Парни блатные, дворы проходные, давалки, сирень,
юности дни гулевые, ушедшие в тень,
в ту, над которой, как таз для варенья, горит
солнце над морем, где мечутся стайки ставрид,
где на лодчонке мы с другом весь день цапарим,
но постепенно сползает беспечности грим.
Вот мы без грима, седые, кто жив, а кто нет,
и, словно рашпилем, жизненный этот сюжет
ветер терзает, – неряшлив он, вымучен, бит, –
быт, он и есть, извиняюсь, конечно же, – быт.
Вот мы без грима, без фальши, без фени блатной.
Ну, а что дальше? Не знаю. В сторонке родной
то нас политики кинут, то жёны, то кинут друзья,
в грязь и вернёшься, коль выскочил сдуру в князья.
В грязь и вернёшься, в кочевья, в обыденный прах,
как ни стремился всю жизнь к небесам впопыхах.
Что утешает? Не знаю. Кого сыновья,
кто-то от дочек кайфует, но думаю я,
что мы не зря блатовали, ловили ставрид,
раз это солнце, как таз для варенья, горит
и не тускнеет. Ведь не осуждают века
жизнь, как мгновенье, короткую жизнь мотылька…