Юлиан Тувим. Мы, польские евреи

Юлиан Тувим

1944, август, Лондон
Мы, польские евреи
             Матери в Польше, либо любимейшей Её тени


... И сразу слышу вопрос: "Откуда это МЫ?" Вопрос в некоторой степени обоснованный. Задают его мне евреи, которым я всегда объяснял, что я - поляк, а теперь зададут мне его поляки, для которых, в подавляющем большинстве, я есть и буду евреем. Вот ответ для тех и других.
Я поляк, потому что мне это нравится. Это моё исключительно личное дело, в котором я никому не имею намерения давать отчёт, объяснять его, истолковывать, обосновывать. Я не делю поляков на "родовитых" и "неродовитых", оставляя это родовитым и неродовитым расистам, родным и неродным гитлеровцам. Я делю поляков как и евреев, как и другие народы, на умных и глупых, честных и воров, интеллигентных и тупых, интересных и нудных, обижающих и обижаемых, джентльменов и неджентльменов и т.д. Я также делю поляков на фашистов и контрфашистов. Эти два лагеря, конечно же, не однородны, каждый из них переливается оттенками цветов  различной густоты. Но линия раздела наверняка существует, а скоро удастся её совершенно отчетливо провести. Оттенки останутся оттенками, но окраска самой линии заблестит и углубится решительно. Я мог бы сказать, что в политической плоскости делю поляков на антисемитов и антифашистов, так как фашизм - это всегда антисемитизм. Антисемитизм - это международный язык фашистов.

II

Если бы все же дошло до обоснования своей национальности, а скорее своего национального чувства, то я - поляк по самым простым, чуть ли не примитивным причинам, в основном рациональным, частично иррациональным, но без "мистической" приправы. Быть поляком - это ни честь, ни гордость, ни привилегия. Точно так и с дыханием. Я не встречал ещё человека, который гордился бы тем, что дышит.
Поляк - так как в Польше я родился, вырос, воспитывался, учился, так как в Польше я был счастлив и несчастлив, так как из изгнания я хотел бы вернуться обязательно в Польшу, даже если мне где-нибудь ещё райское блаженство обеспечат.
Поляк - так как из-за чувствительного суеверия, которое никакими аргументами или логикой необъяснимо, я желаю, чтобы после смерти меня поглотила и вобрала польская земля, и никакая другая.
Поляк - ибо мне так в родительском доме по-польски сказали; ибо меня там польской речью с младенческого возраста питали; ибо мать научила меня польским стихам  и песням; ибо когда пришло первое потрясение поэзией, то выразилось оно польскими словами; ибо то, что стало в жизни самым важным - поэтическое творчество - не мыслимо ни на каком другом языке, хоть бы я на нем в совершенстве говорил.
Поляк - ибо по-польски исповедовался я в смущениях первой любви и по-польски лепетал о Её счастье и бурях.
Поляк также и потому, что береза и верба мне ближе, чем пальма и кипарис, а Мицкевич и Шопен дороже, чем Шекспир и Бетховен. Дороже по причинам, которые снова никакой аргумент не сможет обосновать.
Поляк - потому что я перенял от поляков некоторое количество их национальных недостатков. Поляк - ибо моя ненависть к польским фашистам более велика, чем к фашистам иных национальностей. И я считаю это очень важным качеством моего польского характера.
Но прежде всего - поляк, потому что мне это нравится.

III

В ответ на это я слышу голоса: "Хорошо. Но если поляк, то в таком случае, почему "Мы, евреи"?
Ответом служит: По причине крови. - "Так значит, расизм?" - Нет. Вовсе не расизм. А совсем наоборот.
Кровь бывает разная. Та, что в жилах и та что из жил. Первая есть соком телесным, и подлежит исследованиям физиологов. Кто этой крови приписывает какие-то другие, кроме органических, особые свойства, и тайные силы, тот как мы видим, в результате обращает города в пепелища, вырезает миллионы людей, и наконец, как мы это увидим, навлекает кровавую баню на свое собственное племя. Вторая кровь - это собственно та, которую этот главарь международного фашизма выпускает из человечества, чтобы задокументировать превосходство собственной кровушки над моей кровью - кровь невинно убитых миллионов людей, кровь не скрытая в артериях, но кровь проявленная. Такого половодья мученической крови ещё не было с тех пор , как мир стоит, а кровь евреев (не "еврейская кровь") плывет широчайшими и глубочайшими потоками. Почерневшие её потоки сливаются уже в бурливую, пенистую реку - И В ЭТОМ ВОТ НОВОМ ИОРДАНЕ Я ПРИНИМАЮ КРЕЩЕНИЕ ИЗ КРЕЩЕНИЙ : КРОВАВОЕ, ГОРЯЧЕЕ, МУЧЕНИЧЕСКОЕ БРАТСТВО С ЕВРЕЯМИ. Примите меня, Братья, в это почетное сообщество Невинно Пролитой Крови. К этой волости, к этому костелу хочу я отныне принадлежать. Это звание - звание еврея Doloris Causa - пусть будет дано поэту народом, который его произвел. Не за какие-то заслуги, потому что я их перед вами не имею. Я буду считать это авансом и высшей наградой за пару тех польских стихов, которые может быть меня переживут и память о которых будет связана с моим именем - именем польского еврея.

IV

На повязках, которые носили вы в гетто, нарисована была звезда Давида. Я верю в такую будущую Польшу, в которой та звезда, та с повязок, станет одной из наивысших наград, вручаемых самым доблестным польским солдатам и офицерам. Они будут с гордостью носить её на груди рядом со старинным Виртути Милитари. Будет и Крест гетто - название глубоко символичное. Будет Орден Желтой Заплаты - более почетный, чем любой из когда-либо существовавших знаков отличия. И будет в Варшаве, и в любом другом польском городе, оставленный, сохранённый и законсервированный фрагмент гетто в неизменном виде, такой каким мы его застанем, во всем ужасе пожарищ и разрушения, мы окружим этот памятник позора наших врагов и славы наших замученных героев цепями, отлитыми из трофейных гитлеровских пушек, и свежие живые цветы будем каждый день вплетать между железными звеньями, чтобы на вечные времена свежая и живая осталась память будущих поколений об истреблённом народе, и в знак того, что всегда жива и свежа наша боль по ним. В собрании памятников национальной культуры прибавится ещё один. Мы будем приводить туда детей и рассказывать о самом ужасном в истории мира мученичестве людей. В центре этого памятника, трагизм которого подчеркивают окружающие его современные, Бог даст, Стеклянные Дома отстроенного города, будет пылать никогда не гаснущий огонь. Прохожие будут снимать перед ним шляпы.
А христиане осенят себя знаком креста... Итак, с гордостью, со скорбной гордостью будем мы носить это звание, все другие затмевающее - звание польского еврея - мы чудом и случаем оставшиеся в живых. С гордостью? Скажем лучше - с раскаянием и жгучим стыдом. Ибо оно досталось нам за вашу муку, за вашу славу. Искупители!
... Итак, может не "Мы, польские евреи", а "Мы, Призраки, мы, Тени убитых братьев наших - польских евреев"...

V

Мы, польские евреи... Мы, вечно живые - это значит те, которые сгинули в гетто и лагерях, мы,  призраки - это значит те, которые из-за морей и океанов вернёмся в страну и будем пугать обитателей руин своими, сохранившимися в целости телами и чудовищностью своих якобы сохранившихся душ.
Мы, правда гробниц и иллюзия существования, мы, миллионы трупов и, может быть, несколько десятков тысяч якобы не трупов; мы, бесконечно великая братская могила; мы еврейское кладбище, какого история не видела и не увидит.
Мы, удушенные в газовых камерах и перетопленные на мыло, которым не смоются ни следы нашей крови, ни пятна грехов мира против нас.
Мы, чьи мозги брызгали на стены наших убогих жилищ, и на стены, под которыми нас массово расстреливали - только за то, что мы евреи.
Мы, Голгофа, на которой мог бы стоять непроходимый лес крестов. Мы, которые две тысячи лет назад дали человечеству одного невинно убитого Римской империей Сына Человеческого - и хватило этой одной смерти, чтобы он стал Богом. Какая религия вырастет из миллионов смертей, пыток, унижений и распятых в последнем отчаянии рук?
Мы Шлёмы, Срули, Мошки, пархатые, бейлисы, жидки пейсатые - мы, чьи имена и прозвища превзойдут в достоинстве звучания всех Ахиллесов, Болеславов Храбрых и Ричардов с Львиными сердцами.
Мы снова в катакомбах - в "бункерах" под мостовыми Варшавы, шаркающие в смраде сточных вод, к удивлению наших компаньонов - крыс.
Мы, с карабинами на баррикадах, средь руин наших разбомбленных с воздуха домов; мы, солдаты свободы и чести.
"Йойна, иди на войну!" Пошёл , уважаемые господа, и погиб за Польшу...
Мы, которым "крепостью был каждый порог" каждого падающего на нас дома.
Мы, польские евреи, дичающие в лесах, кормящие напуганных наших детей корешками и травой, ползающие, настороженные, с каким-то чудом добытой, либо купленной за огромные деньги старосветской двустволкой...
Мы, Иовы, мы, Ниобы, мы, приносящие покаяние по сотням тысяч наших еврейских Уршулек.
Мы, глубокие ямы потрескавшихся, раздробленных костей и скрученных, исполосованных останков.
Мы - крик боли! Крик так протяжный, что его самые далекие века услышат. Мы , Вытьё, мы , Хор, заводящий могильное Эль моле рахмим, которое столетие будет следующему столетию передавать.
Мы самая прекрасная в истории куча кровавого навоза, которым мы удобрили Польшу, чтобы тем, кто нас переживет, был более сладок хлеб свободы.
Мы, чудовищный заповедник , мы, последние Могикане, недобитки резни, которых какой-нибудь новый Барнум может возить по свету, оповещая на пестрых плакатах: "Неслыханное зрелище! The biggest sensation in the world! Польские евреи - живые и настоящие!" Мы, Кабинет Ужасов, Schreckenskammer, Chambre des Tortures! "Нервных просим покинуть помещение!"
Мы на реках заморских краев сидящие и плачущие. Как некогда на реках вавилонских. По всему земному шару оплакивает Рахиль детей своих, однако же их нет у тебя!
На реке Гудзон, на Темзе, на Евфрате, Ниле, Ганге и Иордане скитаемся мы в рассеянии нашем, взывая: "Висла! Висла! Висла! Мать родная! Серая Висла, не от рассвета ты розовая, но от крови!"
Мы, которые даже могил детей наших и матерей не найдём - так слоями поукладываются, так на всю отчизну вширь распространятся в одно погребение! И не будет намеченного места, чтобы ты мог на нем цветы положить, но, как сеятель зерно, будешь их широким размахом рук разбрасывать. Может случайно и попадёшь.
Мы, польские евреи ... Мы, легенда кровью и слезами отекающая. Кто знает, не нужно ли будет писать Её библейскими стихами: "Чтобы резцом железным и свинцом, - на вечную память на камне вырезаны были!" (Иов, ХIX, 24). Мы, апокалиптическая стадия истории . Мы Плач Иеремии:
..."Дети и старцы лежат на земле по улицам; девы мои и юноши мои пали от меча; Ты убивал их в день гнева Твоего, заколал без пощады..."
..."Повергли жизнь мою в яму и закидали меня камнями. Воды поднялись до головы моей; я сказал:"погиб я"... Я призывал имя Твое, Господи, из ямы глубокой... Ты видишь, Господи, обиду мою; рассуди дело мое!.. Воздай им, Господи, по делам рук их! Пошли им помрачение сердца и проклятие Твое на них! Преследуй их, Господи, гневом, и истреби их из поднебесной." (Плач Иеремии, III).
Над Европой стоит огромный и постоянно растущий призрачный Скелет. В его пустых глазницах светится огонь опасного гнева, а пальцы сжались в костлявый кулак. И Он, наш Вождь и Диктатор, будет диктовать нам права наши и требования.

JULIAN TUWIM

1944, sierpień, Londyn

My, Żydzi Polscy

Matce w Polsce lub najukochańszemu Jej cieniowi.


...I od razu słyszę pytanie: "Skąd to MY?" Pytanie w pewnym stopniu uzasadnione. Zadają mi je Żydzi, którym zawsze tłumaczyłem, że jestem Polakiem, a teraz zadadzą mi je Polacy, dla których w znakomitej większości jestem i będę Żydem. Oto odpowiedź dla jednych i drugich.

Jestem Polakiem, bo mi się tak podoba. To moja ściśle prywatna sprawa, z której nikomu nie mam zamiaru zdawać relacji, ani wyjaśniać jej, tłumaczyć, uzasadniać. Nie dzielę Polaków na "rodowitych" i "nierodowitych", pozostawiając to rodowitym i nierodowitym rasistom, rodzimym i nierodzimym hitlerowcom. Dzielę Polaków jak Żydów i jak inne narody, na mądrych i głupich, uczciwych i złodziei, inteligentnych i tępych, interesujących i nudnych, krzywdzonych i krzywdzących, gentlemenów i nie-gentlemenów itd. Dzielę też Polaków na faszystów i kontrfaszystów. Te dwa obozy nie są, oczywiście, Jednolite, każdy z nich mieni się odcieniami barw o rozmaitym zgęszczeniu. Ale linia podziału na pewno istnieje, a wkrótce da się całkiem wyraźnie przeprowadzić. Odcienie zostaną odcieniami, lecz barwa samej linii zjaskrawieje i pogłębi się w zdecydowany sposób.

Mógłbym powiedzieć, że w płaszczyźnie politycznej dzielę Polaków na antysemitów i antyfaszystów. Bo faszyzm to zawsze antysemityzm. Antysemityzm jest międzynarodowym językiem faszystów.

II

Gdyby jednak przyszło do uzasadnienia swej narodowości, a raczej narodowego poczucia, to jestem Polakiem dla najprostszych, niemal prymitywnych powodów przeważnie racjonalnych, częściowo irracjonalnych, ale bez "mistycznej" przyprawy. Być Polakiem - to ani zaszczyt, ani chluba, ani przywilej. To samo jest z oddychaniem. Nie spotkałem jeszcze człowieka, który jest dumny z tego, że oddycha.

Polak - bo się w Polsce urodziłem, wzrosłem, wychowałem, nauczyłem, bo w Polsce byłem szczęśliwy i nieszczęśliwy, bo z wygnania chcę koniecznie wrócić do Polski, choćby mi gdzie indziej rajskie rozkosze zapewniono.

Polak - bo dla czułego przesądu, którego żadną racją ani logiką nie potrafię wytłumaczyć, pragnę, aby mnie po śmierci wchłonęła i wessała ziemia polska, nie żadna inna.

Polak - bo mi tak w domu rodzicielskim po polsku powiedziano; bo mnie tam polską mową od niemowlęctwa karmiono; bo mnie matka nauczyła polskich wierszy i piosenek; bo gdy przyszedł pierwszy wstrząs poezji, to wyładował się polskimi słowami; bo to, co w życiu stało się najważniejsze - twórczość poetycka - jest nie do pomyślenia w żadnym innym języku, choćbym nim jak najbieglej mówił.

Polak - bo po polsku spowiadałem się z niepokojów pierwszej miłości i po polsku bełkotałem o Jej szczęściu i burzach.

Polak dlatego także, że brzoza i wierzba są mi bliższe niż palma i cyprus, a Mickiewicz i Chopin drożsi, niż Szekspir i Beethoven. Drożsi dla powodów, których znowu żadną racją nie potrafię uzasadnić.

Polak - bo przejąłem od Polaków pewną ilość ich wad narodowych. Polak - bo moja nienawiść dla faszystów polskich Jest większa, niż faszystów innych narodowości. I uważam to za bardzo poważną cechę mojej polskości.

Ale przede wszystkim - Polak dlatego, że mi się tak podoba.

III

Na to słyszę głosy: "Dobrze. Ale Jeżeli Polak, to w takim razie dlaczego "My, ŻYDZI"? Służę odpowiedzią: Z POWODU KRWI. - "Więc rasizm?!" -Nie. Wcale nie rasizm. Wprost przeciwnie.

Dwojaka jest krew: ta w żyłach i ta z żył. Pierwsza jest sokiem cielesnym, więc badanie Jej należy do fizjologów. Kto tej krwi przypisuje jakieś inne, poza organicznymi, specjalne właściwości i tajemnicze moce, ten, jak to widzimy, w konsekwencji obraca miasta w zgliszcza, wyrzyna miliony ludzi i wreszcie, jak to zobaczymy, sprowadza rzeź na własny swój szczep.

Druga krew - to ta właśnie, którą ów herszt międzynarodowego faszyzmu wytacza z ludzkości, aby zadokumentować tryumf własnej juchy nad moją juchą - krew niewinnie pomordowanych milionów ludzi, krew nie ukryta w arteriach, lecz krew ujawniona. Takiej powodzi męczeńskiej krwi nie było jeszcze Jak świat światem, a krew Żydów (nie "krew żydowska") najszerszymi, i najgłębszymi płynie strumieniami. Zczerniałe jej potoki zlewają się już w burzliwą, pienistą rzekę - I W TYM OTO NOWYM JORDANIE PRZYJMUJĘ CHRZEST NAD CHRZĘSTY:

KRWAWE, GORĄCE, MĘCZENNICZE BRATERSTWO Z ŻYDAMI.

Przyjmijcie mnie. Bracia, do tej zaszczytnej wspólnoty Niewinnie Przelanej Krwi. Do tej gminy, do tego kościoła chcę od dziś należeć.

Ta RANGA - ranga Żyda Doloris Causa - niechaj będzie udzielona polskiemu poecie przez naród, który go wydał. Nie za żadne zasługi, bo Ich przed wami nie mam. Będę to uważał za awans i najwyższą nagrodę za tych parę wierszy polskich, które może mnie przeżyją i pamięć o których związana będzie z moim imieniem - imieniem Żyda polskiego.

IV

Na opaskach, Jakie nosiliście w ghetcie, wymalowana była gwiazda Dawida. Wierzę w taką przyszłą Polskę, w której ta gwiazda, ta z opasek, stanie się jednym z najwyższych odznaczeń, udzielanych najwaleczniejszym żołnierzom i oficerom polskim. Będą ją oni z dumą nosili na piersi obok dawnego Virtuti Militari. Będzie i Krzyż Ghetta - nazwa głęboko symboliczna. Będzie Order Żółtej Łaty - zaszczytniejszy niż niejedno dotychczasowe świecidło. I będzie w Warszawie, i w każdym innym mieście polskim, pozostawiony, utrwalony i konserwowany jakiś fragment ghetta w niezmienionej postaci, tak jak go zastaniemy, w całej zgrozie zgliszcz i zniszczenia. Otoczymy ten zabytek hańby naszych wrogów, a chwały naszych umęczonych bohaterów łańcuchami, odlanymi ze zdobytych hitlerowskich armat, i świeże, żywe kwiaty będziemy co dzień wplatać między żelazne ogniwa, aby po wieczne czasy świeża i żywa pozostała pamięć przyszłych pokoleń o zmasakrowanym narodzie, i na znak, że zawsze żywy i świeży jest nasz ból po nim.

Kościołowi narodowych pamiątek przybędzie jeszcze jedna. Będziemy tam prowadzić dzieci i opowiadać o najpotworniejszym w dziejach świata męczeństwie ludzi. W centrum tego pomnika, którego tragizm uwydatnią otaczające go nowoczesne, da Bóg, Szklane Domy odbudowanego miasta, płonąć będzie nigdy nie gasnący ogień. Przechodnie będą zdejmować przed nim kapelusz.

A kto chrześcijanin - przeżegna się znakiem krzyża... Więc z dumą, z żałobną dumą będziemy nosić tę rangę, wszystkie inne zaćmiewającą - rangę Żyda Polskiego - my, cudem i przypadkiem pozostali przy życiu. Z dumą? Powiedzmy raczej: ze skruchą i żrącym wstydem. Bo przypadła nam ona za waszą mękę, za waszą chwałę. Odkupiciele!

...Więc może nie "My, Żydzi Polscy", ale "My, Widma, my. Cienie pomordowanych braci naszych, Żydów Polskich"...

V

My Żydzi Polscy... My, wiecznie żywi - to znaczy ci, którzy zginęli w ghettach i obozach, i my widma - to znaczy ci, którzy zza mórz i oceanów wrócimy do kraju i będziemy straszyć wśród ruin swymi w całości zachowanymi cielskami i upiornością niby to zachowanych dusz.

My, prawda grobów, i my złuda istnienia, my, miliony trupów i kilkanaście, może kilkadziesiąt tysięcy niby nietrupów; my, nieskończenie wielka bratnia mogiła; my, kirkut, jakiego dzieje nie widziały i nie zobaczą.

My, poduszeni w komorach gazowych i przetopieni na mydło, którym nie zmyje się ani śladów naszej krwi, ani piętna grzechów świata wobec nas.

My, których mózgi tryskały na ściany naszych nędzarskich mieszkanek i na mury, pod którymi nas masowo rozstrzeliwano - tylko za to, że jesteśmy Żydami.

My, Golgota, na której mógłby stanąć nieprzebyty las krzyżów. My, którzyśmy dwa tysiące lat temu dali ludzkości jednego niewinnie przez Imperium Romanum zamordowanego Syna Człowieczego - i wystarczyło tej jednej śmierci, aby się stal Bogiem. Jaka religia urośnie z milionów śmierci, tortur, poniżeń i rozkrzyżowanych w ostatniej rozpaczy ramion?

My, Szlojmy, Srule, Mośki, parchy, bejlisy, gudłaje-my, których imiona i przezwiska prześcigną w dostojności brzemienia wszelkich Achillesów, Chrobrych i Ryszardów o Lwich Sercach.

My, znowu w katakumbach - w "bunkrach" pod brukiem Warszawy, człapiący w smrodzie ścieków, ku zdziwieniu naszych kompanów - szczurów.

My, z karabinami na barykadach, śród ruin naszych bombardowanych z powietrza domostw; my, żołnierze wolności i honoru...

"Jojne, idź na wojnę!" Poszedł, szanowni panowie, i zginął za Polskę..

My, którym "twierdzą był każdy próg" każdego walącego się na nas domu.

My, Żydzi polscy, dziczejący w lasach, karmiący przerażone nasze dzieci korzonkami i trawą, my pełzający, czołgający się, nastroszeni, z jakąś cudem zdobytą lub za grube pieniądze wybłaganą, staroświecką dwururką...

My, Hiobowie, my. Nioby, my na pokucie po setkach tysięcy naszych żydowskich Urszulek...

My, głębokie doły potrzaskanych, pomiażdżonych kości i poskręcanych, pręgami pokrytych zwłok.

My-krzyk bólu! Krzyk tak przeciągły, że go najdalsze wieki usłyszą. My, Wycie, my Chór, zawodzący mogilne El mole rachmim, którego stulecie będzie stuleciu przekazywać.

My, najwspanialsza w dziejach kupa krwawego nawozu, którym użyźniliśmy Polskę, aby tym, co nas przeżyją, lepiej smakował chleb wolności.

My, makabryczny rezerwat, my, ostatni Mohikanie, niedobitki rzezi, które jakiś nowy Barnum może obwozić po świecie, obwieszczając na pstrych plakatach: "Niesłychane widowisko! The biggest sensation in the world! Żydzi polscy-żywi i prawdziwi!" My, Gabinet Okropności, Schreckenskammer, Chambre des Tortures! "Osoby nerwowe upraszane są o opuszczenie sali!"

My nad rzekami zamorskich krain siedzący i płaczący. Jak ongi nad rzekami Babilonu. Po całym okręgu świata płacze Rachel dzieci swoje, aleć ich niemasz! Nad rzeką Hudson, nad Tamizą, nad Eufratem, Nilem, Gangesem i Jordanem błąkamy siew rozproszeniu naszym, wołając: "Wisło! Wisło! Wisło! Matko rodzona! Szara Wisło, nie od brzasku różowa, ale od krwi!"

My, którzy nawet grobów dzieci naszych i matek nie odnajdziemy- tak się warstwami poukładają, tak się na całą ojczyznę wszerz rozpostrą w jedno pogrzebanie! I nie będzie upatrzonego miejsca, żebyś mógł na nim kwiaty położyć, ale, jak siewca ziarno, będziesz je szerokim rozmachem rąk rozrzucał. Może przypadkiem trafisz.

My Żydzi polscy... My, legenda krwią i łzami ociekająca. Kto wie, czy Jej nie trzeba będzie pisać biblijnymi wersetami: "Oby rylcem żelaznym i ołowiem na wieczną pamiątkę wydrążona była" (Hiob XIX, 24). My, apokaliptyczne stadium dziejów. My, Jeremiaszowe Treny:

..."Leży na ziemi po ulicach dziecię i starzec, panny moje i młodzieńcy moi polegli od miecza; pobiłeś ich w dzień zapalczywości twojej, pomordowałeś ich a nie sfolgowałeś..."

..."Wrzucili do dołu żywot mój, a przywalili mnie kamieniem. Wezbrały wody nad głową moją i rzekłem: Jużci po mnie!... Wzywam imienia Twego, o Panie, z dołu bardzo głębokiego... Widzisz, o Panie bezprawie, które mi się dzieje, osądźże sprawę moją... Oddajże im nagrodę Panie, według sprawy rąk ich! Dajże im zatwardziałe serce i przekleństwo swe na nich! Goń ich w zapalczywości, a zgładź ich, aby nie byli pod niebem Twoim, o Panie!" (Treny Jeremiaszowe, III).

Nad Europą stoi olbrzymi i wciąż rosnący widmowy Kościotrup. W jego pustych oczodołach świeci ogień niebezpiecznego gniewu, a palce zacisnęły się w kościstą pięść. I On, nasz Wódz i Dyktator, będzie nam dyktował prawa nasze i żądania.





Валентин Литвинов, поэтический перевод, 2018

Сертификат Поэзия.ру: серия 1224 № 135471 от 09.07.2018

2 | 6 | 1562 | 21.11.2024. 12:05:12

Произведение оценили (+): ["Лев Бондаревский", "Геннадий Куртик"]

Произведение оценили (-): []


Спасибо Вам, Валентин, за этот труд.
Имеющие уши да услышат.

Спасибо, Геннадий! Надежды на то, что поэт будет услышан,  всегда мало. В нынешнем веке её почти нет. Вот и Тувиму не удалось достучаться до человечества. Отсюда и нынешняя героизация убийц и бандитов. Не сбылась ни одна из надежд Тувима. Но может быть это случилось потому, что этот текст практически никто не читал?

Спасибо, Валентин.
Книгу Ю.Тувима, каюсь, в своё время
я ... украла. Я нашла её на подоконнике
в учительской. Открыла, зачиталась.
Книга, по=видимому, принадлежала кому-то из студентов-практикантов, которых множество в тот год было в школе.
Дала свои координаты. Никто книгу не потребовал вернуть. 
Тувим стал моим.
У нас оказось много общего: евреи, которым приходилось объяснять, почему мы любим: он-польский, я -русский. Оба любили русскую лттературу, преждже всего Пушкина. Оба любили его деятельно: он сделал достоянием поляков многие произведения Пушкина, я - активно интерпретирую стихи Пушкина.
Наконец, оба писали для детей. Я надеюсь поместить в ДК ряд произведений Ю.Тувима для детей.
Мы, евреи...
А.М.Сапир


Спасибо, Ася Михайловна, за неравнодушное прочтение.
с уважением,
Валентин

Очень нужный перевод сегодня! Спасибо.

Спасибо, Михаил! Ещё неделю назад я даже не подозревал о существовании этого текста. Но в прошлую пятницу наткнулся на блог Надежды Далецкой , которая в комментарии к своему переводу стихотворения Тувима "За круглым столом" упомянула о том, что эта поэма в прозе никогда не переводилась на русский язык.Оригинал меня настолько потряс, что я ни о чем другом не мог думать пока не закончил перевод в ночь с понедельника на вторник. На мой взгляд, это то вообще самая сильная вещь у Тувима. Сильная и потрясающая.