Похоронили матерей,
на мартовском ветру стояли.
И смысл, и волю потеряли
и сделались себя старей.

Осталась я у них одна
на всем жестокосердном свете.
И ни оврага, ни холма -
лишь ровный голос на кассете
с небес не толще полотна.


Четыре нежные руки
меня отрывисто касались.
Ключицы скрипнули, раскрылись,
и сердце треснуло, как наст.

Пока неслась дневная мгла,
пока мело по снежной мели –
я б их оставить не могла.
Я им была как мать, не мене.
О Господи, как я мала.


Греми же, мартовская жесть,
жестоковыйные морозы!
Больней любовь на свете есть
горящей на щеке угрозы –
слепая ласковая лесть.

Разлука выпорхнет – и во
все концы! – не оттого ли,
что смысла нет в добытой воле?
Но и в неволе нет его.