Назло

«Девятнадцать лет, девятнадцать лет в июле будет, как она с этим бирюком лямку тянет», - Любаня сердито металась по дому, делая вид, что прибирает разбросанные мужем вещи. Федор опасливо убрал с ее пути длинные ноги и прикрыл руками приготовленный на скамейке инструмент.

«За всю жизнь один раз сказать «люблю», вот дура-то согласилась за него замуж пойти, как будто других парней не было», - тут Люба даже в мыслях сама себе не признавалась, что прикрыла Федором грех. Забыла напрочь, что назло, целовавшемуся с ее подругой Пашке, сама первая на танцах заговорила с вечно глядевшим на нее тоскливым взглядом Федькой. И проводить позволила. А через две недели, узнав, что беременна от изменщика, из гордости не сказав ему ни слова, согласилась на Федино предложение. С рождением дочери все боялась пристальных взглядов мужа на Татьянку, но со временем успокоилась: души Федор в дочке не чаял, и пеленки стирал, и на руках ночами баюкал, когда зубки резались, и песни пел.
Вот с Танюшкой только и разговаривал, а ей кроме «спасибо», да «чего сделать» и вспомнить нечего. Пашка, бывало, соловьем заливался с ней, она не успевала отсмеяться после одной шутки, как он вторую рассказывал.

Любаня шагнула к шифоньеру, - приехал Павел к матери, овдовел и приехал горе залечивать.
Женщина распахнула дверцу – после Танюшкиной свадьбы в шкафу просторнее стало – перебрала платья, а вот наденет сейчас самое красивое, какое на роспись дочери надевала, и пройдется по улице. Ведь не старуха еще – тридцать девять в январе исполнилось. Возьмет и пойдет в кино, сто лет не была в клубе. Сняв наряд с плечиков, молча, юркнула в спальню и, сбросив халат, долго разглядывала себя в зеркало. Грех Бога гневить – другие в ее годы расплывутся, как тесто в квашне, а она все как девчонка, грудь только после Танюхи больше стала. Видимо, в мать пошла, той уж к семидесяти, а она по-прежнему легка на ногу.

Любаня завернула косу в тяжелый узел на затылке - сколько раз грозилась отрезать волосы, но Федька на полном серьезе буркнул, что домой не пустит, может и впрямь остричь – пусть не пускает, соберется и уйдет к мамане. Порывшись в тумбочке под зеркалом, Люба достала тюбик помады, мазнула губы – бледная, перебрала еще пару и, найдя нужную, удовлетворенно выдохнула, то, что надо – розово-сиреневый оттенок на губах отразил голубизну глаз. Прыснув на себя Танюшкиными духами, Любаня надела лодочки на высоком каблуке, перебросила сумочку через плечо и, обдав, молча взглянувшего на нее мужа ароматом то ли ландышей, то ли сирени – Кристиан Диор – хвасталась Танюшка, вышла на крыльцо, громко хлопнув дверью.

Она не видела, как подхватившийся Федор подошел к окну и, слегка отодвинув занавеску, с тоской поглядел ей вслед - насильно мил не будешь. Мужчина вернулся к столу, вспоминая, что же он собирался делать, потер лоб и, увидев под скамейкой туфли жены, зачем-то взял одну – сколько лет живет с ней, а не перестает удивляться, до чего же маленькая ножка у нее, вся подошва с его ладонь. Он повертел туфлю, заметив, что набойка на каблуке сносилась, Федор отколупнул ее лежавшим на скамейке резаком, порылся в тумбочке в поисках упругого листа полиуретана, и принялся кроить новую.

А Любаня, стеснявшаяся своего парадного вида, коротко здоровалась с сидевшими на лавочках соседками, попутно придумывая для особо любопытных подходящий повод своему променаду. Но никто почему-то не спросил. Так она и дошла до клуба, но поглядев на толпившихся возле ступеней подростков, свернула влево, там через две улицы строил коттедж Андрей – Татьянин муж. К ним, что ли заглянуть?
Люба свернула в переулок, ругая себя, что вырядилась, придется врать дочери, не скажешь же ей, что это она отцу назло из дома ушла – та все равно его сторону примет, но тут из-за забора ее окликнули. Прикрывая глаза от слепящего закатного солнца, женщина не сразу узнала бывшую одноклассницу Клаву – та из худой как щепа девчонки превратилась в дородную бабу.
- Праздновать, что ли чего собралась, Любань?
- Да вот к своим надумала сходить, проверить, не надоели ли друг другу за месяц-то?
- А ко мне зайти не хочешь, - голос Клавы, с которой они и в школьное время особо не дружили, был угодливо доброжелательным.

Не хотелось Любе общаться с ней, почему – она и сама не знала, в одном классе учились, в одном селе жили, а не пересекались их пути. Но, думая, что скоротает у неё часок, согласилась, ответила надуманно-весело:
- А почему бы и не зайти?
Клава, ожидая ее у калитки, заговорила громче, чем надо:
- Проходи, гостья дорогая, мы тут только что о тебе говорили.
- А мне и не икнулось ни разу, - улыбнулась Люба, но, шагнув в беседку, увитую плющом, осеклась – за столом, рядом с изрядно выпившим Клавиным мужем, сидел Павел. Седой, с лицом изрезанным морщинами, но такой же говорливый:
- Здравствуй, Любушка. А я только сейчас Клаве и Петру сказал, что ты - любовь всей моей жизни. Что, если бы не Федор, то быть бы тебе моей.
- Да-да, - пьяно покачиваясь, подтвердил Петр, - наливай, Паша, за любовь надо выпить.
- А может она брезгует с нами пить, - приветливость Клавы вдруг испарилась, - она по земле-то не ходит, как мы грешные, а летает. Или все-таки выпьешь за любовь-то?
- За любовь я месяц назад пила, когда дочь замуж отдавала, - пришла в себя Люба, а у вас какой праздник сегодня?
- Так горе же у человека, вот мы ему и сочувствуем, - Клава, не чокаясь, выпила рюмку, хлопнула по руке потянувшегося за стопкой мужа, и, сказав, - пойдем, тебе спать пора, - потянула Петра из беседки.
- Гордая ты, Любаша, много у меня баб после тебя было, но ты из души не выветрилась, - тихо проговорил
мужчина, когда хозяева с шумом удалились в дом.
Сколько лет, засыпая в объятьях мужа, Люба мечтала, что придет к ней Павел и скажет эти слова, но сейчас, услышав их, она ничего кроме пустоты в себе не ощутила:
- А я, Паша, благодарна тебе, что ты тогда мне с Галкой изменил. Если бы не это, то прошла бы я мимо своего счастья, - и, осознав, что говорит правду, Люба налила в чистую рюмку капельку водки, – вот за это я, пожалуй, и выпью.

Выдохнув, женщина потрясла головой, и обрадованная открывшейся ей истиной, заторопилась домой:
- Все у тебя будет хорошо, Паш, ты только на горькую не налегай.
Клавка, следившая за ними из-за угла дома, разочарованно хлопнула себя по щеке - зря терпела укус комара, ни словом, ни жестом Любка не замаралась. Вон, как угорелая, к своему Федюне полетела. И, что только в ней мужики находят.

А Люба и вправду спешила домой, впервые за девятнадцать лет ей захотелось сказать мужу, что он в сто раз лучше Павла.
Федор ждал ее на крыльце, если бы не огонек сигареты, она бы не сразу его заметила – света нигде не было.
- Люба, ты, если уходить надумаешь, Танюхе не говори, что я ей неродной, - хрипло выдавил мужчина.
- Что? Ты, знал? Ты знал и молчал столько лет, - женщина уткнулась мужу в грудь, где молотом колотилось сердце,- глупый, - Любаня смеялась и плакала одновременно, - если бы ты сказал об этом раньше, я бы тебе сына родила.
По-медвежьи обхватив ее, Федор откашлялся, но все равно хрипло произнес:
- Ну, это еще не поздно, пойдем на сеновал, там медом пахнет.
- Ишь, чего удумал, - привычно заворчала Люба, но, встав на цыпочки, обхватила Федора за шею и припала к таким родным губам.

Елена Жалеева, 2015

Сертификат Поэзия.ру: серия 1547 № 114151 от 09.09.2015

0 | 1 | 1377 | 17.11.2024. 16:19:45

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []