Глаз циклона

 Сегодня Игорю Чурдалёву, замечательному поэту,  который предельно остро чувствовал время, исполнилось бы 68 лет.

Время вокруг Игоря концентрировалось, сгущалось, меняло скорость течения,  он мог находиться в нём, будто  в глазе циклона. Мог существовать сразу внутри и вовне. Может, поэтому Игорь так (почти мистически) точно определял  болевые точки любого временного отрезка – от мига до эпохи. Иногда создавалось впечатление, что он парит над ней – такого масштаба было его поэтическое видение. Но это не было отстранённостью. Это было максимальной слитностью с происходящим, циркуляцией эритроцита в кровеносной системе истории.

И поэтому время болело и в нём самом. Игорь говорил, что историю хорошо изучать по строчкам стихов. Например, Пастернака. Что они могут дать гораздо больше, чем просто цифры и факты.

Он и сам был Мастером. Галина Ивановна Седых, литературный критик, через чей слух прошло огромное количество поэтических строк, сказала однажды, прочитав несколько стихотворений Игоря, что могла бы по каждому из них написать диссертацию.

У Игоря не было помпезных публикаций в толстых журналах, но никогда  не было и недостатка в читателях. Тот, кто не гнался за мейнстримом,  за постмодернистской шелухой,  единожды встретившись с его талантом поэта, мыслителя, с его мастерством и поэтической бескомпромиссностью, навсегда оставался под воздействием его слова, «не истлевающего, как бумага –  твёрже гвоздя, на котором клинок Улисса над изголовьем юноши Телемаха».  Под воздействием его чеканной мысли,  органично сочетающейся с мощным, взрывным лиризмом.

Я верю, что стихи и публицистические эссе Игоря Чурдалева  ещё не раз будут оценены по достоинству профессионалами, найдут многих и многих преданных читателей, оставаясь самыми точными маркерами эпохи, вмещая непреходящие смыслы, связанные с поисками себя и своего места в жизни, в мире.

 

 

 

Будущее

 

Четко неоном вычерчены вечера.
Призмы их стекол в черствых квадратах стали.
Мы, поспешая на лайнерах, опоздали.
Будущее настало вчера.
Вот его свет замерзший,
сырой хайвей,
посвисты шин меж обочин блескучей ночи,
тусклые бары, полные одиночеств,
где гангста-рэп читает
его соловей,
в сайтах щебечущий за неимением сада.

Далее глянешь - прорва времен черна
и непроглядна.
Большего ждать не надо -
будущее настало вчера.
Вызрели сроки и подоспела жатва.
После неё, видимо, лишь потоп,
освобождающий от надежд на завтра
и отучающий откладывать на потом.

Дни наши нам нашептывают,
как сводни,
в неразличимые складываясь года:
только сегодня, мой ангел,
всё - сегодня,
или лети в бездонное никогда,
в будущее, клубящееся, как кратер,
где - в из вольфрама выполненной избе -
пользуют ведьмы лазер или коллайдер,
не прозревая будущего в себе,
где, провожаем прицелом из каждой щели,
будущий я, чуждый себе, другой,
в пробке стою по дороге к своей пещере,
с тушей в багажнике, с палицей под рукой.

 

 

Рождественский марш

 

Привычный жить и делать на «раз-два»,
не под варганы, но под лязг и стуки,
я был рожден вдали от Рождества -
в пространстве, и во времени, и в духе.

И малышом, ловя шумок молвы,
обмолвки и присловья бабы Нади,
я мыслил, что волхвы есть род халвы,
а ясли — цех в родильном комбинате.

Но ставят ёлку — я притих и жду,
что утром отыщу под ней машинку
и револьвер. Кремлёвскую звезду
воздел отец на колкую вершинку...

Мир за секретом раскрывал секрет,
я прозревал, превозмогая дикость.
Но сердце опоздали мне согреть
Благая Весть, и Андерсен, и Диккенс.

А ум лукав. Он ловок лишь понять.
Понять, но не поверить — мало толку.
Кого бы ни случалось распинать,
пьём белую, да молимся на ёлку.

А что ж не выпить в праздники. И что ж
не побродить с нетрезвой и недружной
родной толпой - как будто впрямь Христос
скользит пред нею поступью надвьюжной.

Как будто есть пред кем на лёд упасть,
и плача — хоть от снега или ветра -
просить в ночи:
- Господь, помилуй нас,
не знающих рождественского света.

 

 

Сторож

 

Полз к закату, тлея, дня запал,
мир себя во тьму как в шахту прятал.
И тогда на смену заступал
я - как ночи штатный оператор.
Но в рассветах, словно на кострах,
прогорала звезд толчёных пудра.
И тогда ко мне являлся страх.
Кто я был для бодрых граждан утра? -
нечисть и чужак с клеймом на лбу.
Нетопырь — и сам поверил в это.
Не точил клыков, не спал в гробу,
но чертовски не любил рассвета.

Красного я отроду не пил.
Глюки с похмела — оно мне надо?
Но маскировался, как вампир,
и предпочитал для маскарада
всё, что от прилавков далеко,
что давно не модно и не ново -
запонки эпохи ар-деко,
галстуки из шёлка набивного.
Только бы подальше от орды,
чьи отары к миражам гонимы,
только бы не встать в её ряды,
в час, когда чабан врубает гимны.

Тот, кто в доску свой и кто чужак -
каждый сгинет со своею верой.
Так и мне бы сгинуть в сторожах,
что не худшей стало бы карьерой.
Я бы блеску свиты не мешал
на дневном свету её парадов,
только б колотушкой оглашал
переулки дрыхнущих багдадов,
сообщая миру: ночь уже! -
и тысячелетья пронесутся,
прежде, чем не станет сторожей,
спящему дающих
шанс проснуться.

Холодова Светлана , 2020

Сертификат Поэзия.ру: серия 1334 № 155637 от 21.07.2020

2 | 8 | 710 | 26.04.2024. 22:08:31

Произведение оценили (+): ["Аркадий Шляпинтох", "Сергей Погодаев"]

Произведение оценили (-): []