Ч. Диккенс. Гл. V. Утреннее приключение (“Холодный дом”)

Charles DICKENS                                                             Чарльз ДИККЕНС

B L E A K                                                                               Х О Л О Д Н Ы Й

H O U S E                                                                                                    Д О М

Chapter V. A Morning Adventure      Глава V. Утреннее приключение

 

 

Хотя утро было сырое, и туман всё ещё казался густым - я сказала казался, потому что окна были так запылены, что заставили бы потускнеть и солнечный свет в разгар лета - у меня было достаточное представление, какие неудобства ожидают нас за этими дверьми в столь ранний час, и достаточное любопытство к Лондону, чтобы ни ухватиться за идею мисс Джеллиби, когда она предположила, что мы могли бы пойти погулять.

 

            "Ма ещё долго не спустится, как всегда," - сказала она, - "и ещё хорошо, если завтрак через час приготовят, так у нас копаются. Па, тот перебивается, чем придётся, и идёт на работу. У него никогда не бывает, как вы назвали бы, регулярного завтрака. Присцилла оставляет ему молоко с караваем, когда есть, с вечера. Иногда молока нет, а иногда его выпивает кот. Ну ладно, вы, должно быть, устали, мисс Саммерсон; может быть, вам лучше в постель".

            "Совсем не устала, милая", - сказала я, - "и гораздо охотнее погуляла бы".

            "Если вы в этом уверены," - ответила мисс Джеллиби, - "я пойду оденусь."

 

            Ада сказала, что она тоже пойдёт, и скоро была на ногах. Пищику я предложила, по меньшей мере, чтобы он позволил себя помыть, после чего я снова уложу его на свою постель. Он покорился этому с величайшей охотой; глядя на меня во все глаза во время всей процедуры, как если бы ничего удивительнее не было и больше уже никогда не будет в его жизни - он выглядел, впрочем, очень несчастным, но ни разу не пожаловался, и как только всё закончилось, мирно отправился спать. Поначалу я колебалась, решаясь на такое своеволие, но скоро сообразила, что в доме, похоже, никто этого и не заметит.

 

От хлопот ли с водворением Пищика, или от хлопот, когда я собиралась сама и помогала Аде, только я вся просто пылала. Мисс Джеллиби мы нашли в кабинете, пытавшуюся согреться перед камином, который Присцилла при этом разжигала с грязным подсвечником из гостиной в руке - бросив туда свечу, чтобы лучше горело.

            Всё было точно так, как мы оставили прошлой ночью, и было очевидно, подразумевалось, что так и останется. Скатерть под лестницей после обеда не убиралась, и так и оставалась - для завтрака. Всюду были крошки, пыль, обрывки бумаги. Несколько оловянных котелков и молочные бидоны висели на наружной ограде; дверь стояла открытой; и за углом мы встретили кухарку, вытиравшую рот, выходящую прямо из пивной. Проходя мимо нас, она проронила, что ходила узнать, который час.

 

            Но ещё до кухарки мы встретили Ричарда, который выплясывал туда и обратно по Тэйвис-Инн, чтобы согреть ноги. Он был приятно удивлён, увидев нас, вставших так рано, и сказал, что охотно к нам присоединится. Он взял под руку Аду, и мы с мисс Джеллиби прошли вперед. Замечу, что к мисс Джеллиби вернулось её угрюмое настроение, и, право, я бы никак не подумала, как сильно я ей нравлюсь, если бы она мне этого сама не сказала.

 

            "Куда бы вам хотелось пойти?" - спросила она.

            "Куда угодно, моя милая!" - ответила я.

            "Куда угодно значит никуда," - сказала мисс Джеллиби, упрямо остановившись.

            "Всё же пойдёмте куда-нибудь," - сказала я.

            Тогда она очень быстро пошла вперёд, увлекая меня.        

 

            "Мне всё равно!" заговорила она. "Вот вы, мисс Саммерсон, будте свидетельницей, повторяю, мне всё равно - приходи он в наш дом со своим большущим лбом - весь в шишках и блестит! - из вечера в вечер хоть до Мафусаиловых лет, он всё равно от меня не дождётся ни слова. Каких же ослов они с Ма из себя строят!"

 

            "Дорогая!" запротестовала я на это выражение и с каким удареним мисс Джеллиби его произнесла. "Твой долг как дочери --"

 

            "О! Не говорите мне о моём долге, мисс Саммерсон; а где её долг матери? Всё делать ради общества и Африки, так что ли? Тогда пусть общество и Африка и оказывают ей долг как дочки; это больше их касается, чем меня. Вы возмущены, похоже! Что же, и я возмущена; так что мы возмущены обе, и покончим с этим!"

           

Она ещё скорее повлекла меня.

            "Но при этом, скажу ещё раз, он может ходить, ходить и ходить, но от меня не дождётся ни слова. Не переношу его. И ничего нет на свете отвратительнее, я ненавижу, как они с Ма разговаривают. Удивляюсь, как могут оставаться и терпеть и камни-то на мостовой перед нашим домом, выслушивая все несообразности, противоречия, когда звучит вся эта ахинея, и Ма там ещё заправляет!"

 

            Я, конечно, не могла не понять, что она имеет в виду м-ра Квейла, молодого джентельмена, который появился вчера после ужина. От необходимости продолжать этот деликатный разговор меня избавили Ричард и Ада, которые догнали нас вприпрыжку, смеясь и спрашивая, не задумали ли мы посоревноваться в беге? Прерванная таким образом, мисс Джеллиби замолчала, и уныло шла рядом со мной; в то время как я восхищалась разнообразию улиц, сменявших одна другую, толпам людей, уже снующих туда-сюда, количеству экипажей, появлявшихся и исчезавших, деловой суете с размещением товаров прямо в окнах магазинов и уборкой магазинов тут же на виду, и необычным созданиям в лохмотьях, украдкой рывшихся в выброшенном хламе ради булавок и другого старья.

 

            "Так, кузина", - раздался позади бодрый голос Ричарда, обращавшегося к Аде. "Нам никак не уйти от Канцлерского Суда! Другой дорогой мы пришли к нашему месту, где вчера встретились, а вот - клянусь Большой Печатью, опять старая леди!"

            На самом деле, это была она, неожиданно появившаяся перед нами, приседающая и хихикающая, твердя тем же вчерашним покровительственным тоном:

            "Подопечные тяжбы Джарндисов! Оч-чень счастлива, поверьте!"

            "Рано вы вышли, мэм," - произнесла я, когда она приседала в реверансе передо мной.

            "Да-а! Я обычно здесь гуляю ранним утром. До заседаний Суда. Место уединённое. Собираюсь здесь с мыслями для дневной повестки," - жеманно говорила старая женщина. "Повестка дня требует ещё каких размышлений. В Канцлерском Суде оч-чень трудно за всем уследить".

           

            "Кто это, мисс Саммерсон?" - прошептала мисс Джеллиби, плотнее прижавшись к моей руке.    

            У старушки был замечательно острый слух. Она ответила ей напрямую.

            "Истица, моё дитя. К вашим услугам. Имею честь регулярно присутствовать в суде. С моими документами. Имею удовольствие общаться ещё с одной юной участницей тяжбы Джарндисов?" -говорила старушка, выпрямляясь из глубокого реверанса, с головой, откинутой на одну сторону.

 

            Ричард, стараясь загладить свою вчерашнюю беспечность, доброжелательно объяснил ей, что мисс Джеллиби не имеет отношения к тяжбе.

            "Ха!" отреагировала старушка. "Она не ждёт судебного решения? Она ещё состарится. Ну не сразу состарится. О господи, нет! А это сад Линкольн-Инна. Я называю его своим садом. Летом в нём как в беседке. Где мелодично поют птички. Судебные каникулы в основном я провожу здесь. В размышлениях. Вы не находите, что судебные каникулы уж очень затягиваются, как по-вашему?"

            Мы сказали да, поскольку только такого ответа она от нас и ожидала.

 

            "Когда листья падают с деревьев и уже не остаётся свежих цветов, чтобы составить букет для суда Лорда Канцлера," - говорила старушка, - "каникулы заканчиваются; и шестая печать, упомянутая в Откровении, снова торжествует. Умоляю, зайдёмте ко мне взглянуть на моё жилище. Для меня это будет добрым знаком. Юность, и надежда, и красота там редко бывают. Много, много лет минуло с тех пор, как они меня посещали".

 

            Она взяла меня за руку и, проведя нас с миссис Джеллиби, обернулась, кивнув Ричарду с Адой, чтобы и они также шли. Я не знала, как уклониться, и взглядом искала помощи у Ричарда. В то время как он, и смущённый и изумлённый, и весь в сомнениях, как отделаться от старушки без обид, позволял нам вести их за собой, следуя за нами вместе с Адой; а наша странная проводница, весьма снисходительно улыбаясь, повторяла, не переставая, что живёт совсем рядом. Так оно скоро и оказалось. Она жила настолько рядом, что пока мы нашлись со словами какого-то общения, как были у её дома. Проведя нас через маленькие боковые ворота, старушка совершенно неожиданно ступила на узкую заднюю улочку, которая как и прочие дворики и переулки непосредственно примыкала к стене Линкольн-Инна, и сказала, "Вот моё жилище. Извольте!"

            Она остановилась у лавки, над которой была надпись, Крук, Склад Ветоши и Бутылок. И ещё - длинными тонкими буквами, Крук, Торговец Морскими Товарами. В одной части окна была картина с изображением красной бумажной фабрики, у которой разгружали подводу со множеством мешков старого тряпья. В другой части было написано, Скупка Костей. Рядом, Скупка Кухонной Утвари. Ещё рядом, Скупка Железного Лома. Затем, Скупка Бумажной Макулатуры. Ещё, Скупка Дамской и Мужской Одежды. Казалось, здесь всё скупалось, и ничего не продавалось. По всему окну было расставлено множество грязных бутылок: бутылки из-под ваксы, из-под лекарств, бутылки из-под имбирного пива и содовой воды, бутылки из-под пикулей, винные бутылки, бутылки из-под чернил: последние мне напомнили, что лавка, в некоторых мелких деталях, выглядела вполне полноправным соседом, и, уже не только выглядела, но и являлась, грязным прихлебателем и отвергнутым родственником закона. Здесь было великое множество бутылок из-под чернил. Здесь же у входа была низенькая шаткая скамейка с потрёпанными старыми томами с биркой "Юридческие книги, по 9 пенсов за том". Некоторые из надписей, которые я привела, были написаны судейским почерком, как те бумаги, которые я видела в конторе Кенджа и Корбоя, и письма, которые я так долго получала от них же. Среди них была записка, того же почерка, не касавшаяся бизнеса лавки, а извещавшая, что приличный мужчина сорока-пяти лет предлагает услуги по каллиграфии или копированию, работу выполнит аккуратно и в кратчайший срок: Спросить Немо, через м-ра Крука. Сколько-то подержанных мешков, синего и красного цвета, свисали сверху. Тут же за дверью в лавке кучей были свалены старые свитки раскрошившегося пергамента, и выцветшие и обтрёпанные судейские бумаги. Можно было представить, что эти сотни ржавых ключей, сваленные в кучу как железный лом, когда-то принадлежали дверям в комнатах или сейфам судейских контор. А тряпки, частью разбросанные а частью наваленные на  чашу деревянных весов, свисавшую без всякого противовеса с потолочной балки, могли быть обрывками адвокатского воротника и мантии. Чтобы довершить картину, оставалось только предположить, как нашептал нам с Адой Ричард, пока мы стояли и всё рассматривали, что вот те кости, сложенные в углу и аккуратно подобранные, это кости клиентов.

            Поскольку было ещё туманно и сумрачно, и сверх того лавку затеняла стена Линкольн-Инна, преграждающая свет всего в паре ярдов, мы бы вряд ли увидели, если бы не зажжённая лампа, пожилого человека в очках и ворсистой кепке, снующего по лавке. Повернувшись в сторону двери, он как раз поймал наш взгляд. Это был коротышка, с иссушенным мертвенно-бледным лицом; с головой, криво уходящей в плечи, и дыханием, исходящим клубами пара изо рта, как если бы у него внутри был огонь. Его глотка, подбородок и брови, были подобно инею настолько выбелены седой щетиной, и настолько пупырчаты от вен и морщинистой кожи, что он выглядел, в той части, что находилась выше торса, как старый корень под снегом.

            "Хе-хе!" - сказал старик, подходя к двери. "У вас что-нибудь на продажу?"

            Мы инстинктивно отпрянули и взглянули на нашу проводницу, которая пыталась отпереть входную дверь ключом, вынутым из кармана, и Ричард тут же ей заявил, что поскольку мы получили удовольствие увидеть, где она проживает, мы бы её оставили из-за недостатка времени. Но от неё не так-то легко было отделаться. Она с такой капризно-настойчивой искренностью уговаривала нас, что нам пришлось подняться с нею и через мгновение увидеть её помещение; и была такой согбенной, в своей невинной манере, когда вела меня, как предтечу тех добрых предзнаменований, которых пожелала; что я (как бы ни поступили другие) ничего не видела иного, как подчиниться. Мне кажется, мы все были более или менее преисполнены любопытства; - во всяком случае, когда старик поддержал её, сказав, "Эй! Уважьте её! Эт'не займёт минуты! Идите, идите! Идите через магазин, если т'дверь не'порядке!" все мы двинулись, поощряемые весёлым одобрением Ричарда и полагаясь на его защиту.

            "Мой хозяин, Крук," сказала маленькая старушка, снисходя к нему при всей своей надменности, представляя его нам. "Среди соседей его называют "Лордом Канцлером". А лавку "Канцлерским Судом". Это очень эксцентричная личность. Он очень странный. О, уверяю вас, очень странный!"

            Она закачала головой немеренное число раз и постучала пальцем по лбу, чтобы внушить нам, что мы должны великодушно его извинить, "Потому что он немножко - ну, вы понимаете! - Того -!" сказала старушка с величайшим достоинством. Старик подслушивал, посмеиваясь.

            "Это уж точно," - говорил он, идя впереди с лампой, -"что меня называют Лордом Канцлером, а мой магазин Канцлерским. А почему, вы думаете, меня называют Лордом Канцлером, а мой магазин Канцлерским?"

            "Не знаю, абсолютно!" - безразлично ответил Ричард.

            "Видите ли," - продолжал старик, обернувшись к нам, - "они - Хе! Какие чудесные волосы! У меня внизу три мешка дамских волос, но не найти таких прекрасных и нежных, как эти. Какой цвет, какое качество!"

            "Будет, дружище!" - сказал Ричард, весьма неодобрительно отнесясь к его попытке проверить на ощупь один из локонов Ады своими жёлтыми пальцами. "Извольте восхищаться, как и все мы, но без этих вольностей".

 

                  Старик метнул в него таким взглядом, что я забыла и про Аду, возбуждённую и зардевшуюся, и оттого такую поразительно красивую, что на ней, казалось, задержалось блуждающее внимание самой маленькой старушки. Но когда Ада вмешалась, и, смеясь, заявила, что ей остаётся только гордиться столь искренним восхищением, м-р Крук также неожиданно сник, как он только что проявился.

            "Вы видите, у меня здесь столько всего, - "заключил он, поднимая лампу, - "всякого рода, и всё, как думают соседи (но они ничего не знают) на выброс и пришедшее в прах и разорение, вот почему меня и моё место они так и окрестили. И у меня столько старого пергамента и бумаг в загашниках. И у меня склонность к ржавчине и плесени, и паутине. И вся-то рыба, что идёт в мой невод. И не выношу-то я, чтоб расстаться с тем, что однажды прибрал к рукам (примерно так мои соседи думают, но что они знают?), или что-то поменять, или убрать там или помыть, почистить, или починить, говорится и говорится. Вот таким образом я получил это худое прозвище Канцлер. Я-то не против. Хожу, чтоб хорошенько полюбоваться на своего знатного и учёного собрата всякий раз, когда проходят заседания в Линкольн-Инне. Он меня не замечает, но я его замечаю. Между нами не велика разница. Оба мы копаемся в чём-то. Хе, Леди Джейн!"

 

            Большая серая кошка спрыгнула к ему на плечо с одной из ближайших полок, напугав нас всех.

            "Хе, покажи им, как ты царапаешься. Хе! Рвать, миледи!" - сказал её хозяин.

            Кошка спрыгнула и накинулась своими тигриными когтями на узел с тряпьём, издавая звуки, от которых у меня зубы застучали.

            "Она со всяким так поступит, если я натравлю," - сказал старик. "Среди всего прочего я торгую кошачьими шкурками, и мне эту принесли. Как видите, это очень качественная шкурка, но я не содрал её! Совсем не так, как в Канцлерском Суде, вы скажете!"

 

            Он уже провёл нас через весь магазин в дальнюю его часть, и открыл дверь, ведущую в дом. Когда он взялся за ручку двери, маленькая старушка прежде, чем удалиться, грациозно обратилась к нему:

            "Ну всё, Крук. Вы предупредительны, но надоедливы. У моих юных друзей мало времени. Я совсем собой не располагаю, имея в виду, что суд очень скоро. Мои юные друзья - подопечные Джарндисов."

 

            "Джарндисов!" - сказал старик, вздрагивая.

 

            "Джарндисы и Джарндисы. Величайшая тяжба, Крук," - уточнила его жилица.

 

            "Хе!" - воскликнул старик в тоне задумчивого изумления, широко раскрывая глаза. "Подумать только!"

 

            Он, казалось, в момент был так поглощён всем этим и так изумлённо на нас смотрел, что Ричард сказал:

            "Как, похоже вы всерьёз озабочены делами, которые ведёт ваш знатный и учёный собрат, другой Лорд Канцлер!"

           

"Да,"-  ответил старик рассеянно. "А то! Вот только ваше имя --"

            "Ричард Карстон."

            "Карстон," - повторил он, медленно загибая указательный палец; и так по мере упоминания он всякий раз загибал ещё один палец. "Раз. Там было имя Барбэри, и имя Клэр, и имя Дедлок тоже, кажется".

            "Он знает столько о тяжбе, сколько настоящий канцлерский судья на жалованье!" - удивлённо проговорил Ричард, Аде и мне.

 

            "Есть!" - сказал старик, медленно выходя из своей прострации. "Да! Том Джарндис - извините меня, он ваш родственник; его в суде никогда другим именем не называли, также как и здесь, как - и её вот;" - кивнув на свою жилицу; - "Том Джарндис часто сюда заходил. Он места себе не находил, прохаживаясь здесь, когда шли заседания, или ожидал, разговаривая с окрестными лавочниками, которым наказывал, чем бы ни занялись, держаться подальше от Канцлерского суда. "Это всё равно," - говорил он, - "что быть в пыль перемолотым на медленных жерновах; зажаренным на медленном огне; зажаленным до смерти одиночными пчёлами; утонуть в каплях; сходить с ума по крупицам." Как-то он был близок к тому - как раз там, где сейчас стоит молодая леди - чтобы наложить на себя руки."

            Мы слушали с ужасом.

 

            "Он входит в эту дверь," - говорил старик, медленно указывая воображаемый путь через магазин, - "в тот день, когда он это сделал - вся округа твердила за месяц до того, что он это сделает определённо, рано или поздно - он входит в эту дверь в тот день, походил там, и сел на скамью, которая здесь стояла, и попросил меня (прикиньте, тогда я был с виду помоложе) принести ему пинту вина. "А то", - сказал он, - "Крук, я слишком подавлен; дело моё опять рассматривается, и сдаётся мне, я ещё не был так близок к тому, что вынесут решение." Мне не хотелось оставлять его одного; и я убедил его пойти в таверну напротив, на той стороне улицы (я имею в виду Чансери-Лайн); и сам пошёл за ним и заглянул в окно, и увидел его спокойным, как мне показалось, в кресле у огня, и в компании. Я едва вернулся сюда, как услышал выстрел, что прогрохотал и разнёсся до самого Инна. Я выскочил - выскочили соседи - и мы, человек двадцать, сразу заорали, - "Том Джарндис!""

            Старик остановился, сурово взглянул на нас, заглянул в фонарь, задул огонь и закрыл фонарь.

            "Вы верно угадали, мне не понадобилось ничего объяснять. Хе! Уж поверьте, как вся округа хлынула вечером в суд, когда слушалось это дело! Как мой знатный и учёный собрат, и все прочие, копались и путались, как всегда, и делали вид, будто они ни слова не слышали по последнему факту в этом деле; или ровным счётом ничего бы - о господи! - и не предприняли, если б случаем об этом услышали!"

            Ада полностью утратила свой румянец, и Ричард был едва ли не бледнее её. Ничего удивительного, даже по моим ощущениям, а я ведь не участвовала в тяжбе, что для сердец, столь чистых и неискушённых, было потрясением наследовать бесконечное несчастье, сопряжённое для многих людей с такими ужасными воспоминаниями. И ещё, я испытывала тяжелое чувство, ощущая связь этой горестной истории с бедным полоумным созданием, что привела нас сюда; но, к моему удивлению, она казалась совершенно равнодушной и только держала путь опять вверх по ступенькам ; сообщая нам, с выдержкой высшей натуры к слабостям прочих смертных, что её хозяин "малость - того -, ну вы понимаете!"

            Она жила на самом верху, в довольно большой комнате, из которой она могла бросить взгляд на Линкольн-Инн-Холл. Кажется, это и явилось первоначально для неё основным мотивом, чтобы снять здесь жильё. Она могла глядеть на него, сказала она, ночью, особенно при лунном свете. Её комната была опрятной, но совершенно, совершенно пустой. Я заметила самое скудное из необходимого по части мебели; несколько старых гравюр из книг, Канцлерских судий и адвокатов, прикреплённых сургучом к стене; и до полудюжины ридикюлей и мешочков, "содержащих документы", как она информировала нас. В камине не было ни углей, ни золы, и я нигде не видела ни предметов одежды, ни какой-нибудь еды. На открытой буфетной полке находились тарелка-другая, чашка, ещё одна и так далее, но все насухо вытертые и пустые. Когда я осмотрелась таким образом, её жалкая внешность наполнилась для меня более реальным смыслом, чем я это понимала.

 

"Чрезвачайно польщена, поверьте," - говорила наша бедная хозяйка, с величайшей обходительностью, - "этому визиту подопечных тяжбы Джарндисов. И очень признательна за доброе предзнаменование. Место здесь уединённое. Относительно. Я ограничена в выборе. В связи с необходимостью присутствовать на Суде. Живу здесь много лет. Дни свои провожу в суде; вечера и ночи здесь. Ночи мне кажутся длинными, потому разве, что сплю я мало, а думаю много. Это, конечно, неизбежно; когда твоё дело в Суде. Извините, не могу предложить шоколад. Я ожидаю решение в короткие сроки, и тогда поставлю своё хозяйство на широкую ногу. А теперь я не стыжусь признаться подопечным тяжбы Джарндисов (строго конфиденциально), что иногда мне трудно сохранять приличный вид. Я испытывала здесь холод. Испытывала и нечто поострее холода. Впрочем, это мало, что значит. Прошу прощения за переход к столь низменным темам".

            Она слегка отдёрнула занавес длинного и низкого мансардного окна, и обратила наше внимание на множество птичьих клеток, которые там висели: в некоторых по несколько птиц. Там были жаворонки, коноплянки и щеглы - мне показалось, по меньшей мере десятка два.

            "Я стала держать этих малюток", - сказала она, - "с целью, которую подопечные сразу поймут. Намереваясь выпустить их на волю. Когда вынесут решение по моему делу. Да-а! Но они умирают в тюрьме. Их жизни, бедных глупышек, так коротки по сравнению с Канцлерским судопроизводством, что, одна за другой, целые коллекции вымирают и вымирают. И я, видите ли, сомневаюсь, доживёт ли одна из них, хотя все они молоденькие, до освобождения! Оч-чень прискорбно, не правда ли?"

            Хотя она время от времени и задавала вопросы, она, казалось, совсем не ожидала ответов; лишь болтала беспрерывно, точно она привыкла это делать, когда никого не было, кроме неё.

            "Правда", - продолжала она, - "я иногда положительно подозреваю, поверьте, в то время, как дело ещё не решено, и шестая или Большая Печать торжествует, меня, возможно, найдут здесь, лежащей не один день, окоченевшей и бездыханной, как я сама находила столько птичек!"

           
            Ричард, отвечая на то, что он увидел в жалостливом взгляде Ады, воспользовался случаем положить немного денег, тихо и незаметно, на каминную полку. Мы же подтянулись ближе к клеткам, делая вид, что изучаем птичек.

 

            "Я не могу позволять им много петь", - говорила старушка, - "потому что (вам покажется это странным) я обнаружила, что мысли мои путаются, когда я думаю, что они поют в то время, как я слежу за прениями в Суде. А мой ум так должен быть очень ясным, знаете ли! Другой раз я назову вам их имена. Не сейчас. В день такого доброго предзнаменования пусть они поют, сколько хотят. В честь юности," - улыбка и реверанс; - "надежды," - улыбка и реверанс; - "и красоты," - улыбка и реверанс. "Вот! Дадим им полный свет".

            Птицы затрепетали и зачирикали.

 

            "Я не могу свободно открывать окно," - сказала старушка; в комнате было душно, и это бы как раз не помешало; - "потому что Леди Джейн, кошка, которую вы видели внизу - покушается на их жизни. Она сидит, притаившись, на парапете за окном часами. Я обнаружила," - таинственно зашептала она, - "что её природная жестокость обострилась от завистливого страха, как бы их не выпустили на волю. В результате решения Суда, которое, я надеюсь, скоро вынесут. Она коварна, и полна злобы. Иногда я готова поверить, что это не кошка, а волк из старинной поговорки. Голод, который не удержать за порогом".

 

            Бой часов по соседству, напомнивший бедняжке, что уже половина десятого, гораздо больше поспособствовал завершению нашего визита, чем это удалось бы нам самим. Она поспешно схватила свою сумочку с документами, которую она, войдя, положила на стол, и спросила, не собираемся ли и мы в Суд? После нашего ответа - нет, и что мы ни в коем случае не хотели бы задерживать её, она открыла дверь, выводя нас на лестницу.

 

            "При таком предзнаменовании, мне более, чем когда-нибудь надо быть там до того, как войдёт Канцлер," - объяснила она, - "он может объявить моё дело в первую очередь. У меня предчувствие, что он объявит его на сегодняшнее утро в первую очередь".

           

            Когда мы спускались, она остановилась и заговорила, что весь дом заполнен диковинным хламом, который хозяин понакупил, а продавать не хочет, потому что он малость - того. Это, когда мы были на втором этаже. Но перед этим она приостановилась на третьем этаже и молча указала на тёмную дверь.

            "Единственный жилец, кроме меня," - объяснила она шёпотом; - "переписчик судебных бумаг. Здешние мальчишки из переулка говорят, что он продался дьяволу. Не представляю, на что он мог потратить деньги. Тсс!"

            Она, по-видимому, подозревала, что жилец может её слышать, даже здесь; и повторяя "Тсс!", она пошла впереди нас на цыпочках, как если бы звук её шагов мог выдать ему то, что она сказала.

 

            Пройдя через лавку на обратном пути, как мы прошли через неё на пути к лестнице, мы застали старика, убиравшего множество пакетов с макулатурой в некий колодец в полу. Было видно, что он работал вовсю, пот выступил на лбу, при себе у него был кусочек мела, и как только он опускал очередной пакет или свёрток, он делал им загогулистую отметку на панели стены.

 

            Ричард с Адой, и мисс Джеллиби, и старушка прошли мимо него, и проходила я, и тут он меня остановил, коснувшись моей руки, и начертал на стене букву J - в очень своеобразной манере, начав с конца буквы и воспроизведя её в обратном порядке. То была заглавная буква, не печатная, но написанная в точности, как бы её написал клерк из конторы господ Кенджа и Корбоя.

            "Можете это прочесть?" - спросил он, пристально взглянув на меня.

            "Конечно," - сказала я. - "Это не трудно."

            "Что же это?"

            "J."

            Снова взглянув на меня и переведя взгляд на дверь, он стёр букву и вывел на её место букву "a" (на этот раз не заглавную), и спросил, - "А это что?"

            Я сказала. Затем он стёр её и вывел букву "r", и задал мне тот же вопрос. Он быстро продолжил, пока не составил, в той же своебразной манере, начиная с конца и снизу букв, слово Jarndyce, ни разу не оставив на стене вместе двух букв.

            "Как произносится это слово?" спросил он меня.

            Когда я ему назвала, он засмеялся. Затем он в той же отрывочной манере, и при этом так же быстро, воспроизвёл одну за другой, каждый раз стирая, буквы, образующие слово ХОЛОДНЫЙ ДОМ. Это, с некоторым удивлением, я также прочла; и он снова засмеялся.

            "Хе!" - начал старик, откладывая мел в сторону. "Как видите, мисс, у меня способность к копированию по памяти, хотя я не умею ни читать, ни писать".

            Он так неприятно на меня смотрел, и его кот смотрел злобно, как будто я была родственницей птичек наверху, что я просто облегчение испытала, когда в дверях появился Ричард, обратившийся ко мне:

            "Мисс Саммерсон, надеюсь вы не ведёте переговоры о продаже своих волос. Не соблазняйтесь. Для м-ра Крока вполне достаточно тех трёх мешков внизу!"

            Я не теряя времени пожелала м-ру Кроку всего хорошего, и присоединилась к моим друзьям на улице, где мы расстались со старушкой, которая с величайшей церемонией благословила нас и возобновила свои вчерашние заверения насчёт своих намерений определить поместья за мною и Адой. До того, как нам предстояло наконец повернуть, мы оглянулись и увидели м-ра Крука, стоявшего у двери своей лавки, в своих очках, глядящего нам вслед, со своей кошкой на плече, и её хвост торчал сбоку его мохнатой шапки, как длинное перо.

 

            "Ну и приключение по утру в Лондоне!" - вздохнул Ричард. "Ах, кузина, кузина, что за утомительные это слова "Канцлерский суд!"

            "И для меня, сколько себя помню," - откликнулась Ада. "Горько, что я должна быть врагом - ведь так, очевидно, и есть - многочисленным родственникам и другим людям; и что они должны быть моими врагами - и это, очевидно, так; и что мы все должны губить друг друга, сами не ведая, как и почему, будучи всю свою жизнь постоянно в подозрении и разладе. Кажется очень странным, ведь должна же быть где-то правда, что не нашлось честного судьи, который бы, взявшись за это дело всерьёз, не отыскал бы за все эти годы, где же она".

            "Ах, кузина!" сказал Ричард. "Действительно, странно. Очень странная вся эта разорительная, бессмысленная шахматная игра. Когда я наблюдал вчера этот невозмутимый Суд, бегущий себе трусцой, и думал о несчастных пешках на этой доске, у меня и голова и сердце разболелись враз. Головная боль от размышлений, как это может происходить, если только люди не дураки и не мошенники; а сердце заболело, когда я подумал, что они, возможно, и то и другое. Но во всяком случае, Ада - я могу называть вас Адой?"

            "Конечно, можете, кузен Ричард."

            "Во всяком случае, Ада, Канцлерскй суд не окажет на нас никакого дурного влияния. Он не сможет нас разлучить, когда нас так счастливо свели благодаря нашему доброму родственнику!"

            "Надеюсь, что никогда, кузен Ричард!" - тихо сказала Ада.

            Мисс Джеллиби крепко сжала мне руку, бросив многозначительный взгляд. Я улыбнулась в ответ, и оставшийся путь до дома прошёл очень приятно.

 

Через полчаса после нашего прибытия появилась миссис Джеллиби; и в течение часа в столовую один за другим таскались различные предметы, необходимые для завтрака. Без сомнения миссис Джеллиби ложилась спать, и обыкновенным образом встала с постели, но у неё был такой вид, когда появилась, будто платье она и не снимала. Во время завтрака она была очень занята; утренняя почта доставила увесистую корреспонденцию касательно Борриобула-Гха, которая обещала ей (заметила она) хлопотный день. Дети кувыркались, оставляя ссадины на ногах как зарубки на память о каждом падении; а Пищик затерялся на полтора часа, и был доставлен с Ньюгейтского рынка полисменом. То спокойствие, с которым миссис Джеллиби перенесла и его отсутствие и его водворение в лоно семьи, нас всех поразило.

           

 

Она всё это время упорно продолжала диктовать Кедди, и Кедди скоро вернулась в то чернильное состояние, в котором мы её обнаружили. К часу прибыл открытый экипаж для нас и повозка для багажа. Миссис Джеллиби зарядила нас нескончаемыми приветами своему доброму другу м-ру Джарндису; Кедди встала из-за стола, чтобы увидеть наш отъезд, поцеловала меня в проходе, и осталась стоять на ступеньках, кусая перо и плача навзрыд; Пищик, рада сообщить, спал и избежал мук расставания (мне не избывиться было от подозрения, что на Ньюгейтский рынок он ходил искать меня); остальные дети цеплялись за наше ландо и срывались, и мы с величайшей тревогой, уже изрядно отъехав, наблюдали их разбросанными по всему Тэйвис-Инну.

Сергей Семёнов, 2016

Сертификат Поэзия.ру: серия 1529 № 120513 от 09.06.2016

0 | 2 | 1313 | 25.11.2024. 00:27:06

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []