Ищу красиваго счастья

На очередном подъеме  следовавший по московско-ярославской железной дороге александровский паровоз, с задымленным гербом российской империи на макушке, сдавая  скорость, тяжело запыхтел.

Как там у Блока: Вагоны шли привычной линией,/Подрагивали и скрипели./Молчали желтые и синие,/В зеленых плакали и пели…

Астрова  и Соня путешествовали  в  сине-желтом, смешанного класса, располагавшемся  сразу за почтовым. А основу эшелона - до самого хвоста - составляли вагоны  зеленые - третьего  и  серые - низшего, четвертого. В них теснились  человечки разночинные, уставшие, пропахшие потом и  махоркой, выпуская в спертое пространство дымовые колечки,  ведя дорожные разговоры про войну, цены и сухой закон.

В вагонах для господ  табак тоже был в почете.  Соня, обожавшая курить, затягивалась жадно. Астрова  не отставала, выуживая папиросу за папиросой из любимого эмалевого портсигара.

К их радости попутчики сошли на предыдущей станции, и теперь не было нужды  спрашивать разрешения - дыми сколько душе угодно.

-«Жаль, я не взяла с собой сигары» -   вздохнула Соня.

Ей исполнилось  29. Она была старше Астровой на семь лет. Ироничная, язвительная,  с  большими серыми глазами и  выпуклым властолюбивым лбом. Носила короткую стрижку,  мужские костюмы,  белые сорочки  и однотонные  галстуки. Сегодня  она не изменила своему стилю. Только накинула   бежевую шаль  - хотя в вагоне  хорошо натоплено, но за окном все-таки середина  декабря.

Они  познакомилась  два месяца назад в доме Аделаиды Казимировны,  собиравшей  вокруг себя молодых поэтесс. Про Соню говорили, что она  легко влюбляет в себя  других женщин, но Астрову это только раззадорило.

Соня сразу почувствовала необычность новой подруги.  Прельстилась не  внешностью. Найти красивую спутницу не составляло  труда.

У Астровой была фигура мальчика, с тонкой талией и широкими плечами. И руки у нее были мальчишечьи, крепкие  в рукопожатии. Обвешанные серебряными кольцами и браслетами. Она предпочитала  простые платья и крепкие башмаки. Ходила легкой, стремительной походкой. Черты лица четкие, зато других, если была без очков, видела размыто.

 Свой внезапный романа они  не скрывали,  даже выпячивали - прилюдно   сидели  на светских раундах  в обнимку  с одной папиросой на двоих.

-Полюбуйся, что за прелесть это объявление -  рассмеялась Соня, рассматривая номер «Брачной газеты», забытой  на диване  другими пассажирами: «Ищу красиваго счастья. Нестара, недурна; незаинтересована матерiально. Адрес: Калуга, предъявит. телегр. кв. № 4».

-Не ты ли  его  разместила?  - улыбнулась Астрова.

-Не,  я  из Таганрога.  

Перед прибытием спутницы утеплились.  Вязанные кофты, шарфы, мягкие рукавички. Соня надела отороченные  сафьяном зимние ботинки и серую  норковую  шубу,  Астрова - соболью, густую, шелковистую.

Ростов Великий встретил беглянок  солнцем, легким морозцем и небольшим снежком. К прибытию московского пассажирного   собралась толпа встречающих с перронными билетами.  Их никто  не ждал. О   своем отъезде    они не распространялись. Сборы получились спонтанными. Соня  пристроила к знакомым свою ручную обезьянку. Астрова буквально одной фразой  сообщила Сереже,  что уезжает на рождественские праздники, не  пояснив - зачем и куда.

-С кем?

-Ну,  с Соней -  сверкнув своими зелеными глазами, с вызовом ответила она.

-Без Аленьки?

Когда Астрова    впервые увидела Сережу, ему было всего  17.  Ну можно ли быть таким прекрасным? А в позапрошлом году они   повенчались в церкви Рождества Христова в Палашах.

И ведь только-только обзавелись  своим «волшебным домом» в Борисоглебском переулке. Квартира, взятая внаем,  располагалась   на двух с половиной  этажах, если считать  мансардно-чердачный.  У каждого была своя комната - и у Сергея,  и у двухлетней Али,   и у прислуги.   Астрова выбрала себе небольшую комнату с окном во двор.  Бесчисленные   лестничные проемы и закоулки   романтически напоминали интерьеры корабля.

Вот и радоваться бы семейному  счастью.

Она самооправдывалась: Я по-своему верна. Измены нет. Если я, кроме Н., люблю еще Генриха Гейне, Вы же не скажете, что я того, первого, не люблю. Значит, любить одновременно живого и мертвого — можно. Но представьте себе, что Генрих Гейне ожил и в любую минуту может войти в комнату.

Сонину горячую плоть оживлять  не было нужды.

Измученный неординарными обстоятельствами, Сергей   порывался отправиться  добровольцем на фронт санитаром.  Ну какой из него санитар! У него  самого туберкулез.  А убьют или искалечат?!

У Астровой сложились странные отношения с  этой войной:

«Ты миру отдана на травлю,/И счета нет твоим врагам,/Ну, как же я тебя оставлю?/Ну, как же я тебя предам?/И где возьму благоразумье:/"За око - око, кровь - за кровь", -/Германия - мое безумье!/Германия - моя любовь!»

Никто из  знакомых  не принял этого её текста. Ей разъясняли -  эту бойню спровоцировал Кайзер, война для нас  Отечественная, как когда-то с Бонапартом.

Любимого  ею с детства Наполеона лучше бы  не приплетали.

Она огрызалась короткими репликами.  И как про войну нужно писать? Как хлыщеватый Северянин -  «Германия‚ не забывайся. Ах‚ не тебя ли строил Бисмарк./Но это тяжкое величье Солдату русскому на высморк»?

Сам-то на фронт не торопится.  Как и другие завсегдатаи  поэтических салонов Москвы и Санкт-Петербурга. Теперешнего  Петрограда.  

Кто прикинулся хворым,  кто старым, кто из России уехал. Кому же в окопы охота.  Маяковский по этому поводу подметил: «Вам, проживающим за оргией оргию,/имеющим ванную и теплый клозет!/Как вам не стыдно о представленных к Георгию/вычитывать из столбцов газет?!»

Зато среди  награжденных  Георгиевским крестом был  улан Гумилев. А возрастной Куприн  записался в запасной полк и  устроил  у себя дома госпиталь на десять коек.  Это было благородно. И сердечно.

Выручать и помогать -   и у нее в крови. Но война, будучи где-то рядом, не проникала в глубь сознания. Соня затмила  ей весь мир...

Миновав паровозное депо и будку с надписью «Кипяток»,  попали в каменное  здания вокзала, где в  багажном  отделении оставили два кожаных саквояжа. В гостиницу ехать не хотелось.

Вышли на привокзальную площадь.  

-Смотри, Соня, все лошадки твоей масти! Рыжие!  

Рядом с   сараем для хранения путейского инструмента  извозчики в ожидании пассажиров хвастались сапогами. Красномордый бородач в овчинном тулупе  постукивал клыстом по  огромным сапожищам с «моршыной», показывал металические набойки.

Другой, совсем молодой,   ласкал рукой свои новенькие сапоги с пришивными голенищами.

 -Вчерась на рождественской ярмарке сторговал.

-Почем брал?

Пауза. Чувствовалось,  что с одной стороны,  хочется приврать, что сапоги дорогущие, не всяк купит. С другой - станут  издеваться, скажут - ну ты и сторговал.

- Со скрипом?  Сухая береста?

- Не, сахарный песок. В случае чаво буду с ним чаи гонять!

Обнова не просто скрипела. Хрустела! Налюбовавшись всласть, извозчик приметил  московских барышень.

- «Давай садись - за тридцать копеек куда захочешь домчу.

-За тридцать? Тогда гони в Царёвококшайск!

-Тридцать - это по городу.

-Вези нас, чертяка,    на ярмарку - за пятнадцать!!! Больше не дадим.        

На ярмарке царили  суматоха и толкотня.

Румяные торговки пытались всучить  чего не попадя. Соня чуть не купила   шерстяную фуфайку.

-Возьми, барышня, валенки! Наши, ярославские, сапоговаляльного завода Кашина!  

-Ну если сапоговаляльного, тогда бери — захохотала  Астрова. – Шерсть, наверное,  из  овец Романовской породы!  Будешь в них свою мартышку выгуливать на  Собачьей площадке да на Поварской.

Потом Астрова  долго выбирала  ленты ярче всех. Голубые, оранжевые, малиновые.  Набрала, не торгуясь, столько, что хватило бы на десять жизней!

Нагуляв аппетит, стали объедаться розовыми  несладкими вафлями. Купили четыре штуки. Пока Соня ела одну, Астрова умудрилась слопать остальные. Вкусно как. Взяли  еще. И еще!

Начинало темнеть. День-то коротенький. Ярмарка сворачивалась.

 Проходя мимо Успенского Собора, прельстились видом золотых  куполов и долго любовались трёхъярусной звонницей.

-Зайдем?

-Только чур на службу не остаемся!

Соня приняла православие несколько лет назад, но, как и Астрова, к Церкви относилась облегчено.

С трудом сделав  строгие  лица,  они   вошли внутрь Собора.   Соня, увидев икону Богоматери в богато украшенном окладе, вдруг громко шепнула:

-  «О, хочу эту икону!»

- Сегодня же ночью выкраду её для тебя!

Астрова с детства была способна и не на такие  поступки. Отчаянные и безрассудные.   Однажды под платьем непонятно зачем утащила эскизы из художественной мастерской. В другой раз  приказала дворнику Лукьяну принести настойку на спирту, и ведь  выпила. И вот дела - дала брачное объявление  в газету!  Подобное прочитанному с утра в поезде.

Сегодня она была ради Сони готова на все -  веселая, живая, любящая, доверчивая.

В Гостиницу  для паломников  Спасо-Яковлевского монастыря  добрались затемно.  Покормили их скромно.  Пост же! В номере Соня достала из саквояжа шоколадную бомбоньерку   и  - тсссс- серебряную фляжку с шустовским коньяком.

Потом гадали на картах. Астровой трижды выпадал червонный король, Соня шутливо приходила в ярость. От нее шел сладковатый аромат духов White Rose.

За окном было снежно, на душе - нежно...

Как голову мою сжимали Вы,/Лаская каждый завиток,/Как Вашей брошечки эмалевой/Мне губы холодил цветок./Как я по Вашим узким пальчикам/Водила сонною щекой,/Как Вы меня дразнили мальчиком,/ Как я Вам нравилась такой…

Астрова, как всегда проснулась  очень рано. Стараясь не разбудить Соню, сполоснула лицо холодной водой , оделась.  Эх,  сюда бы удобный письменный стол.  Иногда она сочиняла так: с правой стороны страницы одни стихи, с левой - другие, рука перелетает с одного места на другое, летает по странице: не забыть! уловить! удержать!

Соня, наконец, вылупилась из-под одеяла, подошла к Астровой и нежно обняла  за плечи.  Одеваться ей было лень.

Подружки радостно рассмеялись. Они не видели, как к дальнему крылу гостиницы подъехал фургон, из которого усталые санитары в барашковых шапках с круглыми значками с красными крестами  стали вытаскивать тяжелораненых и заносить в проем, над которым виднелась свежевыкрашенная вывеска “Военный госпиталь».

***