Дорога в Нижний Городец (4)

Глава четвёртая

СИГНАЛЫ ТОЧНОГО ВРЕМЕНИ

 

 

                        Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй.

 

 

            I

 

Четвёртый сон. Набросок в пол-листа:

Наш Городец во всенощной метели,

В которую уходят поезда,

Плацкартные и скорые. Не те ли,

На рижском направлении? Не те!

Те затерялись где-то в темноте,

В морозных и порывистых норд-вестах,

На маневровых стрелках и разъездах,

За дальним бело-лунным маяком.

Послушай: в пастернаковской метели

Сцепляются плацкартные недели,

И месяцы идут порожняком,

По насыпям из гравия и лёсса

Ворочая зубчатые колёса.

 

 

            II

 

Коверкал речь железный какаду,

Пугающий зевак и ротозеев.

На полном, несбавляемом ходу,

Сомнения прожектором развеяв,

Буравя неизбывный снегопад,

Прорвался скорый «Рига – Ленинград»:

Двукратно просигналила «Луганка».

Входные светофоры полустанка

Закрыли путь за стрелочным постом,

И автосцепок гулкие вериги

Напомнили диспетчеру о «Риге»,

Проследовавшей в семьдесят шестом

Навстречу скорой гибели на Югле:

Подолгу дотлевали, будто угли,

 

 

            III

 

В буране габаритные огни

И буферный фонарь на перегоне.

Прошла пора перронной толкотни,

И почту увезли в автофургоне.

И было всё лазурно-голубо

Дежурному в диспетчерской депо:

«Гудок» и термос с суррогатным кофе.

Едва ли мысль о близкой катастрофе

Могла в тот час втемяшиться ему –

Из вычитанных затемно теорий

Особенно запомнилось: цикорий

Безвреден организму потому,

Что, хоть и дрянь, но дрянь без кофеина.

Заканчивалась смена: половина

 

 

            IV

 

Девятого и радиомаяк

Терзал эфир охрипшей голосиной:

На станции толпился товарняк,

Загруженный карельской древесиной.

Платформы к сортировке откатив,

Шёл ходовым путём локомотив,

На вытяжной тянули маневровый,

Что упряжью звенел километровой.

Пути, разъединяясь и ветвясь,

Сливались вновь и устремлялись в морок,

Заканчивалась смена. В восемь-сорок

С катушек сорвалась радиосвязь,

И на дежурном взмокла гимнастёрка:

Разбилась в Югле тридцатисемёрка!

 

 

            V

 

Бригаду «Риги» выхватила темь

Сверкнувшим оком встречного циклопа.

Через секунду номер тридцать семь

Сложился, как колена телескопа.

Работал спьяну, был ли глуховат

Тот стрелочник, который виноват?

А может быть, бедняге на погрузке

По рации кричали не по-русски,

А он, поди, не тамошний, скобарь?

Возможно, неполадки с тормозами?

Но до сих пор метель перед глазами,

А в ней краснеет буферный фонарь…

Опять февраль и та же непогода,

И с тягой нелады у дымохода.

 

 

            VI

 

Вкус «Балтики» – кофейный аромат,

А в сущности – копеечная горечь.

Полночный скорый «Рига – Ленинград»

Встречает тот же Шприх, Адам Петрович,

Чья железнодорожная стезя

Наезжена: служил не лебезя,

И сколь сердца друзей ни пламенели,

Он отходил в диспетчерской шинели

Лет тридцать, после фронта, где Адам

Петрович через кручи и овраги

Прошёл из-под Воронежа до Праги

По всем освобождённым городам,

Но был пскови́ч и возвратился пско́вич –

Орденоносец Шприх, Адам Петрович.

 

 

            VII

 

Вот стрелки с переездом взаперти;

Похожая на снежную лавину,

Неистово по главному пути

Проваливалась «Рига» в горловину

Заштатного трехпутного узла.

В натопленных купе она везла

Три сотни полусонных пассажиров,

Вагонно-ресторанных старожилов

И – тамбурных. Прокашлял машинист

В эфир, и задрожали, точно вены,

Два рельса беспросветной ойкумены,

К которой не один имажинист

Писал на «вы», и в этой дикой вьюге

Тонули станционные лачуги.

 

 

            VIII

 

Адам и в довоенные лета

Поэтом не был: трудно работяге

Увидеть брус арктического льда

В обыкновенной тепловозной тяге.

А был он хромоват и сухоплеч,

В диспетчерской его с угаром печь,

В его избе соседи-погорельцы,

А под рукою радио и рельсы.

Последний к полотну добавим штрих,

Которого всегда не доставало:

Чуть притворил заслонку поддувала

Заботливый Адам Петрович Шприх,

Когда в дыму заиндевелым фавном

Возник обходчик.

                                    – Женщина на главном!

 

 

            IX

 

На стенах красовался пролеткульт,

А в перегаре дыма и агдама

Подрагивал щекой стоглазый пульт –

Живое искушение Адама.

Многоголосый огненный Тифон,

Чудовищен и обл, стозевен, он,

Увы, не отличался сердобольем,

Распространяя треск – по заугольям –

Индифферентных радио-фонем.

Едва глаза ко мраку попривыкли,

На графиках – в пунктирах ли, кривых ли,

Путеец молодой, от страха нем,

Насилу распознал манёвры, рейсы,

Рейсфедером начерченные рельсы.

 

 

            X

 

– Адам Петрович, здесь, ей-богу, здесь!

Всё запросто казалось бедолаге,

Как по столу рассыпанная десть

Казённой разлинованной бумаги

С отрезками дистанции пути.

– Карениной твоей, как ни крути,

Кранты, – и окровавленный метельник

Представил Штрих. – Когда б не понедельник –

В обход локомотивных мастерских.

Там с партией вагонов-фуражиров

Не разойтись! Три сотни пассажиров

В тупик на вытяжном?! – несчастный Шприх,

Скукожившись в жилете маслянистом,

Нажал на кнопку связи с машинистом.

 

 

            XI

 

Казалось Нине – прятались в ночи

Далёких поездов глаза воловьи,

И крылья пастернаковской свечи

Незримо колыхались в изголовье,

Далёкий, вьюжный озаряли путь.

Здесь ни души, но всё же кто-нибудь

Из-под пороши глянет ошалело

И выхватит свечу. Свеча горела.

Крадутся две фигуры в темноте:

То явятся, то скроются в метели.

Мелькает луч обходчика – не те ли?

Исчезли за вагонами – не те!

Те рыщут в непогоде. Будто на́зло

Всё трепетнее свет. Свеча погасла.

 

 

            XII

 

Задвинув в угол радиомаяк,

Ушли со смены профессионалы.

Из ниоткуда радио «Маяк»

Транслировало точные сигналы.

Пульсировал по рельсам товарняк.

Ранневесенний выводок дворняг,

Колёсного пугаясь перестука,

Воспитывала палевая сука.

Она вертелась днями у сельпо,

Держа щенят в подкопе под сараем.

Когда же подрасти пришла пора им,

Перебралась в адамово депо,

Где, если по утрам бывало зябко,

Их грела с неба палевая бабка.

 

 

            XIII

 

Очнувшись от нависшей тишины

В машине, на заброшенном погосте,

Отбросив фотографию жены,

Он вспомнил, стиснув руль слоновой кости,

Первоначало всех первоначал.

Приёмник шестиламповый молчал –

По-видимому, села батарея.

От злости задыхаясь и дурея,

Арбенин обнаружил ключ в замке

И тут же ухмыльнулся косорото:

Мотор завёлся с полуоборота –

Они друг с другом век накоротке.

Включились фары. Скрипнули рессоры.

Пошли часы и ожили приборы.

 

 

            XIV

 

Вскипела кровь, как плавкая руда,

Когда ворона каркнула: «Казар-рин!»

Но вырулив на улицу Труда,

Промчавшись мимо бань и мыловарен,

Ездок отбросил мысль о главвраче,

Спецах и терапии КВЧ.

На скорости, вдоль вызубренной трассы

Неслись торосы, дыбились террасы,

И дерево с ветвями до корней,

Над яром воспарившее двукрыло,

От быстрых взглядов прошлое укрыло,

И вскоре вспоминались всё трудней

Мелькнувшие, как в телерепортаже,

Портреты, диалоги и пейзажи.

 

 

            XV

 

Мотору в полусотню киловатт

Чихать на запредельные нагрузки.

А что асфальт местами плоховат

И все шоссе извилисты и узки

Южнее струго-красненской глуши,

Так, может статься, тем и хороши:

Арбенина избавят от погони.

По ободу елозили ладони

В опасных поворотах делово.

На железнодорожной эстакаде

Он понял, что ни спереди, ни сзади –

Ни встречных, ни попуток – никого,

И рейсовый автобус бога ради

Не плёлся по пустынной автостраде.

 

 

            XVI

 

Ну вот и он. В лесной своей тиши,

Межречии, в старославянской речи.

Средневековых башен муляжи

Таят в утробах души человечьи.

Церквей и звонниц белые грибы

Растут из-под асфальта. И рябы,

Как грубая кора столетней липы,

По берегам Великой архетипы.

Едва стекают в ветренный просвет

Меж зданиями мартовские воды,

Уже бурлит законодатель моды –

Впадающий в Великую проспект.

Но дремлет тот, в чью перспективу вмёрзли

Фасады, довоенные и после.

 

 

            XVII

 

Забытый Псков. Седую быль и я

Перескажу. Уймитесь, бутафоры!

Берёзового, в душу, горбыля

Любятовские выпишу заборы!

Под ними мрак, но помыслы чисты.

Я воспою дремучие Кресты

И каждую излучину Промежиц!

Пожалуй, расскажу тебе про месяц,

Свисающий рогами до земли

В клинообразном псковорецком устье.

То – За́псковье. Потьма и захолустье,

И всюду белоснежные кули –

Так, видно, повелось: при недороде

Поставить церковь в каждом огороде.

 

 

            XVIII

 

Арбенин, разорвал антимиры,

Спалив мосты и топлива полбака.

Сворачивала Волга во дворы,

Где помнила последняя собака

Надсадный скрип изношенных рессор.

Счастливейший, заливистый Трезор

Уже бежал за нею без оглядки

От подворотни фабрики-шпагатки.

Приехали! За волжскою кормой

До горизонта простиралась бездна.

Зажёгся свет в четвёртом от подъезда

Окошке, и атласной бахромой

На вроде бы забытый звук мотора

Подёрнулась приспущенная штора.

 

 

            XIX

 

Впервые распрямив за много лет

Свою планиду, бесом завитую,

Он в зеркале заметил силуэт

И пляшущую в пальцах запятую

Горящей сигареты. Как влито

В салон авто, двубортное пальто

Начальства не оставило сомнений.

«Вы кто?!» – спросил опешивший Евгений.

– Альберт Эйнштейн. Сдаётся, мы на «ты», –

Был Афанасий Павлович Казарин,

Как все светила, прям и светозарен,

Арбенину пропев из темноты,

Надменно, точно мучила зевота, –

Ты пропустил четыре поворота.

 

 

            XX

 

Осталось нерасшторенным окно,

За ним – любовь и мелочные вещи.

А За́псковье одухотворено,

И сны его бесхитростны и вещи:

Забытый пёс, как битый печенег,

Зубами отколупывает снег,

Последний снег с парадного порога.

И тянется от Запсковья дорога,

Одна дорога – в Нижний Городец –

За О́всище, левее мукомольни.

На главный ярус псковской колокольни

Взошёл под утро сухонький чернец,

Приметив между крышами с вершины

Сигнальные огни автомашины.

 

 

            Конец

Александр Питиримов, 2018

Сертификат Поэзия.ру: серия 1006 № 137563 от 11.10.2018

4 | 13 | 1129 | 20.04.2024. 14:36:16

Произведение оценили (+): ["Екатерина Камаева", "Ольга Пахомова-Скрипалёва ", "Сергей Буртяк", "О. Бедный-Горький"]

Произведение оценили (-): []