Аристофан

ПЬЕСКА
Действующие лица:
Аристофан, комедиограф

Аргус, собака Аристофана

Платон, философ, ученик Сократа

Аристипп, философ – гедонист, ученик Сократа

Дамалис, Жена Аристофана, на сцене не появляется

Сыновья Аристофана Филипп и Арар, оба считают, что они - комические поэты

Филократ, слуга Аристофана

Действие первое

Мужская зала в доме Аристофана. Жертвенник богини Гестии(*1) окружен небольшой беседкой. Несколько стамносов(*2) для вина и масла, закопчённая жаровня для сжигания стружек. Аристофан в белой тунике полусидит в ложе.
На низком столике – герма(*3) и шашки, в которые Аристофан сражается сам с собой, делая вид, что играет с собакой.
АРИСТОФАН (обращаясь к псине): А знаешь ли ты, Аргус, что шашки придумал Гермес. А еще он изобрел письмена и установил порядок созвездий.
(Берет со стола герму, разглядывает и, грустно вздохнув, ставит на место).
Вот один из его обликов, и возможно, самый правдивый. Такие штуковины, только большие, когда-то устанавливали на главных перекрёстках дорог. Жаль, что лет тридцать назад их приказали заменить на скучнейшие столбы…
Твой ход, дружище. Что, не хочешь? Ты можешь сказать мне, что шашки – это баловство, а от Гермеса нельзя ждать ничего путного – ведь он еще тот плут, и никто не превзошел его в воровстве и лукавстве. Свою первую кражу он совершил в младенчестве, угнав пятьдесят коров у Аполлона. Затем этот проказник стянул у Зевса скипетр, у Посейдона - трезубец и чего- то по мелочи у Афродиты. Ах, да – пояс. Впрочем, эту историю я тебе успел пересказать тысячу раз за то время, что мы с тобой вместе.

(Пес предано смотрит хозяину в лицо, затем переварачивается брюхом вверх. Аристофан начинает его с умилением гладить.
С улицы в дверь раздается стук металлического молотка. Слышно, как Филократ открывает дверь.В залу, отпихивая Филократа, входят Платон и Аристипп.)

ПЛАТОН: Хайре(*4), достопочтимый Аристофан, что же ты в такой важный и торжественный для себя день проводишь в одиночестве?

АРИСТОФАН: Какие внезапные гости! Я Вас и по отдельности-то уже не ждал встретить, а вместе – и подавно.
Что касается твоего замечания, Платон, то я с некоторых пор полюбил одиночество. Вдобавок, я нахожусь в компании вот этого блохастого кобеля. Неспроста в Афинах новый год наступает во время восхода Сириуса в созвездии Большого Пса. Говорят, Пифагор(*5), вернувшись из Египта, рекомендовал держать у рта умирающего собаку, потому что именно это животное наиболее достойно получить отлетающую душу и навечно сохранить ее добродетели. Да, этого дурня кличут Аргусом – в честь того, кто оказался единственным, признавшим своего возвратившегося после долгих странствий хозяина. Почему меня не назвали Одиссеем? Может, потому, что я большую часть жизни провел в Афинах, предпочитая путешествия своего воображения. Зато оно может завести куда дальше, чем пыльная дорога из Афин в Микены.
Да, а о каком торжестве ты тут говорил?

ПЛАТОН: Как? Неужто я ошибся?! Ведь у тебя сегодня день рождения!

АРИСТОФАН: Стоит ли праздновать то, что приближает нас к смерти. И что значит земная жизнь в сравнении с загробной. И существует ли загробная? Если да, то все ли мы бессмертны? Или бессмертие можно заслужить только в памяти потомков? В тот год, когда я родился, начали строить Парфенон. Он-то точно переживет меня.

ПЛАТОН: Вот что я думаю по этому поводу. Бояться смерти - это не что иное, как приписывать себе мудрость, которой не обладаешь, то есть возомнить, будто знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто не знает ни того, что такое смерть, ни даже того, не есть ли она для человека величайшее из благ, между тем ее боятся, словно знают, наверное, что она величайшее из зол. Но не самое ли позорное невежество - воображать, будто знаешь то, чего не знаешь?

Аристофан: Ты меня не путай, Платон. Я ведаю лишь одно - пока ты не умер, нельзя сказать, как ты прожил…

ПЛАТОН: Возможно, ты и прав. Но пока ты жив, и посему прими от меня этот пухлый кувшин вина (протягивает Аристофану кувшин).

АРИСТИПП: Прости, Аристофан, что я без подарка. Я ведь и не предполагал, что окажусь сегодня у тебя в доме. Случайно встретив на улице Платона и узнав, куда он направляется, я согласился его сопровождать.

ПЛАТОН: Сколько же мы с тобой, Аристофан, не виделись? Поди, лет десять прошло! А ты не сильно изменился за это время.

АРИСТОФАН: Ну, не ври. Впрочем, сказать по правде, моя макушка за это время даже не полысела. Всё потому, что она и до твоего отъезда блестела на солнце как серебряная драхма. Знаешь, что ответил один мудрец на вопрос «почему люди лысеют»? Потому что у них выпадают волосы и больше не растут...

АРИСТИПП: Для ращения волос знахари советуют втирать в кожу настой из высушенных лягушек, ящериц и змей.

АРИСТОФАН: И зачем мне всё это? Лысые имеют очевидные преимущества. Во-первых, они выглядят свирепей (пытается скорчить, как ему кажется, жуткую рожу). Правда, это важно, скорее, для воинов. Но в любом случае им и голову легче мыть, и не нужно ни постригать её, ни расчесывать гребёнкой.
И, в конце концов, не скрывать же мне свою плешивость за париком? А что?! Прикажу, чтобы челядь сплела мне парик из шерсти животных и перьев птиц. И приклею к лысине смесью смолы и птичьего помета.
Ведь у нас в моду опять входят длинные волосы, как это было до Персидских войн, когда мужчины завивали их, разделяли на отдельные пряди и укладывали на плечи. А ты, Аристипп, погляжу, красишь волосы хной? И используешь щипцы для завивки! Хочешь выглядеть помоложе и покрасивее?
Вот парадокс – безобразный не страшится утратить свою красоту, поскольку нельзя лишиться того, чем не владеешь. А тот, кто смазлив – всю жизнь проводит в ужасе растерять свои прелести. Но каков он, стандарт красоты? И существует ли тогда эталон уродства? Но это вопросы к Вам, прославленным философам, а не ко мне – обыкновенному сочинителю комедий.

ПЛАТОН: Не скромничай. Музы долго искали для себя такой храм, который мог бы существовать вечно. В конце концов, они нашли его в душе Аристофана. На твоих представлениях в театре Диониса перебывал весь город.
Я ведь тоже когда-то готовился выступать с трагедиями на состязаниях, но, встретив Сократа, сжег свои стихи.

АРИСТОФАН: А я сначала отдавал пьесы в чужие руки, потому что сам был еще девушкою и не смел родить. Ты же знаешь наши обычаи, не одобряющие ранних дебютов на сцене. А сейчас почти не сочиняю. За ветхостью тела заявилась дряхлость ума. Теперь дети делают вид, что занимаются моим ремеслом...
Ответь мне, Платон, давно ли ты вернулся в Афины? Ведь, если мне не изменяет память, – а она мне изменяет все чаще и чаще - вскоре после смерти Сократа ты отправился в Египет. Говорят, еще тебя видели на Сицилии в обществе с пифагорейцами. Это там ты надеялся основать свое идеальное государство? И как к этому отнесся Дионисий Сиракузский(*6)? Неужели можно создать общество, в котором философам вместо чаши с ядом дозволялось бы править?

ПЛАТОН: Да, я побывал в Сиракузах. И знаешь, Аристофан, кто был первым, кого я встретил при дворе Дионисия? Аристиппа!

АРИСТОФАН: Вот вы сейчас мне все и расскажете. Коли вы все равно припёрлись, не устроить ли нам импровизированную попойку – будет и ни тесно, и ни скучно.

ПЛАТОН: Человек, который ест в одиночку, всего-навсего заполняет бурдюк с названием желудок. А вот от приятной беседе мы получим и прок, и удовольствие.

АРИСТОФАН: Если понадобится, в вашем распоряжении ночные вазы. Зеленая, с изображением Сатира - моя. Аристиппу достанется из коринфской глины с желтоватым оттенком со сценками из жизни гетер. А тебе, Платон, подойдет вон та ваза с изображение обнаженного юноши с маленькой писей.

АРИСТИПП: Короткая имеет массу преимуществ: выглядит краше, семени приходится преодолевать меньшее расстояние, а посему оно вернее достигает цели.(*7)

АРИСТОФАН: Когда-нибудь наши далекие потомки будут изучать наши нравы по рисункам на ночных горшках.

АРИСТИПП: А то, чем мы питались - по закаменевшим фекалиям. Надеюсь, Аристофан, ты не станешь, выставлять на стол наполненную какашками вазу в качестве последнего аргумента в споре. Как это делают герои твоих комедий.

АРИСТОФАН: Мой последний аргумент, Аристипп, - это всегда насмешка. Над самим собой…
Филократ, помоги достопочтенным гостям разуться и омыть руки. Давайте украсим головы венками из мирта и плюща, хотя, если честно, я абсолютно не верю, что это спасает от опьянения.

АРИСТИПП: Вот это-то мы сейчас и проверим.

АРИСТОФАН: А сперва совершим возлияние богам. Извините за скромность угощений – я никого не ждал. Филократ, чем мы будем потчевать гостей?

ФИЛОКРАТ: Из мяса со вчерашнего дня осталась хребтовая часть острозубого вепря и немного козлятины. Зато много рыбы – жаренная барбуния, фаггрия и анчоусы.
Еще - подслащенное медом вино из Тасоса. И - Лесбосское - с мятой.
АРИСТОФАН: Тащи все, что есть. И прихвати побольше хлеба, лимонов и оливок.
Оливки, скажу я Вам, основа нашего процветания. Ведь они были подарены нам самой богиней Афиной.
(Аристофан жестом приглашает Платона и Аристиппа занять места на другое ложе. Гости располагаются друг к другу спиной.)

АРИСТОФАН: Платон, а что же за идеальное государство ты собираешься построить?

ПЛАТОН: Я хочу лишь, чтобы все опять стало общим, как в старые добрые времена. Примерно как в Спарте, только совершеннее. Назовем такое государство Аристократией.

АРИСТОФАН: Значит, ни у кого не будет ничего собственного, но всё у всех общее?

ПЛАТОН: Да, Аристофан. Всё у всех будет общее. Ни у кого не должно быть такого жилища или кладовой, куда бы ни имел доступ всякий желающий.
И вообще, никто никогда не должен оставаться без начальника — ни мужчины, ни женщины. Ни в серьезных занятиях, ни в играх никто не должен приучать себя действовать по собственному усмотрению.
А отход от Аристократии случается тогда, когда у людей появляется много собственности и земля перестает быть общей.
Властители хотят жить в роскоши, и отсюда возникает олигархия, отделяющая кучку богачей от бесправных бедняков, которые их ненавидят и устраивают новые восстания. Это может приводить к установлению демократии. И, вроде, тогда будут и полная свобода, и возможность делать что хочешь. Но при демократии властителем может стать человек, который не имеет способности к управлению и не добродетелен, но ему оказывается почет, лишь бы он обнаружил свое расположение к толпе. А посмотреть, так чем он отличается от разбогатевшего кузнеца, лысого и приземистого, который недавно вышел из тюрьмы, помылся в бане, приобрёл себе новый плащ и собирается жениться на дочери своего господина, воспользовавшись его бедностью и беспомощностью. Он часто нагл, разнуздан, распутен и бесчестен…

АРИСТОФАН: И правда, демократия не сближает бедных с богатыми, но приводит к новым бунтам и даже к тирании. Таким образом, из крайней свободы возникает величайшее и жесточайшее рабство.

ПЛАТОН: И все по причине порчи человеческих нравов.

АРИСТОФАН: А при Аристократии, значит, нравы портиться не будут?

ПЛАТОН: Ну, для этого нужно создать условия. В идеальном государстве будет три сословия:
Высшее сословие, или сословие воспитателей. Второе сословие – это стражи, или воины. Наконец, сословие остальных граждан - кормильцев. Ну там, ремесленники, торговцы, землепашцы.

АРИСТОФАН: Правильно ли я понимаю, что к высшему сословию относятся философы?

ПЛАТОН: В первую очередь философы.

АРИСТОФАН: Значит ты, Платон, обязательно бы вошел в это сословие?

ПЛАТОН: Какой ты ждешь от меня ответ на этот вопрос, Аристофан?

АРИСТОФАН: А Аристипп?

ПЛАТОН: Если он откажется от некоторых своих взглядов, пожалуй, его тоже могут определить в это сословие.

АРИСТОФАН: А если не откажется, Платон? Какое место ему будет уготовлено? Стражником быть он не сможет? Землепашцем? Тоже нет. Значит, он будет абсолютно лишним, и я бы даже сказал – вредным для вашего государства! В лучшем случае, успеет удрать туда, где ваши порядки еще не прижились.
Ну, хорошо, а вот такой скромный сочинитель комедий как я, войдет в круг избранных?

ПЛАТОН: Хоть ты и не философ, Аристофан, но в отношении тебя ответ будет скорее положительным. Понимаешь, когда-то Бог примешал в души людей частички разных металлов. Тем, кто способен править, он примешал золота, в души воинов - серебра, а в души земледельцев и ремесленников - железа и меди. И в твоей душе, и в душе Аристиппа можно обнаружить частички золота.

АРИСТОФАН: Но кто же будет пробовать на зубок, какая частица металла досталась мне?

ПЛАТОН: Способ отбора в правители — экзамены, устраиваемые теми, кто уже является правителями.

АРИСТОФАН: А как же можно установить такой порядок?

ПЛАТОН: Это произойдет тогда, когда среди потомков царей встретятся философские натуры.

АРИСТОФАН: Боюсь, тебе придется долго ждать, Платон. Что же, я понял, чем была занято твоя голова за то время, пока мы не виделись.
А ты, Аристипп, говорят, считаешь любовные утехи и прочие наслаждения главной целью существования людей? Или просто оправдываешь собственный образ жизни?

АРИСТИПП: Грекам свойственна обнаженная чувственность. И мы здесь не одиноки. Вот и персы поступают весьма умно, награждая всякого придумавшего новый вид удовольствий.
Мой принцип таков. Каждый должен заботиться лишь о том, чтобы познавать наслаждения как можно больше и интенсивней. Одно удовольствие принципиально ничем не отличается от другого – просто в конкретный момент одно приятнее другого. Что вне удовольствия, по большому счету оставляет человека равнодушным. В том числе - добродетели.
И если говорить серьезно, кто же из нас не гедонист? Просто не каждый признается в этом. Вот ты Аристофан, разве не любишь гетер?

АРИСТОФАН: Я уже в таком возрасте, когда многие услады мне недоступны. И если девичий стан еще ублажает мой взгляд, то мой некогда мощный жезл служит мне лишь для опорожнения мочевой пузыря после трех выпитых киликов родосского вина.

АРИСТИПП: А ты не пробовал использовать ятрышник или истолченный перец, смешанный с семенами крапивы? Еще, говорят, для возбуждения помогают плоды пинии.

ПЛАТОН: Присциан в своем медицинском трактате предлагает окружать пациента хорошенькими девочками и мальчиками, а также давать ему читать книги, которые будят сладострастие.

АРИСТОФАН: Боюсь, мне это все уже мало поможет. Зато, насколько во мне угасли всяческие удовольствия, связанные с телом, настолько же возросла потребность в беседах и удовольствии от них. Поэтому я теперь испытываю только два наслаждения – беседовать с друзьями, а после в одиночестве гладить по холке любимого пса.

ПЛАТОН: Софокл(*8) утверждал, что старость уже тем хороша, что освобождает от рабства чувственных удовольствий. Тогда, согласно Аристиппу, старость становится бессмысленной.

АРИСТИПП: А я вот пока не старик. Это киник Антисфен, известный вам ученик Сократа, убеждает всех жить подобно собаке, избегая наслаждений и роскоши. Но я что-то пока не готов, как он, носить дырявый короткий плащ на голое тело и распугивать горожан длиной бородой.
А вот Солона за подаренные Афинам диктерионы(*9) мы должны благодарить. Разве наш славный город можно сравнить со Спартой, где проституток раз-два и обчелся. Говорят, это потому, что их монеты из железа не принимаются в других городах. Сутенерам там работать не выгодно.

АРИСТОФАН: После того как спартанцы отказались от золотых и серебряных монет, их железяки занимают столько места, что для сбережения хотя бы пятнадцати мин нужно строить сарай, а сами деньги перевозить на телеге.

АРИСТИПП: Да что мы снова о Спарте. Афины мне куда милее. Я так люблю пройтись мимо какого-нибудь дома свиданий в районе Пиреи или Керамик и поглазеть, как выстроившиеся в ряд продажные женщины в прозрачных платьях завлекают матросню. Или, идя по узенькой улочке, обнаружить в песке отпечаток сандалий прошедшей вперед потаскушки с лаконичным возбуждающим призывом - «следуй за мной». И, ускорившись, догнать её, и встретиться взглядом с бесстыжими глазищами навыкат, и любоваться огромным ртом с чувственными губами.

АРИСТОФАН: Добавь к этому широкие бедра и мощные ляжки!

АРИСТИПП: И мягкий, слегка выпуклый животик!

АРИСТОФАН: И крепкие ягодицы!

АРИСТИП: И чтобы грудь с трудом умещалась в ладони. Когда Фрину собирались осудить за содеянные преступления, защитник Гиперид распахнул её наряд, и судьи увидели такие обалденные сисяры, сладкие, как зрелый виноград, и от увиденной красоты они не стали выносить ей обвинительный приговор.

(Все мечтательно затихают.)

АРИСТИПП: И не забывайте, что проститутки платят налоги, на которые строятся храмы в честь прекраснозадой Афродиты(*10), а потом в этих храмах мы устраиваем конкурсы женских попок(*11).
По нашим традициям мужчине предписано вступать в брак не раньше 30. И что делать молодым парням? Петь свадебную песнь левой рукой? Вот юноши и пользуют проституток, поскольку со свободными женщинами внебрачные связи у нас запрещены.

ПЛАТОН: А почему же они продолжают посещать распутниц в зрелом возрасте?

АРИСТИПП: К хорошему быстро привыкаешь.

АРИСТОФАН: А я всегда предпочитал дешевым шлюшкам настоящих гетер. Ведь с ними можно поговорить о литературе. Рассказывают, что Сократ посещал сожительницу Перикла гетеру Аспасия только чтобы послушать ее мудрейшие рассуждения.

АРИСТИПП: Помню, однажды мы вместе с каким-то прыщавым подростком входили в дом к гетере Лайде. Мой спутник от смущения сильно покраснел, а я объяснил ему: «входить не позорно, позорно не найти сил, чтобы выйти».
У Лайды есть пояс, расшитый цветами и с вышитыми словами: «Люби меня всегда, но не ревнуй, если другой окажется на твоем месте». Разве не все равно, занять ли такой дом, в котором жили многие, или такой, в котором никто не жил? И не все ли равно, плыть на корабле, где уже плавали тысячи людей, или где еще никто не плавал? Вот так же все равно, жить ли с женщиной, которую уже знавали многие, или с такой, которую никто не трогал. К тому же, ведь это я владею Лайдой, а не она мною. Лучшая доля не в том, чтобы воздерживаться от наслаждений, а в том, чтобы пользоваться ими в пределах разумного, то есть властвовать над ними.

АРИСТОФАН: Мне не совсем понятно, Аристипп, цепь твоих рассуждений. Скажем, если ты провел целый день в обществе прекрасной Лайды – ты удовлетворялся в пределах разумного, а если двух гетер – то вышел из берегов?

АРИСТИПП (мечтательно) Сразу двух?!! Нет, из берегов я бы не вышел.
Кстати, из гетер получаются отличные жены. Что не лишает их мужей возможности продолжать услаждаться другими прелестницами.

ПЛАТОН: И юными мальчуганами, у которых еще пуха нет на лице. Юношеский цвет двенадцатилетнего мальчика приводит меня в радость, но предпочтительнее мальчик лет тринадцати. Тот, кому четырнадцать, - еще более сладостный цветок Эротов, и еще прелестнее тот, кому только исполнилось пятнадцать. Шестнадцатый год - это возраст богов, а желать семнадцатилетнего - удел не мой, а Зевса...(*12)

АРИСТОФАН: И чем ты, Платон, тогда не гедонист?

ПЛАТОН: А что я такого сказал. Каждый уважающий себя афинянин должен держать возле себя молодого друга...

АРИСТИПП: Тут мы с великого Зевса пример и берем. Ведь это он в шкуре быка совратил Европу, в облике змеюги - Деметру и Персефону, а прикинувшись орлом, - юного Ганимеда. Нашим олимпийским Богам не чуждо ничто человеческое.

ПЛАТОН: Ну, Зевс…он при создании человека сразу опирался на три пола: мужчину, женщину и андрогина. Ну тот, который сразу мужчина и женщина. Каждого он разделил пополам - вот почему те, кто произошел от изначального мужчины, ищут свою половинку в виде мужчин, кто произошел от изначальной женщины - предпочитают женщин. И лишь от андрогинов повели свой род мужчины, любящие женщин, и женщины, любящие мужчин. С тех пор, когда кому-либо случается встретить свою половину, обоих охватывает такое поразительное чувство привязанности, близости и любви, что они поистине не хотят разлучаться даже на короткое время. И люди, которые проводят вместе всю жизнь, не могут даже сказать, чего они, собственно, хотят друг от друга.

АРИСТИПП: А меня тянет на всех без разбора.

АРИСТОФАН: Что же, Аристипп, я, выслушав и тебя, и теперь знаю, о чем ты думал все то время, пока мы не виделись. Во многом я не готов согласиться ни с тобой, ни с Платоном. Но кажется мне, что многое мы представляем одинаково. Как считал Фалес(*13):
За три вещи благодарен я судьбе:
во-первых, что я человек, а не животное;
во-вторых, что я мужчина, а не женщина;
в третьих, что я эллин, а не варвар.
***


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

(В залу входят Филипп и Арар.)

АРИСТОФАН: А вот и мои оболтусы явились. Помнишь ли ты их, Платон? Перед твоим отъездом из Афин они были значительно мельче. У меня тогда еще водилась надежда, что они поумнеют и из них выйдет хоть какой-то толк.

ПЛАТОН: Да-да, что-то припоминаю.

АРИСТИПП: Шустрые были мальчуганы, бегали в школу в сопровождении Филократа, который волок за ними деревянные таблички для письма и две здоровущие арфы.

АРИСТОФАН: (обращаясь к Филиппу и Арару): Присоединяйтесь к нашей трапезе. А вы помните Платона и Аристиппа?

АРАР: Да, конечно, мы ведь не раз лицезрели, как они спорили друг с другом и другими афинянами на Агоре.

АРИСТОФАН: А как вы провели сегодняшний день?

ФИЛИПП: Все утро прозанимались в гимнасиуме. Сперва отрабатывали удары на кожаных мешках с песком. Затем занимались борьбой. На игру в мяч, если честно, уже не хватило сил. Потом потели в лаконикуме(*14).

АРИСТОФАН: В мое время в гимнасиумах мальчики вели себя так, чтоб глазу зевак срамоты не открыть непристойно. И очертание прелестей юных своих на нечистый соблазн не оставить. В дни минувшие маслом пониже пупа ни один себя мальчик не мазал. И курчавилась шерстка меж бедер у них, словно первый пушок на гранате. Но не для всеобщего обозрения.

АРИСТИПП: А что подумает какой-нибудь чужестранец, однажды обнаружив толпу занимающихся физическими упражнениями раздетых афинян с детородными органами, перевязанными разноцветными ленточками. Разве мы сможем ему объяснить, что натягиваем крайнюю плоть на головку и перевязываем лентой, чтобы не повредить наши жезлы, а не для выпендрёжа.

АРИСТОФАН: Да, действительно, если задуматься, зрелище комическое. Вот погодите, пройдет еще какое-то время, и бантики запестрят на наших обнажившихся юнцах, разгуливающих прямо по Панафинейской улице(*15).

АРАР: Могу тебя успокоить, отец. После гимнасиума мы отправились именно на Панафинейку.

АРИСТОФАН: Кто бы сомневался.

АРАР: Так вот. Там пока что-то не видать ни пестрых, ни белых ленточек…. Зато мы сегодня наблюдали за петушиными боями.

АРИСТИП: (перебивая) Сейчас я вам расскажу историю про петуха. Один петух во дворе топчет курицу. Из дома выходит хозяин и бросает горсть зерна. Петух забывает про курицу и начинает клевать зерно. Хозяин со вздохом произносит:
- Не дай Зевс так оголодать!

Все смеются.

АРАР (продолжает): Так вот...мы с Филиппом поставили четыре обола на крупного петуха с зеленым оперением груди и живота. Хвост и крылья у него были фиолетовыми, а бордовый гребень разделен на три борозды.

АРИСТИПП: Какой разноцветный петух.

ФИЛИПП: А какая у него была широченная грудь. И сильные упругие ноги! Красавец! Глаза злючие, налитые, коричнево-красноватого оттенка. Перед боем нашего петуха накормили чесноком, прикрепили к лапам бронзовые звонкие шпоры.

АРАР: А против него выставили какого-то замухрышку. Мерзко-мышиного цвета, с мерзкими свислыми крыльями и такой же мерзкой маленькой головой.

АРИСТИПП (вставляет): С такой петушку легче избежать травмы.

ФИЛИПП: И как же этот плюгавик вчистую отделал нашего петуха!
Он не просто наскакивал на соперника, вовремя уклоняясь от ударов клюва и крыльев, но знал наперед, когда и в какое место нанести решающий удар.

АРИСТИПП: М-да. Вам впредь нужно делать ставки на разных петухов. Тогда вместе вы никогда не будете в проигрыше.

ПЛАТОН: Впрочем, и в выигрыше тоже.

АРАР: А потом Филипп там же, на Агоре, вступил в поэтический поединок с Фулоном.

АРИСТОФАН: И что, тоже на деньги? И чем эта схватка отличалась от петушиного боя?

АРАР: Лучше не спрашивай. В конце концов, Фулон обвинил Филиппа в использовании кусков из комедий Аристофана.

ФИЛИПП: А потом Арар соревновался с каким – то, к счастью хлюпким, юнцом! И Арара также обвинили в том, что он пил из того же источника.

АРИСТОФАН: И что?

АРАР: Тогда нам пришлось подраться, используя противников в качестве кожаных мешков с песком.

АРИСТИПП: И что?

ФИЛИПП: А они использовали нас.

АРСТИПП: И здесь я могу предложить блестящее решение – пусть Филипп и Арар соревнуются только между собой, и тогда выиграет тот, кто натырит более удачные строфы.

АРИСТОФАН: У меня они все удачные.

АРАР: А потом мы ходили в порт поглазеть, как полураздетые шлюхи завлекают клиентов в свои объятья. А на одной из извилистых улочек обнаружили на песке отпечаток от женских сандалий с надписью - «следуй за мной». И тут же приметили и хозяйку в круглой остроконечной шляпке. У нее были большущие карие глаза и огромным чувственный рот.

ФИЛИПП: И такие мощные ляжки!

АРАР: И мягкий, выпуклый живот!

ФИЛИПП: И крепкие ягодицы!

АРАР: И она кокетливо покачивала широкими бедрами.

АРИСТОФАН: Дальше можете не продолжать. Я закончу за вас: ее груди не уместились бы в ладонях. У меня впечатление, что эти молодые люди подслушали наш недавний разговор. Аристипп, они явно твои приверженцы.

АРИСТИПП: И как эти приверженцы завершили свой визит в порт?

ФИЛИПП: Арару досталась та самая, в шляпке, а мне ее подружка, которая оказалась дочерью одного афинянина по имени Стефан, который заманивал богатеньких чужестранцев, пользуясь чарами своей жены. Затем он заставал парочку во время соития и требовал денежки от одураченного сластолюбца в качестве отступного. Таким же образом он использовал собственную дочь. Вот так она и стала проституткой.

ПЛАТОН: Какой мерзавец!

ФИЛИПП: А потом шлюшки, развлекали нас, играясь с кожаным олисбосом(*16).

АРИСТИПП: Лучшие олисбосы, скажу я вам, делают в Милете.

АРИСТОФАН: Одна хитрая женщина, чтобы жениться на собственной подруге для завладения её наследством, предлагала исполнять супружеские обязанности с помощью этой штуковины, пристегивающейся ремнями к бедру толчковой ноги.

ПЛАТОН: Неужели согласилась?

АРИСТИПП: Конец этой истории мне не известен.

ПЛАТОН: Ну вот, еще одно свидетельство падения наших нравов.

АРИСТИПП: Филипп, подскажи-ка мне адресок этих шалунишек. Нужно их будет навестить. И много ли они берут?

ФИЛИПП: По две драхмы за ночь.

АРИСТИПП: Однако, дороговато...

АРИСТОФАН: Рассказывают, будто брат Сафо(*17) выкупил из рабства египетскую гетеру Родопу за такие деньжища, которых хватило на строительство целой пирамиды…

АРИСТИПП: Одна гетера за ночь запросила кругленькую сумму, которой у ее воздыхателя отродясь не водилось. Затем парню, можно сказать, повезло - через несколько дней ему приснилось, что он овладел этой самой гетерой. Кувыркался с ней во сне до самого рассвета. Так она потребовала заплатить ей и за это удовольствие. И даже обратилась в суд.

АРИСТОФАН: И что решили судьи?

АРИСТИПП: Они постановили, что обвиняемый обязан принести деньги в сосуде, но что гетера может лишь протянуть руку за его тенью.

ПЛАТОН: Ну, это не совсем справедливо, ведь юноша блаженствовал, а женщине ничего не досталось.

АРИСТОФАН: Коли нет денег на шлюх, получай дармовые удовольствия возле жены.

ПЛАТОН: Надеюсь, ты имеешь в виду собственную, а не чужую.

АРИСТИПП: А я надеюсь, что ты подразумеваешь чужую, а не свою.

ПЛАТОН: Как считал Сократ - женишься ты или нет — все равно раскаешься.

АРИСТИПП: Но он же утверждал и другое: жениться нужно, несмотря ни на что. Если попадется хорошая жена, будешь исключением, а если плохая — станешь философом.

АРИСТОФАН: Вот он и стал философом. Аристипп, ответь мне на вопрос – могут ли наши жены быть гедонистками?

АРИСТИПП: Как это? Повтори, пожалуйста, то, что ты сейчас произнес.

АРИСТОФАН: Могут ли жены афинян быть последовательницами твоего учения?

АРИСТИПП: Ты меня удивил, Аристофан. Я даже сперва не понял твоего вопроса. Любая жена должна придерживаться строгих нравов. Ей не пристало быть умнее, чем полагается. Её главная обязанность - рожать и воспитывать детей.

ПЛАТОН: Полностью поддержу Аристиппа. Брак – это наше исполнение обязательств перед богами. Каждый гражданин просто обязан оставить после себя детей. И что очень важно – чтобы наши дети продолжали поклоняться тем же богам. А холостой афинянин должен расплачиваться за безбрачие денежным штрафом и потерей гражданских прав.

АРИСТОФАН: Но ведь случалось, что женщины главенствовали даже над богами.
Вспомните царицу Лидии Омфале, заставившую самого Геракла переодеться в женское платье и выполнять у ее ног женскую работу. А она, нарядившись в львиную шкуру, размахивала перед его носом палицей.

АРИСТИПП: Ну. То царица. И если честно, я не очень верю в эту историю.

АРИСТОФАН: Может, наши строгие правила в отношении жен со временем и смягчатся. И придет время, когда женщинам будет разрешено находиться в мужском обществе хотя бы в присутствии мужа. А то получится как в истории с царем Гиероном, которого высмеяли за плохой запах изо рта. Царь тогда в гневе спросил жену, почему она ему никогда об этом не говорила. «Я думала, так пахнут все мужчины» - был её ответ.

АРИСТИПП: А у тирренцев(*18) женщинам дозволяется участвовать в трапезах вместе с любым понравившимся мужчиной.

АРИСТОФАН: Скажи еще, что женщины получат право отказывать нам в ласках.

АРИСТИПП: Ну, ты же именно об этом писал в своей «Лисистрате», когда афинянки объявляют бойкот мужчинам до тех пор, пока те не прекратят войнушку.

АРИСТОФАН (цитирует самого себя):
Когда сидеть мы будем надушенные,
В коротеньких рубашечках в прошивочку,
С открытой шейкой, грудкой, с щелкой выбритой,
Мужчинам распаленным ласк захочется,
А мы им не дадимся, мы воздержимся,
Тут, знаю я, тотчас они помирятся.
Да, весьма неплохо написано…Но это же комедия! Чтобы жена мне не дала что с войной, что без? Голова у нее что ли болит?

АРИСТИПП: А давайте выпьем сладкодушистого вина. Как говаривал один мой знакомый(*19): Я должен смешать три чаши: одну во здравие, вторую за любовь и удовольствие, третью - для хорошего сна. Выпив три чаши, мудрые гости отправляются по домам. Четвертая чаша уже не наша, она принадлежит насилию; пятая - шуму; шестая - пьяному разгулу; седьмая - подбитым глазам; восьмая - блюстителям порядка; девятая - страданиям и десятая - сумасшествию и крушению мебели.

АРАР: Глаз мне сегодня уже подбили в драке. Поэтому, дойдя до седьмой чашки, я ничем не рискую! Может, потом сыграем в коттаб? Ты, отец, ведь когда-то был большим любителем плескануть остатками вина из бокала по самой крутой траектории, стараясь попасть в уравновешенный на подпорке сосуд. Или в голову металлической фигурки.

АРИСТОФАН: Мои глаза стал подводить меня, да и руки дрожат…

ФИЛИПП: (разглядывая стол) А мяса птицы у нас нет? Я так люблю поглодать куриные крылышки.

АРИСТОФАН: Как там у Гомера:
Декламирует:
Даже в рощах священных покоя вам нет,
Даже здесь припасли птицеловы для вас
Петли, сети, капканы, тенета, силки,
Западни и манки, тайники и сачки.
Птиц наловят — и скопом несут продавать.
Покупатели пальцами щупают вас…
И уж если считают съедобными птиц,
Пусть бы ели, изжарив, — и дело с концом!
Нет, и сыру накрошат, и маслом польют,
Кислым уксусом, зеленью сдобрят еду,
Сладковатой подливкой займутся потом,
Приготовят и теплою, жирной струей
Обольют они вас…

Нет, то не Гомер, я же сам это насочинял. А неплохо получилось…

АРИСТИПП: Птицу нужно заколоть в голову через рот. Пусть она будет с душком, как куропатка: если она в перьях, то ощипли ее. И начинай варить, а затем, выгрузив в миску зелень и добавив куски птичьего мяса, подавай к столу. Летом вместо уксуса положи в подливку гроздь незрелого винограда. Когда сварится, вынимай еду из горшка вместе с гроздью раньше, чем из винограда выварятся косточки, а потом подкроши сухарей(*20).

АРИСТОФАН: А еще хорошо рыбкой побаловаться. При персидском дворе выдавали щедрое вознаграждение тому, кто изобретал новое рыбное блюдо.

ПЛАТОН: Да, рыбку и я люблю. Сейчас бы заглотнуть десяточек пелорских моллюсков. Или сготовить жирненького озерного карася: смешиваешь молоко с топленым салом и крупой, добавляешь свежего сыра, яичных желтков и мозгов, завертываешь карасика в душистый лист фигового дерева и варишь в бульоне из кур или из молодого козленка… затем вынимаешь его, снимешь лист и кладешь в сосуд с кипящим медом(*21)….

АРИСТИПП: Один странствующий спартанец на постоялом дворе отдал хозяину рыбу, которую принёс с собой, и попросил приготовить её на ужин. Тот согласился, но отметил, что для приготовления ужина ещё потребуется хотя бы масло и хлеб. На что наш спартанец ответил: Будь у меня масло и хлеб, стал бы я связываться с этой рыбой.

(Все смеются.)

ПЛАТОН: А еще я обожаю сладкое. Вот вам секрет одной потрясающей вкуснятины. Берёшь сухие фрукты - сливы, инжир, черный и золотистый изюм, добавляешь миндаль и грецкие орехи, все это меленько нарезаешь и поливаешь аттическим медом - таким, который стекает с ложки. Ну, в общем, свежим, не засахарившимся – ведь хороший мёд засахаривается не позднее ноября(*22)….

АРИСТОФАН: И запиваешь все это божественным кикеоном, приправленным козьим сыром, ячменной мукой, луком, солью и всякими травками…

АРИСТИПП: Да я, посмотрю, вы все здесь чревоугодники, а значит – мои искренние сторонники!

АРИСТОФАН: Один обжора по имени Пифилл, прозванный Лакомкой, все время ходил с обёрнутым языком и освобождал его только перед самым угощением, а после еды очищал сухой рыбьей чешуёй. А еду брал, надев на пальцы перчатки, - ему хотелось положить её на язык как можно более горячей.

АРИСТИПП: Ну, значит, его обскакал известный поэт и чревоугодник Филоксен, который часами закаляет свои пальцы, опуская их в почти кипящую воду, чтобы первым брать самые лакомые горячие кусочки.

ПЛАТОН: Уже не закаляет.

АРИСТОФАН: А что так?

ПЛАТОН: Дионисий бросил Филоксена в каменоломни за то, что тот перестал восторгаться его стихами.

АРИСТОФАН: Да, с этими правителями нужно держать ухо востро. А с Дионисием и подавно.

ПЛАТОН: А ты знаешь, Аристофан, что однажды Дионисий плюнул в Аристиппа, а тот стерпел.

АРИСТИПП: Было такое дело. Но ведь рыбаки подставляют себя брызгам моря, чтобы поймать мелкую рыбешку, я ли не вынесу брызг слюны, желая поймать большую рыбу.

АРИСТОФАН: Ты всегда найдешь способ выкрутиться, Аристипп…
А давай, Платон, теперь отведаем подаренное тобой вино.

ПЛАТОН: Это вино с острова Санторин из винограда, выращенного на вулканическом пепле.

АРИСТОФАН: Разлей вино по кубкам, Филократ! И прибери объедки. А мы пока проследуем во внутренний двор. Я вам покажу, как цветут гранаты. Вы попадете в настоящее оранжевое царство! А еще по просьбе Дамалис там посажены два финиковых дерева из далекой Персии…
***



ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ


Вся компания, кроме Филиппа, возвращается в залу и занимает места возле наполненных вином кубков. Аристофан напевает песню: «Лучшее для смертных — здоровье, затем — пленительная красота; хорошо — когда есть богатство, нажитое честно, когда ты молод и среди друзей».
С этими словами он берет свой кубок, но, неожиданно поперхнувшись, начинает сильно кашлять и роняет его на пол. Вино разливается. Подбегает счастливый Аргус и радостно вылизывает остатки вина.

АРИСТИП (шлепнув Аристофана по спине): ничего, сейчас пройдет. Знаете историю про кимийца, жившего в Александрии, у которого помер отец? Он сдал тело покойника бальзамировщику и через положенное время пришел забрать его. У бальзамировщика было много других умерших, и он спросил, какие приметы были у отца кимейца. Тот ответил: "он кашлял".
Все смеются. И тут же замолкают, глядя, как Аргус неожиданно начинает скулить, из пасти вытекает пена, пес бьется в конвульсиях и умирает.

АРИСТИПП: Да, вовремя это я про покойничка пошутил. Что это с собачкой приключилось?

ПЛАТОН: Похоже на отравление.

АРИСТОФАН: Наклоняется к умершему псу, горестно гладит его. Начинает плакать.
Ну что, мой самый преданный друг. А я-то думал, что ты переживешь меня. Филократ, его нужно похоронить у нас во дворе под оливковым деревом.
Филократ уволакивает тело Аргуса.
Все с ужасом глядят на кубки с вином.

АРИСТИПП: Хорошо, что никто не успел отхлебнуть. Вот была бы потеха.

ПЛАТОН: Судя по всему, это не цикута, которой отравили Сократа. Иначе смерть наступала бы намного медленнее. Сократ в день казни, после того, как опорожнил отравленный кубок, еще долго ходил по камере взад и вперед до тех пор, пока у него не отяжелели бедра. Тогда он лег на лавку. Его тело постепенно становилось холодным и оцепенелым, а когда действие яда, наконец, настигло сердца, наступила смерть...

АРИСТОФАН: Тебе виднее, Платон!

ПЛАТОН: Персидский царь Ксеркс для таких случаев завел при дворе вкусителя ядов, который пробовал все блюда перед тем, как их подавали повелителю. Эту же работу выполняли священные собаки Ахурамазды(*23). Говорят, существуют индийские отравы, отведав которые животные остаются здоровыми, а люди умирают в ужасных страданиях.

АРИСТОФАН: Да-да, Платон, тебе, конечно, виднее.

ПЛАТОН: Даже боги не брезговали пользоваться ядами. Вспомните богиню ведьм и ядовитых растений Гекату. Отравленными стрелами в один из приступов безумия стрелял в жену и сыновей Геракл.

АРИСТОФАН: Тебе виднее, Платон.

ПЛАТОН: А великий Фемистокл, чтобы не участвовать в походе против Эллады на стороне персов, отравился сам.

АРИСТОФАН: Тебе виднее, Платон.

ПЛАТОН: Да что ты все заладил: «Тебе, виднее, Платон». Что ты имеешь в виду?

АРИСТОФАН: Я имею в виду этот кувшин с вином с острова Санторин из винограда, который выращивается на вулканическом пепле, который ты всучил мне сегодня на день рождения.
Пока он произносит эти слова, в залу входит ничего не подозревающий Филипп, берет свой кубок и делает пару глотков.

АРИСТОФАН: Нет, Филипп, не пей! Вскакивает и выбивает кубок из рук Филиппа.
Все в ужасе смотрят на Филиппа, который не может ничего понять.

АРИСТИПП: Это вино отравлено! Сунь пальцы в рот!

АРАР: Это вряд ли ему уже поможет.

Филипп не понимает, что он должен предпринять. Прислушивается к своим ощущениям. Все напряженно смотрят на него. В молчании проходит несколько минут.

ФИЛИПП: Это что, дурацкая шутка? Наверное, Арар придумал.

АРАР: Только что из-за этого отравленного вина сдох Аргус!

АРИСТОФАН: И что это за такой быстродействующий яд? Белена, опий? Слюна розовой медузы? Синильная кислота из косточек персиков? И кто подлил отраву?

АРИСТИПП: А действительно, кто?

АРИСТОФАН: Филократ, когда ты впустил Филиппа и Арара в дом, ты запер дверь?

ФИЛОКРАТ: Да.

АРАР: И я это подтверждаю.

АРИСТОФАН: Значит, посторонний с улицы не мог проникнуть в помещение.

АРИСТИПП: Значит, не мог. А в доме кто-нибудь мог незаметно попасть в залу?

АРИСТОФАН: В женской части дома кроме Дамалис и ее служанки никого нет. Но и они обязательно должны были пройти через двор.

АРИСТИПП: Давайте попробуем восстановить, что произошло.

ФИЛИПП: Я точно помню, что Арар задержался за столом и присоединился к нам позднее.

АРАР: Да, это правда, я просто дожевывал кусок вепря.

АРИСТИПП: А ты видел, как Филократ откупорил кувшин и разливал вино?

АРАР: Да. А потом он выгреб объедки из-под стола и унес их.

АРИСТИПП: Значит, ты какое-то время оставался здесь один?

ФИЛИПП: Совсем недолго.

АРИСТИПП: А потом сюда отлучался Платон.

ПЛАТОН: Я облегчал свой желудок. Если хотите, загляните в ночную вазу.

АРИСТИПП: Так вот кто испускал ветры за столом… (подходит к одному из ночных горшков, заглядывает в него, нюхает).
Кто-то и вправду кучу наложил. И у меня нет никаких оснований утверждать, что это дерьмо не философа Платона… В смысле это не его говнецо… Кстати, можно проверить. Ведь согласно теории Платона у него, как у избранного, в дерьме должны поблескивать вкрапления золота.

ПЛАТОН: Как утверждал Пифагор, шутку, как и соль, должно употреблять с умеренностью. Да и вообще уместно ли сейчас острить.

АРИСТИПП: По-моему шутка всегда уместна. Даже на смертном одре. А когда ты гадил, Платон, Филократ присутствовал в зале?

ПЛАТОН: Он вернулся, когда я уже почти закончил, и предложил мне шлифованные камушки для гигиены. Их я тоже должен тебе предъявить?

АРИСТИПП: Нет, это будет лишним…

АРАР: А ты Филипп ведь тоже отлучался со двора.

ФИЛИПП: Пока вы вели заумные беседы возле гранатовых деревьев, я вернулся в залу, потому что забыл здесь свой мешочек с деньгами. Потом я поднялся в комнату, чтобы замазать синяк мазью.

ПЛАПТОН: Но и ты, Аристипп, во время нашей беседы отлучался?

АРИСТИПП: Действительно, я тоже заходил сюда, потому что меня начала мучить жажда. Как хорошо, что я не пригубил вино, а просто выпил воды.
(Вдруг Аристофан берет нетронутый кубок Аристиппа и после паузы с опаской делает пару глотков. Некоторое время прислушивается к своим ощущениям)…

АРИСТОФАН: А вино-то отменное, Платон. Значит, отравлен был только мой кубок. В какой-то степени меня это радует, поскольку это означает, что мои гости не подвергались опасности.

АРИСТИПП: Должен тебе возразить, Аристофан. Очевидно, что вино в твоем кубке было отравлено, а в кубке Филиппа – нет, если только оно не содержит какого-то долгодействующего яда. Да не пугайся ты, Филипп. Было бы странным, если убийца пользовался разными ядами. Уж слишком изощренно. И бессмысленно. Но нетронутыми остались еще кубки Арара и Платона. Решится ли кто-то из них испытать судьбу? Может, проверим вино на Филократе? Или позовём другого раба, к которому меньше привязан хозяин дома?

АРИСТОФАН: Невольники стоят немалых денег, Аристипп. За хорошего раба дают до трехсот драхм. Давай лучше используем твоего.

ПЛАТОН: Что-то мне совсем расхотелось вина. Надеюсь, Аристофан, ты убедился, что вино в кувшине изначально не было отравлено. Мне продал три кувшина торговец из Сиракуз. Два дня назад я с большим наслаждением выпил один из них.

АРИСТИПП: То, что Платон опасается пить из своего кубка, хотя и не признается в этом, - а я убежден, что именно из-за страха он не хочет к нему прикасаться,- могло бы говорить только в его пользу, если бы мы рассматривали его как возможного отравителя. Ведь это означало бы, что он точно не знает, отравлено вино в его кубке, или нет. Значит, он не подливал яд в кубок Аристофана. Если только наш философ не делает вид, что побаивается пить из своего кубка, чтобы мы подумали, что он не ведает, отравлено ли налитое в него вино, хотя ему прекрасно известно, что оно не отравлено, - чтобы мы подумали, что он не в курсе этого, тогда как он это знает, но пытается сделать вид, что не знает.

ПЛАТОН: Дело не в том, что я опасаюсь за свою жизнь. То, что предопределено судьбой, все равно исполнится. Но рисковать жизнью нужно не просто так, а во имя чего-то большого.

АРИСТИПП: Хорошо, Платон, я готов согласиться, что ты не хочешь пить из своего кубка из-за благоразумия, а не по причине трусости. Но давайте исследуем и другой вариант. Допустим, это Платон подлил яд в кубок Аристофана, но есть еще кто-то, кто отравил и его кубок. Но для этого мы должны предположить, что здесь присутствуют целых два преступника, действующих независимо друг от друга.

ПЛАТОН: Что за чушь ты несешь, Аристипп. Почему тогда не предположить, что преступников трое, и тогда помимо кубка Аристофана, который отравил один мерзавец, и моего кубка, который отравил второй негодяй, есть еще и третий отравитель, подмешавший отраву яд в бокал Арара - поскольку мы по-прежнему не уверены, отравлен его кубок или нет.

АРИСТИПП: Ну не злись на меня, Платон. Я просто хотел сказать, что вероятность двух отравителей, хоть и чрезвычайно мала по сравнению с наличием одного, но все же существует, но одновременно эта вероятность значительно больше, чем, если бы отравителей было трое.

ПЛАТОН: Я вообще не понимаю, о чем идет речь, кому из нас могла прийти в голову идея отравить Аристофана? И уж точно не мне!

АРАР: Вряд ли кто-то мог этого захотеть просто так. Если он только не безумец. Но если он не безумец, то должен же быть какой-то мотив?

АРИСТИПП: Возможно, кто-то хотел отомстить Аристофану. Вот Платон, например.

ПЛАТОН: Опять Платон!?! Ты что, Аристипп, очумел что-ли? И за что я его должен, по-твоему, ненавидеть?

АРИСТИПП: Ну, например, за то, что он обсмеял Сократа в своих комедиях. В свое время ходили нехорошие слухи, что владелец кожевенных мастерских Анит, один из инициаторов травли Сократа, будучи озлобленным его насмешками, побудил Аристофана унизить твоего учителя.

ПЛАТОН: И твоего!

АРИСТИПП: Да-да, и моего, конечно.
Платон: Только ты не захотел защищать его на суде и прийти в тюрьму, чтобы проститься перед казнью.

АРИСТИПП: Ну вот, сейчас выяснится, что у Платона была причина ненавидеть и меня. Может, ты просто перепутал бокалы, а яд предназначался мне?

ПЛАТОН: Как справедливо отмечалХилон(*24), и самому умному философу трудно отвечать на глупые вопросы.

АРИСТИПП: Но вернемся к версии неприязненных отношений Платона и Аристофана. В одной из комедий Аристофана Сократ отрицает наших богов и обожествляет облака. Там есть сценка, когда хор облаков обзывает Сократа «проповедником тончайшей чепухи», «философом-шарлатаном», в школе которого развращают молодежь.

АРИСТОФАН: (оживляется) А еще в этой сцене Сократ, сидя в свешивающейся с потолка корзинке, изрекает: Эти ходящие по небу облака, могучие богини для лентяев: мы им обязаны даром суждения, способностями к диалектике, умом, искусством морочить других, болтать, спать и умением сбивать с толку противника…
Зато Сократ стал по настоящему известен в Афинах благодаря моим стишкам. Мог бы в свое время и спасибо сказать за это. И к тому же я не единственный, кто насмехался над ним. Разве вы не помните комедий Каллия и Эвполида?

АРИСТИПП: Но они всего лишь смеялись над его босыми ногами и ветхим плащом. А ты обличал Сократа в богоотступничестве и порче молодежи. Не эти ли обвинения ему предъявили в суде?

АРИСТОФАН: Только не забывайте, что эту комедию я написал за двадцать пять лет до того, как Сократа казнили.

ПЛАТОН: Действительно, Сократу вменили в вину, что он преступает законы тем, что портит молодежь, не признает богов, которых признает город, а признает знамения каких-то новых гениев. Помните, что он сказал в своем последнем слове: Избегнуть смерти нетрудно, афиняне, а вот что гораздо труднее — это избегнуть испорченности: она настигает стремительней смерти.

АРИСТИПП: Вот я бы на месте Сократа просто бежал из Афин, как это сделали в свое время обвиненные в безбожии Протагор(*25) и Анаксагор(*26). Как заявил последний: «Не я потерял Афины, а афиняне потеряли меня». Он умер, Платон, в год твоего рождения.

ПЛАТОН: Вот-вот. Когда Аристофан осмеял Сократа, мне было всего-то лет пять. И, как только что отметил сам Аристофан, между этой комедией и смертью Сократа прошло четверть века. А после этого прошло еще больше десяти лет. Неужели можно серьезно говорить о том, что я наконец решился за это отравить Аристофана?

АРИСТИПП: Платон, конечно, этот мотив убийства не выглядит слишком убедительным, если только у тебя не было других причин. Но ведь мы об этом ничего не знаем.
Давайте на время оставим Платона в покое и рассмотрим другие версии. Вот, cкажем, Дамалис…

АРИСТОФАН: Мы с Дамалис прожили счастливо более двух десятков лет. Как же она в молодости была хороша. Закрываю глаза и вспоминаю, какое красивое длинное белое платье с нежной вышивкой было на ней на нашей свадьбе. А в руках - похожий на лотос веер. И складной зонтик из павлиньих перьев. А вот брачная ночь у нас получилась какой-то некузявой. Ведь она еще не умела как следует ласкать, хотя и хорошенько подготовилась, тщательно выщипав рукой свои кусты мирта. Сейчас уже ленится, используя для этого зажженный светильник. И пытается скрыть свой возраст с помощью белил, румян и порошков из сурьмы. Чего только не хранится в ее комнате. Краски для ресниц из яичного белка, палочки с помадой из свинцового сурика и корня алканета. Благоухающие шафранные и розовые масла. И все смотрится в зеркальце из полированного металла. Как будто пересчитывает морщины. А чего их считать-то? Женский век короток. И ничего с этим ни поделаешь.
Платон: Согласно Эзопу(*27) - не всегда будет лето.

АРИСТОФАН: Зато она всегда была хорошей женой. Умеет изготавливать шерсть для прядения и одежду. Нажитые деньги бережет и тратит разумно. Как пчелиная матка отдает распоряжения челяди…
А когда я расслаблялся с чернокожей наложницей, с аппетитом грызла персики у себя в комнате.

АРИСТИПП: А она не ревнива, как некоторые наши боги?

АРИСТОФАН: Как Гера? Насылавшая бедствия на любовниц Зевса и их детей.

АРИСТИПП: Напустившая ядовитых змей на остров, где жила Эгина и её сын.

ПЛАТОН: И проклявшая нимфу Эхо, которая после этого стала повторять слова бесконечно.

АРИСТИПП: И превратившая царицу Ламию в чудовище.

ПЛАТОН: Или вот еще история с любимцем Аполлона Гиацинтом. Влюбленный в Гиацинта Бог ветров Зефир из ревности переменил направление ветра во время игры Гиацинта с Аполлоном в диски. Бронзовый диск развернулся и со страшной силой влетел в голову Гиацинта. Рана оказалась смертельной.

АРИСТОФАН: Но Дамалис-то здесь причем. Неужели вы думаете, что она могла ревновать меня к наложницам? Это же глупость несусветная. И я не брезговал иногда ласкать её даже после того, как ее груди совсем обвисли.

АРИСТИПП: Может, она завела себе любовника?

АРИСТОФАН: В ее-то возрасте?
А что? И решила избавиться от тебя!

АРИСТОФАН: Так мы же уже выяснили, что она не могла незаметно пройти из своей комнаты сюда, минуя дворик.

АРИСТИПП: А может она подговорила Филократа, пообещав за это дать свободу или денег. Либо Филократ сам решил прикончить тебя, например, за нанесенные ему обиды.

ПЛАТОН: Сколько рабов, столько врагов. Вот в предлагаемом мною идеальном государстве рабы исчезнут. Впрочем, я пока в этом не совсем уверен.

АРИСТИПП: Без рабов нам никак нельзя.

ПЛАТОН: Может быть, Аристофан, ты жестоко порол Филократа кнутом, будучи в гневе? Я когда раздражен, сам этого никогда не делаю, передоверяя другим.

АРИСТОФАН: Я никогда плохо не обращался с Филократом. Да, я не сделал его свободным, хотя он это и заслужил. Но, справедливости ради, он меня об этом никогда не просил. Да и зачем ему эта свобода сейчас, когда он такой же старый, как я.

АРИСТИПП: А если тебя решили отравить из-за денег или наследства?

АРИСТОФАН: Денег много я не заработал. И все это прекрасно знают. А мой дом и мои скромные сбережения согласно нашим законам и традициям отойдут моим сыновьям.

АРИСТИПП: Может быть, ты составил завещание, в котором указаны другие наследники?

АРИСТОФАН: Нет. И снова повторюсь, мои сбережения настолько незначительны, что кроме этого дома, и делить-то нечего.

АРИСТИПП: Да не скажи. Твое главное наследие – это твои произведения, прославившие тебя не только в Афинах, но и по всей Элладе.
Говорят комедию, которую в прошлом году представил Арар, на самом деле написал ты…

ПЛАТОН: Что ты не отвечаешь, Аристофан?

АРИСТОФАН: Мы всегда хотим, чтобы наши дети были счастливы. И я всегда придерживался того мнения, что к собственным детям нужно относиться бережно.

ПЛАТОН: Прав был Пифагор, говоривший: берегите слезы ваших детей, дабы они могли проливать их на вашей могиле.

АРИСТОФАН: Я, правда, теперь не уверен, правильно ли я сделал, что отдал Арару эту комедию. А ведь я написал еще две – «Аэолосикон» и «Кокал». И их тоже собирался отдать Арару, чтобы создать ему имя.
Хватит ли мне сил, чтобы написать несколько произведений и для Филиппа? Станут ли мои сыновья самостоятельными поэтами. Прославятся или умрут в полной безвестности. А ведь из них могли получиться неплохие ремесленники. Филипп освоил бы гончарное ремесло и изготавливал ночные вазы. Арар хорошо рисует. Вот и ваял бы на этих самых вазах сочными красками пикантные рисунки.
Мы часто хотим видеть в наших детях свое продолжение. Не особенно спрашивая их, чего они желают сами.

АРИСТИПП: Вот ты и предоставил нам новые мотивы для преступления. Арар, например, боится, что ты не отдашь ему уже написанные комедии. Или Филипп хочет прославиться не меньше, чем Арар, поэтому льет яд в твой бокал и
одновременно в бокал Арара. Тогда все достанется ему одному!

Аристофан решительно берет чашу с вином, стоящую перед Араром, и делает несколько глубоких глотков. Ничего не происходит. Тогда он берет чашу Платона и отпивает и из нее.

АРИСТОФАН: Видишь, Аристипп, твоя последняя версия не подтвердилась.
Еще час назад я считал, что предаюсь приятной беседе с хорошими людьми.

ПЛАТОН: Никто не становится хорошим человеком случайно.

АРИСТОФАН: А теперь я должен подозревать, что один из вас желает моей смерти. Лучше бы я выпил этот яд. И Аргус остался бы живой. И мне не пришлось бы все отмеренное судьбой время мучится в страшных сомнениях, пытаясь понять, кто и за что хотел меня отравить. Друзья, с которыми я знаком тысячу лет? Жена, с которой счастливо прожил целую жизнь? Слуга, который с самого раннего детства водил моих детей в школу? Дети, ради которых я был бы готов отдать жизнь?
Одна надежда – вы все тут не причем. Это сами боги проверяют мои чувства к тем, кто мне дорог.

ПЛАТОН: Ты что, серьезно считаешь, что богиня Геката чародейным способом переместила яд в твою чашу?

АРИСТОФАН (решительно прерывает его): Прошу оставить меня одного. Филократ, проводи гостей.

АРИСТИПП: Я понимаю и разделяю твою печаль, Аристофан. Но перед тем как мы покинем твой гостеприимный дом, хотел бы изложить еще одну версию произошедшего. Ведь все позабыли, что из дворика во время нашей увлекательной беседы отлучался и сам Аристофан…
***
Сноски:

1. Ге
стия — в древнегреческой мифологии юная богиня семейного очага и жертвенного огня;
2. Стамнос — древний сосуд округлой формы, напоминающий амфору;
3. Герма - фигурка с внешностью старика и эрегированным членом;
4. "Хайре" - греческое приветствие, дословно переводящееся как "возрадуйся»
5. Пифагор Самосский (ок. 570—500 до н. э.) Древнегреческий математик и философ;
6. Дионисий Старший, или Дионисий I (род. 431/430 до н. э.[1] — 367 до н. э.) — сицилийский военачальник, тиран города Сиракузы в течение 37 лет;
7. На самом деле эта фраза принадлежит Аристотелю.
8. Софокл ( 496/5-406 до н. э.) — афинский драматург, трагик;
9. Легендарному законодателю Солону приписывают создание в Афинах государственных публичных домов («диктерионов») с регулируемыми ценами;
10. Афродита Каллипига (прекраснозадая) - название одной из античных мраморных статуй, эротический идеал мужчин Древней Греции и Рима;
11. Конкурсы красоты женских попок пользовались популярностью в Древней Греции, филейная часть возбуждала греческих мужчин больше женских грудей;
12. Из песни слова не выкинешь;
13. Фалес Милетский (ок. 625 — ок. 547 г. до н. э.) — философ, математик, астроном, первый из Семи мудрецов;
14. Лаконикум - отделение в греческих гимназиях и римских банях, нагревавшееся из под пола и предназначавшееся для потения;
15. Главной, широкой, посыпанной гравием улицей, пересекающей по диагонали Агору, была Панафинейская улица;
16. Олисбос — прообраз современного фаллоимитатора. Изготавливался в Древней Греции из кожи или терракоты, в основном в городе Милете, откуда экспортировался в разные страны;
17. Сапфо
(тж. Сафо
) около 630 года до н. э., о-в Лесбос — 572/570 до н. э.)— древнегреческая поэтесса, представительница монодической мелики (песенной лирики). Современники называли её «страстной»;
18. Тирренцы (Тиррены) — термин, которым древнегреческие авторы обозначали некие негреческие племена, обитавшие вокруг Греции;
19. Это говорил афинский государственный деятель Эубулус;
20. Рецепт позаимствован из "Поваренного глоссария" Артемидора;
21. Рецепт предлагался в «Ономастиконе» Поллукса;
22. Об этом блюде упоминал Платон в своей "Атлантиде»;
23. Аурамазда - в иранской мифологии верховное божество;
24. Хилон — древнегреческий политический деятель и поэт, один из Семи мудрецов;
25. Протаго
р (ок. 490 до н. э. — ок. 420 до н. э.) — древнегреческий философ. Один из старших софистов;
26. Анаксаго
р (ок. 500 до н. э. — 428 до н. э.) — древнегреческий философ, математик и астроном, основоположник афинской философской школы;
27. Эзо
п — полулегендарный древнегреческий поэт-баснописец. Предположительно жил около 600 г. до н.э.;

Александр Шведов, 2014

Сертификат Поэзия.ру: серия 924 № 106425 от 18.07.2014

0 | 3 | 2070 | 21.11.2024. 11:44:30

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []