Лалла Рук Гл II Пери и Ангел (Т.МУР)

Когда аккорд последний прозвучал,

Пришла пора послушать Фадладдина,

И критики немилосердных стрел

Поэт незамедлительно отведал.

Воинственный, критический настрой

И менторство брюзги и резонера

Подстёгивались цепью неудач

Последних дней, постигших камергера:

То слишком резвый юный вьючный слон

Бесценный груз античного фарфора

(С которого владыки Чань и Янь

Изысканную пищу принимали

И пили чай ещё во времена

Младенчества Великой Поднебесной)

Одним движеньем в пыль расколотил;

То повара́ с немыслимым упрямством,

Достойным хайрабадских ишаков,

Взамен корицы сладкой серендипской [62 ]

В еду ему канарский перец злой

Подкладывали, ярость разжигая

И нетерпимость к каждому и всем,

Особенно к язычникам, неверным.

В Исламе он был ярый ортодокс,

Спасение искавший лишь в Коране,

И заподозрив барда в вольнодумстве,

Готов был в справедливом возмущеньи

Поэму и поэта растерзать.

Поигрывая жемчугом на чётках,

Он к теме приступил издалека:

«Чтоб мнение моё понятно было,

Сначала не мешает рассмотреть

Сюжеты всех историй и рассказов,

Которые мне слышать довелось...»

«Мой добрый Фадладдин,- вдруг укротила

Его речей недюжинный размах

Принцесса. Твёрдо, но при этом мило,

Напомнила,- в сей поздний час ночной

Хотелось бы услышать нам сужденье

Глубокое, но краткое о тех

Достоинствах иль, может, недостатках,

Которые имели место быть

В истории, рассказанной поэтом,

Без экскурсов в былые времена,

К поэзии истокам и анналам».

«Ну что ж,- сказал Великий Камергер

Обиженно, и сделал губы бантом

(Не дали эрудицией блеснуть!), -

Пусть так, тогда я буду очень краток,-

Собрав в кулак свой мощный интеллект,

Знакомый всем несбывшимся поэтам

Насмешливой, ехидной похвалой,

Которая была подобна мёду

Изящного, но горького цветка, [ 63 ]

Обрушил сей кулак на Ферамора,-

Поэма - бред и основной герой -

Скрывающий личину сумасшедший,

В нём мания величья налицо,

Младая дева тоже ненормальна,

Хотя, в себя приходит иногда,

По прихоти безумного поэта,

А юноша в бухарском колпаке,

Кто принял сумасшедшего за Бога,

Задумайтесь, в своём ли он уме?

Что можно выжать из такой фактуры?

Безумным диалогам нет конца,

Как будто у героев недержанье

Абсурдных мыслей и ненужных слов.

Итог печален - водная стихия

Последний кров дарует одному,

Другая впала в грех самоубийства,

А третий до преклонных лет дожил

С одною мыслью - милый призрак встретить

И то́тчас же на небо воспарить.

Ну вот и всё... И больше ни полслова

К сюжету я добавить не могу.

Но ежели араб-торговец Нассер

Свои стихи не хуже исполнял,

Так, значит, не было у Ферамора

Нужды к его таланту ревновать.

Про стиль же будет разговор особый.

Скажите, где продуманный сюжет?

Какой идеей движимы герои?

Где чувственность, отточенность пера?

Где лёгкость фраз, узором золочёным

Способная чудесно превращать

Кузнечный фартук в знамя боевое  ?

Стихов бездарней в жизни не слыхал.

По сути - на стихи-то нет намёка -

Ни плодовитости Фирдоуси,

Ни сладости Хафиза, ни уроков

Премудрости великого Саади,

Поэма, как тяжелый караван

Товаром перегруженных верблюдов

Бредёт из ниоткуда в никуда...»

Вдруг, бросив беглый взгляд по сторонам,

Глазам он не поверил, обнаружив,

Что слушатели, головы склонив,

Уже дремали. Свечи в канделябрах,

Струя вокруг себя неровный свет,

Последней каплей воска истекали.

И с сожаленьем понял Фадладдин,

Что заигрался в лоне критицизма.

Настало время речи закруглять,

И он изрёк, досады не скрывая:

«Скажу вам откровенно, я далёк

От критики во вред и злопыханья.

Поэту я желаю лишь добра,

Ведь, изменив свой стиль письма и мысли,

Он принесёт на кончике пера

Нам наслажденье, а себе величье».

                        *  *  *

Безрадостно прошло немало дней

Пред тем, как снова Лалла Рук рискнула

К себе в шатёр поэта пригласить,

Но и сама, и фрейлины из свиты,

Как будто сговорившись меж собой,

Хранили о поэзии молчанье.

Не потому, что мэтра критицизм

И бред его суждений разделяли,

А потому, что цензора печать

И без того, куда ни глянь, лежала

На всякой фразе, сказанной при нём.

Поэт, конечно, был обескуражен

Той критикой, которой наградил

Его Великий Камергер. Ведь прежде

К его поэмам, песням и стихам

Все относились более терпимо.

А фрейлинам – тем было ни к чему

Иметь свой взгляд. Их удовлетворила

Оценка Фадладдина – пусть его…

Ведь критицизм - его насущный хлеб.

И камергер весьма самодовольно

Отпраздновал очередной триумф.

Как много им развенчано поэтов!

Но каждый раз его душил восторг

Как будто это удалось впервые.

А Лалла Рук была восхищена

Талантом юноши и вновь желала

В своём шатре напевный слышать звук

Его чарующей, волшебной лютни.

Но первые попытки побороть

Предубежденья гибельные всходы,

Которые посеял Фадладдин,

Успеха, к сожаленью, не имели.

Когда в палящий полдень на привал

Они остановились близ фонтана,

Где варварская, грубая рука

Оставила когда-то след вандала,

Чему Саади строки посвятил:

«Другие, как и я тогда

Фонтан сей дивный увидали.

Красот же этих никогда

Они в стихах не воспевали...»

Принцесса видела прекрасный повод

Возвышенно продолжить разговор

От этого изящного пассажа

К изяществу и вечности стихов,

И глядя на искрящийся фонтан,

Она меланхолично уронила:

«Как жаль, что только избранным поэтам

Дарованы симпатии Небес,

Подобно тем величественным птицам,

Без отдыха парящим в вышине. [ 64 ]

Лишь раз в сто лет рождается на свете

Тот Гений, чьи бессмертные слова

Живут, не зная смены поколений,

Верны, высо́ки, вечны, как скала.

Другие же, кто, если и не звёзды,

Сияющие вечно в вышине,

То - лепестки цветов, что украшают

И сладостью своей и красотой

Наш путь. Они не менее достойны

Похвал. Но, как ни странно, их талант

Не ценят и гоненьям подвергают,

И, раскрывая душу, всякий раз

Они удара в спину ожидают»

Но Фадладдин, как видно, не владел

Талантом понимания намёков.

В её словах Великий Камергер

Узрел хвалу лишь собственным талантам,

Заточенным на грубом наждаке

Догматов, критиканства и цензуры.

И смех, и грех - в неловкой тишине,

Стрельнув глазами в сторону поэта,

Принцесса лишь руками развела.

Эгоцентризм учёного болвана

Лишь разжигал горячий интерес

К изысканным поэмам Ферамора.

Природы девственность и красота,

Лазурь Небес и юное влеченье

Младых сердец - бальзам для ран души.

Два дня спустя они вошли в долину,

Где император для своей сестры,

Красавицы-принцессы Рочинары,

Сады и парки дивные разбил

В златые дни кашмирского расцвета.

Лишь только здесь, в тени густых ветвей,

И встретишь столь богатое собранье

Цветов и трав, и редкостных плодов.

Здесь каждый лепесток исполнен смысла

Поэзии, Религии, Любви...

От розовых бутонов камалата, [ 65 ]

Точащего небесный аромат,

До черного, как уголь гиацинта,

Чьи гроздья грузные поэт Хафиз

Сравнил с богатой чёрною косою

Красавицы-возлюбленной своей.

Укрывшись от жары в прохладе сада,

Принцесса, волю дав своим мечтам,

Вдруг, проронила, что она могла бы

В жилище Нимфы Любящей Цветы,

Святою почитаемой в Китае,

Хозяйкою себя вообразить,

Иль может быть, прекрасной юной пери,

Кто в запахах диковинных цветов

Легко витает, слёзы проливая,

Всевышним не допущенная в Рай. [66 ]

Блеснув улыбкой, Ферамор промолвил,

Что знает он историю одну

О юной пери, пламенно мечтавшей

Найти дорогу в вожделенный Рай,

И если Лалле Рук угодно будет,

Он с радостью поведает её.

И с вызовом взглянув на Фадладдина,

Поэт сказал: «Она звучит светлей,

Короче и скромнее, чем другие…».

И пальцами по струнам пробежав,

Меланхоличным начал он аккордом.

[ 62 ] – Серендип – старинное название Цейлона.(Т.И.)

[ 63 ] - имеется ввиду цветок фикуса. (Т.М.)

[64 ] – существует мнение, что альбатросы никогда не садятся на поверхность земли или воды и всю жизнь проводят в небесах.(Т.М.)

[ 65 ] – Camalata или Love Creeper – вид стелющихся роз.(Т.И.)

[ 66 ] - Пери - в древних верованиях волшебное существо в образе крылатой женщины, охраняющее людей от злых духов. За любовь к смертному, Пери была наказана изгнанием из Рая.(Т.И.)

                    ГЛАВА ВТОРАЯ

                    ПЕРИ И АНГЕЛ

I. Из приоткрытых Райских врат

Цветущий, дивный виден сад.

Весна здесь вечно молодая

Жила. А на пороге Рая,

Янтарь печальных слез роняя,

Стояла Пери. Жалок был

Пучок ее поникших крыл...

II. Печаль ее была ясна,

Мечтой наивною она

Была меж тех, кому открыты

Сии врата, грехи забыты,

Среди цветов росой омытых.

Земных цветов красу и блеск

Затмит один цветок Небес!

III. О, солнечный, роскошный мир

Прохладной свежести - Кашмир!

Красу и сладость источая,

Потоки вод, не зная края,

Резвятся, золотом играя.

Но вод Эдема малахит       

Собою этот блеск затмит!

IV. Сюда стремила свой полёт,

Меж звёзд, до пламенных ворот,

Через просторы всей Вселенной,

С одной мечтой благословенной,

Земную радость, несомненно,

(Из грешных кто её постиг?)

Затмит один Небесный миг!

V. Слезам печальной Пери внял

Бессонный Ангел, что стоял

На страже врат. Он зорко глянул:

Слеза чиста, тут нет обмана -

Росе подобна из фонтана

На райских голубых цветах,

Которых нет в земных садах.

 VI. Он молвил твёрдо, глядя в даль:

«Надежда греет, не печаль,                                             

А Книгой Судеб вменено -

Грехам проститься суждено.

Сии врата пройти дано

Тем, кто принёс из дальних мест

Дары, достойные Небес.»

VII. Последних не дослушав слов,

Искать таинственных Даров

Она пустилась в нетерпеньи,

Кометы солнечной горенье

Пронзило грудь, в одно мгновенье,

Воспрянув, крылья донесли

Её до грешных сфер Земли.

VIII. Здесь утра пламенный восход

Разогревал небесный свод,

И кто-то яростный и властный,

Незримый, жадный и опасный

Из голубого делал красный...

Но где же? Кто мог подсказать,

Как ей Святых Даров снискать?

IX. «Как отыскать то, перед чем

Не устоит Святой Эдем?

Сокровища владык Востока?

Исчадье алчи и порока!

Нектар Ямшида [ 67 ] из истока

Самой Вселенной - чудеса!

Нет. Их не примут Небеса...

[ 67 ]- Ямшид (Джемшит) - мифический древнеиранский царь, обладавший по преданию, многими драгоценными вещами, имевшими магическое свойство.

X. Сокровища земных царей

Из недр земли, со дна морей -

Пред Небом просто смехотворны!

А Жизни элексир, бесспорно,

Там бесполезен. Глупо, вздорно

Равнять глоток греха и тлена

С величьем вечности Эдема!»

XI. В смятеньи думала она,

Пока волшебная страна

Многоголовых истуканов

Упругим ветром с океана

Не утолила жажду крыльев.

Вот, где должно быть изобилье

Чудес. Здесь сказка спорит с былью,

Здесь даже гор шальная осыпь

Брильянтом чистым плодоносит.

Когда бы Рай сошёл с Небес,

Он был бы здесь. И только здесь!

XII. Но стой… Не алый небосвод,

Вдруг, отразился в глади вод,

Не разгоревшийся восток

Окрасил бурый сей поток.

Нет. От истока до низовья

Обагрены здесь воды кровью.

Кровь человечья, не воловья

Проли́та здесь. И запах смерти!

О, Рай земной! В нём пляшут черти!

Повержен твой народ и Трон,

И символ Веры осквернен...

 XIII. Махмут, [ 68 ] как беспощадный смерч,

Пронёс по Индии свой меч.

Теперь она - его рабыня,

След дикой тьмы его – пустыня.

Он псам войны своим кровавым

Брильянты в золотых оправах

Швырял. В охотах и забавах

Обрёк монахов на закланье,

А юных дев - на поруганье,

Он главы пагод сверг с высот

В потоки возмущенных вод.

[ 68 ]-  Махмут из Газны, покоривший Индию в XI веке.

XIV. И ужас Пери, вдруг, объял -

На берегу крутом звучал

Звон сабель, а не хор молитвы,

Пред ней открылось поле битвы.

Здесь юный воин смело дрался,

Он в одиночку отбивался,

И меч багряный опускался,

Круша врагов стальные латы.

Отвагу юного солдата

Тиран достойно оценил,

И битву он остановил.

XV. «Дарую жизнь. Почёт. Покой.

За то, чтоб ты своей рукой

Корону сверженных царей

Вознёс над головой моей!»

Жизнь на коленях для героя -

Немыслима. Погибнуть стоя -

Его удел. Послав стрелою

Ответ всесильному тирану,

Он пал, сражен смертельной раной.

И кровь, вскипая и клубясь,

В ладошке Пери запеклась.

XVI. «Скорее, к пламенным вратам!

Сей Дар земной оценят там,-

Подумала она, взлетая,-

Вот эта кровь - она святая,

Пролитая на поле брани,

Без сожаленья и терзаний,

Чтоб дикий варвар не поганил

Земли́ свободного народа.

Сей Дар - последний вздох Свободы,

Угоден Небу будет тем,

Что вечен, как и сам Эдем!

XVII. Всё тот же Ангел был у Врат.

Приветлив и, как будто, рад

Принять был Дар земной от Пери,

Но устремив свой взгляд на двери

Эдема, молвил с сожаленьем:

«Твой Дар достоин восхищенья,

Пусть это станет утешеньем...

Увы, засов ворот кристальных

Не дрогнул. Знать, во странствах дальних,

Не тратя времени и слов,

Искать тебе иных Даров...»

XVIII. Надежда в путь её звала,

И вновь несли её крыла

К Земле, снискать такую малость -

Ужель святого не осталось

Здесь ничего? И эка шалость -

В верховьях Нила хоровод

Седых неукротимых вод.

XIX. Здесь, поднимая брызг фонтан,

Новорождённый великан

Рычал, с восторгом прячась в пене!

Из колыбели наводнений

Повлёк его великий Гений

В долину Африканских гор

Меж голубеющих озёр!

XX. Туда, где смертными забыт,

Бредёт под сенью пирамид

Дух фараона. Здесь воркует

Влюблённый голубь. Полирует

Зеркальных вод тугие струи

Луна. И из зеркал фонтан

Крылом взметает пеликан.

XXI. Здесь кроны пальмовых дерев

Похожи на уснувших дев,

Под грузным шёлком будуара,

В манящем золоте загара,

Полны пьянящего нектара -

Точь-в-точь - прелестные плоды

У нильской голубой воды.

XXII. Здесь, девственность свою храня,

День отвергая и маня,

Всю ночь качаясь в колыбели

Озерной голубой купели,

Кокетки-лилии успели

Подправить каждый лепесток,

Чтоб утром удивить Восток!

XXIII. Пред Пери - дивная страна,

Сиянье, сказка, тишина...

Её величие немое

Хранимо стражницей ночною,

Пурпурно-алою Луною,

С зарёю улетящей прочь,

Как зыбкий призрак птицы-Ночь...

XXIV. И кто себе представить мог,

Каких страданий, бед, тревог

Сюда нагнал из чрева ада

Жестокий Гений! Злое стадо

Лишь одному ему подвластных,

Убийц жестоких и ужасных,

Чумы вершителей безгласных,

Смердячих демонов, что ныне

Безжалостней песков пустыни

Везде, где довелось пройти,

Всё истребили на пути!

XXV. Закат увидевший народ,

Уже не встретишь ты восход!

Мгновенным, черным, страшным смерчем

Ты уж подхвачен и заверчен.

От мёртвых, что лежат горою,

Стервятник прочь летит стрелою,

Гиена лишь ночной порою,

Преодолев позывы рвоты,

Выходит на тропу охоты,

И горе тем, кто не успел

Занять места средь мёртвых тел!

XXVI. Так люди искупали грех

Свой первородный. Он на всех

Один. Он - Райская затея!

От искусителя. От Змея...

Нет, не простил того Создатель,

Господень страх! Господь – каратель.

Взамен небесной благодати

Живым в пример и назиданье

Послал чумою наказанье.

Во гневе яростно прорек:

«Не искушайся, Человек!»

XXVII. Слёз Пери горькая роса

Не утолила Небеса,

Хотя она, что было силы,

О снисхождении просила,

В смиреньи тихом созерцая

Мученья без конца и края,

Всем сердцем за людей страдая,

Она у вод священных Нила

О милосердии молила...

Но гнева словом не избыть,

Лишь жертвой можно умалить...

XXVIII. Из-под дерев зелёных крон

Был слышен ей тяжёлый стон,

В беседке, что во тьме белела,

Жизнь угасая, слабо тлела,

И тот несчастный, среди многих,

В смятеньи, страхе и тревоге,

Остановился на пороге

Лохматой тьмы, дороги Млечной,

Манящей, страшной, бесконечной

И, мучаясь, шагнуть не мог,

Впервые в жизни одинок...

XXIX. И, чуя близкий свой конец,

Взывал он к тысячам сердец,

Что прежде в счастье и печали

Ему тотча́с же отвечали

Созвучной нотою и ритмом,

Звучали в тон и в такт, и в рифму,

На поле жатвы, танца, битвы.

Напрасно всё... Ночные дали

Ему молчаньем отвечали,

Никто в сей грозный час беды

Не смог подать глотка воды...

XXX. И, умирая молодым,

Одною думой одержим,

Он об одном молил у Бога -

Не тронуть царского чертога

Своею карою ужасной,

Чтоб не коснулся демон властный

Той девы, юной и прекрасной

Живущей в них. «Господь, храни

Мою любовь. И защити

Её красу, младые годы

От страшной участи народа»

XXXI. В бездонной тишине ночной,

Едва заметною тропой

Скользнула тень. Как дуновенье

Прохлады. Но без облегченья

Узнал ту, кто лёгкой птахой

На свет, к нему, не зная страха,

Летит на гибельную плаху...

Уж уберечь её не мог он!

Смочив озёрной влагой локон,

Она спешит, прохлады дар

Уймет главы его пожар.

XXXII. О! Мог ли он предположить,

Как до минуты сей дожить,

Когда от ласк своей невесты

В уединённом, тихом месте

В смятеньи горестном отпрянет

(Ведь поцелуй смертельно ранит!)

И отворачиваться станет,

Как будто губы нареченной

Коварным ядом напоены,

Стремглав летело сердце к ней,

Ум прочь бежал ветров быстрей!

XXXIII. Она ж без страха, видит Бог,

Ловила каждый милый вздох.

«Мне подари своё дыханье,

Свой взгляд, свой слух, своё страданье,

Испей, любимый, эти слезы,

Нам дан лишь миг, не надо прозы,

Я вся твоя, шипы и розы,

Пусть жизнь, пусть смерть, любой тропою

Пройду я следом за тобою,

Отдам себя - и плоть, и кровь.

За миг. За вечность. За любовь!

XXXIV. В холодном небе над тобой

Зажгусь серебряной звездой,

И если мне по воле рока

Дано остаться одинокой,

Твой взлёт на небо станет светел

Звезда сгорит, чтоб только пепел

Печальный путь её отметил.

Жить в этом мире без тебя,

Ужели для самой себя?

Судьбою чаша, нам дана,

Мы изопьем её до дна….

XXXV. Моих прикосновенье губ

Прими, не будь на ласки скуп,

Пусть гибельны иль животворны,

Я им открыта и покорна...»

Недолгим было их прощанье,

Её коснулось увяданье,

Одно, последнее лобзанье

Она, слабея, подарила

Ему. И боль её сразила...

А всплеск печальный водных струй

Венчал их вечный поцелуй.

XXXVI. К воде клонились камыши,

Последний вздох её души,

Уже простившись с бренным телом,

Порхнул из уст. Как будто пела

Пред тем, как круто в небо взвиться,

И в звёздных далях раствориться

Свою погибель Призрак-птица. [ 69 ] 

Сей вздох святой, как на амвоне,

Сиял у Пери на ладони.

Душа жила, из праха встав,

Самою смертью смерть поправ!

[ 69 ]-  имеется ввиду птица-феникс, которая, по преданию, прожив

  тысячу лет, строит себе погребальный костёр и разжигает его

  взмахами крыльев. Перед смертью она поёт необычайно кра-

  сивую песню.(Т.М.)

XXXVII. И зачарованно застыв,

Как будто даже позабыв

На миг своё предназначенье,

Глядела Пери в умиленьи,

Как двое любящих, святых,

Таких красивых, молодых,

Вступают в жизнь миров иных.

И Пери ласково лучилась.

Мгновенье? Вечность это длилось?

Никто нарушить не посмел

Восторг их душ. Покой их тел...

XXXVIII. Менял окраску окоём,

И траур ночи ярким днём

Сменился. И в Эдема двери,

Вновь, воспарив, стучалась Пери,

Неся согретый на ладони,

Подобно яхонту в короне,

Любовный вздох в предсмертном стоне.

Уж ветерок от трона Аллы

Трепал ей кудри. Губ кораллы

Испить готовы были сок

Эдема, вечности глоток...

 XXXIX. Но, ах! Простыл надежды след,

Ответил снова Ангел: «Нет!

Сей вздох любви самозабвенной,

Высокой, преданной, нетленной

На Небесах уже услышан,

Твой Дар святой прекрасен, пышен,

Но ключ от врат веленьем свыше -

Скромней, и скрыт он глубже много

В душе людской. А в сердце Бога

Сокрыт и глубже во сто крат

Замок от сих священных Врат».

 XL. И вновь с заоблачных высот

Стремила Пери свой полёт,

К роскошным розам Суристана

К седым глава́м вершин Ливана,

К полям, цветущим беспрестанно,

Чей знойный, приторный простор,

Казалось, спал в подножье гор.

 XLI. Любой, кто с птичьей высоты

Взглянуть сумел, тот красоты

Не смог бы не увидеть этой,

Земли в вуаль садов одетой,

И ярким солнцем разогретой,

В гнетущем бремени плодов

Близ рек прохладных берегов.

 XLII. На месте храмов, средь руин,

Мильоны искр с кишащих спин

Блескучих ящериц слетали,

Казалось, храмы оживали,

И стаи голубей взлетали

Со скал, воркуя и кружась,

Сполна полетом насладясь.

 XLIII. Как ярок и причудлив был

В бесслезном небе блеск их крыл,

Как будто радуга-игла

На небе Персии ткала

Ковёр. И в нём переплела

И упоительный полёт,

И Палестины дикий мёд,

 XLIV. В долинах собранный пчелой,

Пахучий, сладкий, золотой,

Которого и ныне по́лны

Святого Иордана волны,

И соловьиной рощи звоны -

Высоких трелей стройный хор,

Как бисер, завершал узор.

 XLV. Но скорбен Пери чистый лик,

Ей даже солнца яркий блик

Не мил. Она ему не рада,

Её пугает эскапада

Теней от строгой колоннады,

Которой Солнцем подчинен

Неумолимый ток времён [ 70 ]

[ 70 ] -  имеется ввиду башня Солнца в Баалбеке.

 XLVI. Не здесь ли ей искать ответ,

Где скрыт священный амулет

Который только тронуть стоит,

Он душу грешную омоет,

И тайну то́тчас же откроет -

В земле ли, в море ей искать

Божественную благодать?

 XLVII. Её влёк жадный интерес

Туда, где жаркий глаз Небес,

Лучась, за горизонт садился,

И дивный аромат струился

Сквозь диких роз густые кущи,

И там, среди кустов цветущих,

Резвилось (Боже всемогущий!)

Дитя, наивное, святое,

Оно за юркой стрекозою

Тянулось пухленькой рукой,

Как за порхающей звездой.

 XLVIII. Но, утомясь своей игрой,

С разгорячённой головой

Малыш улегся, отдыхая,

В тень розовых кустов, у края

Тропы, где бил источник хладный.

Горячий, взмыленный изрядно,

Конь вздыбился, заржав надсадно,

И, спешившись, ездок, без слова

К воде припал, взглянул сурово

На розового малыша,

Сжав рукоятку палаша.

 XLIX. Под Солнцем, к ужасу Творца,

Страшнее не было лица.

Жестокость и угрюмость вместе -

Подобие гремучей смеси,

Оно как туча грозовая,

Во мраке искры высекая,

Внушало страх. Глаза, сгорая

Жестокой ненавистью к людям,

Кричали нагло: «Да, подсуден!

Да, сеял кровь, огонь и страх!

И плоть поверг в истлевший прах!

L. Да, клятвы нарушал легко,

Детей, сосущих молоко,

Вкушать заставил изощрённо

Кровь матерей, мной умерщвленных.

Да, в алтарях церквей разврату

Я предавался, мне, солдату,

Платили щедро, камни, злато...

А осудить меня кто сможет?

Пусть Бог, иль Черт тому поможет!

Иным дана иная стать,

Моя дорога - убивать!

 LI. Но роз вечерний аромат

Смягчил злодея дикий взгляд.

Эфес клинка рукой сжимая,

Стоял он хмуро размышляя.

Под взглядом мальчика светлее

Казался страшный лик злодея,

И светоч, среди ночи тлея,

Из глубины души безбожной,

Пробрался робко, осторожно

Сквозь кровь и грязь, позор и срам

К забытым, светлым берегам.

 LII. День угасал, уж не пекло,

Склоняя к западу чело,

Усталый Дух огня и света

Дал знак, и тут же с минарета

Глас муэдзин подал призывный,

Тоскливый, звонкий и надрывный,

Намаза спутник заунывный.

Мальчишка по́днялся из тени

И, опустившись на колени,

Святое имя произнёс,

И руки к небесам вознёс.

 LIII. Злодей задумчив стал. Пред ним

Склонил колени херувим,

В чьих рыжих ку́дрях ярче злата

Огнём плескался нимб заката.

И в этот миг виденья зыбкий,

Злодей подобие улыбки

Вдруг выдавил и чувств избытки,

Забытых, спрятанных в тиши

Глубинных недр его души

Слезой наполнили глаза,

В них отразились небеса,

 LIV. Весь в пламени закат и тишь,

И этот розовый малыш...

Пред драматизмом этой сцены

В поклоне низком Мельпомена

Склонилась. Память яркой искрой

Сквозь годы жизни неказистой

Стремглав неслась погоней быстрой

За светлым днём, росой омытым,

С молитвой на устах прожитым.

Час покаяния настал

И грешник тихо прошептал:

 LV. «Ведь было! Это был не сон!

Я был ребёнком, как и он,

Лицо ещё не знало бритвы,

Но знал я как шептать молитвы,

И на заре, и на закате,

Тогда не мог я убивать и

Осквернять. (С какой бы стати?)

Но позже... Черт меня попутал...

Потупил взор. Ещё минута -

Безбожник на колени встал

И исступленно зарыдал.

 LVI. О, свежесть покаянных слёз!

Раскаянья апофеоз!

В них мудрость искупленья льётся,

Лишь через них и познаётся

Прозренья, очищенья радость,

Вкусить сих слёз и соль и сладость

Смог только тот, кто грязь и гадость

Греха познал и ужаснулся

И к жизни праведной проснулся.

Сих слез целительный бальзам

Рассеял грех, позор и срам.

 LVII. Так, к Богу души обратив,

Земле колена преклонив,

Злодей и праведник молились.

Лучи заката золотились

Над виноватым и невинным,

А в небе празднично и чинно,

Торжественным, высоким гимном

Трубили Духи восхищенно -

Триумф заблудшей, но прощенной

Души. И пламенный закат

Был точно знак от Райских врат!

 LVIII. Как был торжествен и велик

Небесной благодати лик!

Вот чудо-ключ - одно мгновенье,

Души раскаянной движенье,

Раскрыл пред восхищенной Пери

Кристальные Эдема двери.

Секрет был прост - он только в Вере!

Любовь и Доблесть, без сомненья,

Всегда достойны поклоненья,

Но только Вера укрепит,

Вернёт, спасёт и сохранит!

 LIX. Всё остальное - суета!

Открыты Райские врата!

Прощайте радости земные,

Леса и воды голубые,

Земные горести и страсти,

И зыбкое земное счастье...

Всё здесь у времени во власти.

Мой праздник там, где правит вечность,

Где жизнь уходит в бесконечность,

У трона Аллы - благодать!

Но, вот, земная быстротечность...

Её мне будет не хватать!

Я буду по Земле скучать...

Трояновский Игорь Дмитриевич, поэтический перевод, 2017

Сертификат Поэзия.ру: серия 64 № 128350 от 06.07.2017

1 | 9 | 1424 | 17.11.2024. 19:46:27

Произведение оценили (+): ["Сергей Шестаков"]

Произведение оценили (-): []