать цветку, что он некрасив?» Нужна минимум пара: «Дай эту нить связать и раздвоить!» (А. Тарковский).

    Затем «раздвоенные» рифмами строки перемежаются другими, возникает перекрестная рифма (АБАБ), опоясывающая (АББА), или другие, структурно возможные формы, например, восточные рубаи:

 

        Сегодня вечером я в кабаке напьюсь.

        На деньги, что дрожат в моей руке, напьюсь.

        Весь вечер буду пить, а если будет мало,

       На деньги, что остались в пиджаке, напьюсь!

 

    Здесь, слово, стоящее за рифмой именуется редифом. Рифма может стоять не обязательно в конце строки (рифмующаяся клаузула), но и в начале, как в некоторых восточных поэтиках. Повторенная в середине строки, она называется внутренней. Однако стихи с внутренней рифмой можно разбить на строки, удвоив их количество. Ясно, что в стихе с короткой строкой рифма кажется более весомой, но и их излишняя близость может стать назойливой. Кристалл должен иметь оптимальные размеры. Наиболее стройная форма наиболее хорошо запоминается. Отсюда мнемоническая роль рифмы, особенно важная для устной, дописьменной поэзии, недаром Пушкин повивальной бабкой рифмы нарекает Мнемозину, богиню памяти (кстати, кажется, им самим выдуманную). Мать же ее – эхо, то есть отзвук, удвоение:

 

Эхо, бессонная нимфа, скиталась по брегу Пенея.

  Феб, увидав ее, страстию к ней воспылал.

Нимфа плод понесла восторгов влюбленного бога;

  Меж говорливых наяд, мучаясь, она родила

Милую дочь. Ее приняла сама Мнемозина.

  Резвая дева росла в хоре богинь-аонид,

Матери чуткой подобна, послушная памяти строгой,

  Музам мила; на земле Рифмой зовется она.

   

  Видимо, в этом отзвуке, удвоении живет воспоминание о возникновении слова. «Кар» – говорит ворона, отсюда сразу понятно, что слово «карканье» означает воронью речь. Но вся человеческая речь – звучащая, а мир, который она моделирует, не только звучит, но и выглядит, но и воображается, мыслится. Скажем, в природе нет такой вещи, как совесть, честь или застенчивость, они возникли в процессе исторического абстрагирования. Тут уже нет никакой связи между звучанием и значением. Но в созвучных словах мы ищем и со-значение – через рифму.

    Так образуются целые рифменные гнезда. Например: река, ручейка, облака, наверняка, пока и т. п. Из ручейка (не обязательно «с голубого») может начинаться река, или ручеек впадает в реку, ясно, что из подобной рифмопары, так связанной по смыслу, вытекает заранее известная картина. Облака плывут над рекой и в ней отражаются, снова из этой рифмопары вырастает вполне определенный пейзаж. Но уже «река» и «наверняка» – далеки друг от друга по смыслу, потому по ним не угадывается содержание, заполняющее «межрифменное» пространство. Итак, есть рифмопары, дающие большую свободу содержанию, а есть ограничивающие его. Это известно всем любителям игры в буриме. Но особенно опасны для рифмовки слова, имеющие ограниченное количество созвучий, такие как «любовь – кровь», но имеющие еще и смысловое соответствие (кровь в переносном смысле – темперамент). Созвучие «морковь» хотя и существует, но сразу же настраивает на юмор. Так случается и при находке новой, еще не использованной рифмы, если их значения не только далеки, но и как-то несовместимы. Например, Е. Евтушенко рифмует «революция Октябрьская» с бытовым фактом: «сижу я за фетяскою». Неожиданная рифма, но уж слишком «для рифмы», ведь можно в праздник пить и не фетяску, а скажем портвейн 777, не отказываться же от него, если он есть в продаже, хотя и не рифмуется, а то, что рифмуется, в продаже отсутствует. Непредвиденный автором комический эффект. Или у него же - "..мужики ряболицие... / они шли за тебя, револиция." Получается, что революция есть следствие заболевания оспой.

    Во всяком случае, очевидна сложная связь между рифмой и предрифменной частью, обеспечивающая единство стиха. Вот свидетельство Афанасия Фета: «Я бы лгал, собираясь положительно указывать пути возникновения стихотворений, так как не я их разыскиваю, а они сами попадают под ноги в виде образа, целого случайного стиха или даже простой рифмы, около которой, как около зародыша, распухает целое стихотворение». (сб. «Русские писатели о литературе», т.1, с. 445). Пушкин отцом рифмы называет Феба, Аполлона, пишет, что она «музам мила», связывает ее с вдохновением: «Рифма звучная подруга Вдохновенного досуга, Вдохновенного труда…» Известны высказывания Маяковского («Как делать стихи?) об основополагающем действии рифмы в процессе творчества. Современный исследователь и поэт Владимир Бурич заявляет: «…смысл стихотворения в громадной степени зависит от рифморождающих спососбностей пишущего, то есть рифма выступает в качестве стимулятора и регулятора ассоциативного мышления (так называемое рифменное мышление)». («Вопросы литературы» № 2, 1972, с. 136).

    Вслед   за   звуковым   повтором   вообще   («ритмической   метафорой»)   отмечает подобную роль   рифмы Ю. Тынянов: «Столь   же   важным семантическим рычагом (подч. мною, В. К.) является рифма. Условие рифмы – в прогрессивном действии 1-го члена и регрессивном 2-го». («Проблема стихотворного языка», 196 , с. 156). То есть первая рифма порождает вторую, вторая надстраивает над собой новый слой содержания между нею и первоначальной рифмой. Здесь на элементарном пространстве осуществляется «регрессивный», обратный закон творчества: мы пишем как бы с конца (см. свидетельство М. Цветаевой).

    Итак, с точки зрения пишущего, рифма прежде всего обладает орудийной, смыслообразующей и формирующей функцией.

    Необходимость сочинять предрифменный ряд породила определенные изменения в этом словесном ряду: инверсии (обратный порядок слов), воспринимаемые нами как особый «высокий поэтический стиль: метафору, то есть слова в их непрямом значении. Рифменное мышление значительно обогатило словесное искусство новыми смыслами, новыми течениями (Гегель с появлением рифмы связывает возникновение романтизма).

    Но поэты не только боготворят рифму за стимуляцию творчества, но и часто сетуют на ее капризы. Вяземский в 1821 году:

 

      Ум говорит одно, а вздорщица свое.

      Хочу ль сказать к кому был Феб из русских ласков,

      Державин рвется в стих, а попадет Херасков.

 

 А так замечал Генрих Гейне (1797-1856): "Красивые рифмы нередко служат костылями хромым мыслям.

    Вл. Бурич в доказательство возникновения «поэзии несбывшихся намерений» приводит признание С. Чиковани («Работа»):

 

      И начальная мысль не оставить следа,

      как бывало и раньше раз сто.

      Так проклятая рифма толкает всегда

      говорить совершенно не то.

 

    Этот эффект часто используют в стихах юмористы. Таков пример из немецкого поэта начала ХХ века Христиана Моргенштерна:

 

                    Один баран

                    в большой бурана

                    берет бревно на таран.

                    Очень стран-

 

                    но. Думаете, я вру?

                    Мне луна-кенгуру

                    выдала суть секрета:

 

                    Баран-эстет

                    уже много лет

                    для рифмы делает это.

 

    Это поэзия нонсенса, сознательной бессмыслицы, играющей на читательском ожидании. Есть и понятие «рифменного ожидания» (термин Г. Шенгели). Вот как «обманывает» читателя Пушкин при помощи банальной рифмы:

 

                  И вот уже трещат морозы

                 И серебрятся средь полей…

                «Читатель ждет уж рифмы розы,

                  На, вот, возьми ее скорей!»

 

    Если для автора рифма может быть «рычагом», «оператором», осознанным или неосознанным, то для читателя важна другая функция – функция рифменного доказательства. Вл. Бурич определяет: «рифменное доказательство, как одна из форм художественного доказательства, заключается в том, что смысл и звучание настолько слиты, настолько естественно выражена в них «чувствуемая мысль», что создается впечатление их нерукотворности, их изначального существования в языке, в природе». (ВЛ № 2, с.137).

    Нерукотворность произведений классиков кажется нам очевидной. Наша современница признается в трудности борьбы за нее: «На сорок строк – одна строка с нерукотворным выраженьем». (Т. Глушкова, «Белая улица»).

    Рифменное доказательство легче всего проиллюстрировать детской дразнилкой: «Вова-корова», «Федя – съел медведя», устными присловьями и поговорками («муж – объелся груш», «рыбак рыбака видит издалека» и т. п. На этом держались русские скоморошьи прибаутки, перешедшие затем в частушку:

 

                  Я за что люблю Ивана?

                  За лицо бело, румяно…

 

    Рифменное доказательство используется в рекламе, довольно неуклюже в новой, иногда забавно в старой:

 

                      Вот спички Лапшина

                      горят, как солнце и луна.

 

    Рифменным доказательством оживляется пословица, по словам Ф. Буслаева создающаяся «взаимными силами звуков и мыслей. Исследователь пословиц С. Г. Лазутин замечает, что «рифмы в пословицах обычно падают на наиболее значительные слова. Например: «Жить было тихо, да от людей лихо»; «Стой, не шатайся; ходи, не спотыкайся; говори, не заикайся; ври, не завирайся». (Русский фольклор», вып. 12, 1971 г., с. 143). Если в первом примере прием близок принципу Маяковского в работе над рифмой, то во втором мы имеем глагольную рифму, грамматическую, в современной поэзии не дающую эффекта: рифменное ожидание здесь слишком легко предсказывается.

    Но в народной поэзии подобная рифма преобладала. В. Г. Белинский называл ее «рифмой смысла»: «…в русской народной поэзии большую роль играет рифма не слов, а смысла: русский человек не гоняется за рифмою – он полагает ее не в созвучии, а в кадансе, и полубогатые рифмы как бы предпочитает богатым; но настоящая его рифма есть – рифма смысла: мы разумеем под этим словом двойственность стихов, из которых первый рифмует со вторым по смыслу. Отсюда эти частые и, по-видимому, ненужные повторения слов, выражений и целых стихов; отсюда же и эти отрицательные подобия, которыми, так сказать, оттеняется настоящий предмет речи». (т. VI, СПб., с. 464). Описывая русскую народную песню, О. Н. Федоров пишет: «Рифма совершенно противопоказана серьезным жанрам. Почти полностью, например, отсутствует она в похоронных песнях, плачах». Он же называет коренными признаками рифмы «заданность, преднамеренность, регулярность». («Вопросы русской литературы», Ученые записки Пед. Инст. Им. Ленина, том 455, с. 107–108).

    Итак, рифма – явление историческое, диалектическое и национальное. Некоторые народы никогда не пользовались ею (например, японцы). Современная поэзия, прежде всего зарубежная, западная – по преимуществу обходится без рифмы и без размера (верлибр). Наша русская поэзия сегодня представляет собой исключение.

    Любопытны выдержки из анкеты о рифме, проведенной Д. Самойловым. Из 30 опрошенных поэтов 22 безоговорочно считают ее «важнейшим, первостепенным, необходимым» элементом стиха.

    Несколько слов еще о классификации рифмы. Как и клаузула (краесловие, краесозвучие), рифма с ударением на последнем слоге называется мужской («мой муж объелся груш»), на предпоследнем – женской («наши жены – пушки заряжены»), на третьем от конца – дактилической («милые родители, денег не дадите ли?»). Рифма из разных слов (родители – дадите ли) называется составной. Ею виртуозно пользовался Маяковский. При совпадении ударных гласных и расхождении окружающих согласных образуется ассонанс: «Не до жиру, быть бы живу». Ассонанс широко используется в народной поэзии; в испаноязычной, распространен и сегодня у нас. При несовпадении гласных, но при подобии согласных возникает диссонансная рифма: «Я за что люблю Федюньку, – За походочку реденьку» (из уже упомянутой частушки).

    Рифма не является исключительно признаком стиха. Существовали жанры рифмованной прозы, например, средневековые «макамы» в арабской, персидской традиции. Прозой записывают некоторые свои рифмованные произведения поэты конца ХХ века (Леонид Мартынов, Юрий Линник (вставки в стихи), Мих. Матусовский и др.). У меня есть эпатирущее сочинение о рифме, не надо его воспринимать серьезно:

         

 Рифмы, рифы, на которые натыкаются утлые фрегаты смысла,
Рифмы, склеротические тромбы, забивающие артерии речи,
Рифмы, скрежещущие тормоза вездехода современности,
Рифмы, качели, на которых качаются чопорные чиновники,
Рифмы, фирмы по производству франтоватых фраз,
Рифмы, руки попрошаек, протянутые в конец строчки
Рифмы, агенты чуждого влияния, сбивающие с толку все еще родной язык,
Рифмы, коромысла с дырявыми ведрами жидкого содежания,
Разбойники, внезапно выскакивающие из-за угла стихотворения,
Угрожающие засыпающему читателю ударными гласными,
Рифмы с грифом Секретно, рифмы, висящие погремушками
Над великовозрастными младенцами…
Мужские рифмы, чреватые насилием над женскими рифмами
Рифмы, прикрывающие стыд стиха,
Следуя негласному правилу:
Ври, ври, но ври в рифму!  

    Разговоры о том, что рифмы стираются, а затем полностью исчерпываются, начатые еще Пушкиным, пока опровергаются практическими усилиями стихотворцев. Русский язык все еще позволяет не всегда банально рифмовать, изменение словаря языка, хотя и медленно, но обновляет рифмовку. Все более в ход идут неточные рифмы, рифмы – следы рифм (У Ксении Некрасовой). В то же время свободный стих (верлибр) не угрожает рифмованному, он существует автономно, развивая свою собственную традицию. Вл. Микушевич замечает: «Культуре монолита свойствен Стих, культуре знаменательности – рифма, культуре предметности – verse libre.» (из книги "Креациология, или наука творчества") Загадочно, но интересно.