Герман Гессе. Поэт

Поэт

Рассказывают, что китайский поэт Хань Фук уже в своей юности был воодушевлен необычным стремлением изучать все и совершенствоваться во всем, что касалось поэтического искусства. Когда он еще жил на своей родине у Желтой реки, он был по собственному желанию и при поддержке своих родителей, которые нежно его любили, обручен с девушкой из хорошей семьи, и свадьба должна была вскоре состояться в назначенный, сулящий ему счастье день. Хань Фук тогда уже почти достиг двадцатилетнего возраста и был красивым юношей, скромным и с приятными манерами, сведущим в науках и, не смотря на свою молодость, уже снискавший некоторыми своими отличными стихами известность среди литераторов своей страны. И все же, не будучи богатым, он ожидал приличного состояния, которое должно быть еще приумножено приданым невесты, и так как эта невеста, кроме всего прочего, была еще весьма хороша собой и добродетельна, казалось, что юношу ожидало полное счастье. Тем не менее, он был не вполне доволен, ибо сердце его было исполнено тщеславия и он мечтал стать совершенным поэтом.
В один из вечеров, когда на реке начался праздник фонариков, случилось так, что Хань Фук прогуливался в одиночестве на другом берегу реки. Он прислонился к стволу дерева, склоненного над рекой, и видел в зеркале воды тысячи плывущих и дрожащих огоньков, он видел на плотах и лодках мужчин и женщин и юных девушек, которые приветствовали друг друга и сияли в своих праздничных нарядах подобно ярким цветам, он слышал слабое бормотание освещенной воды, пение певиц, переборы цитр и сладкие тоны флейт, и надо всем этим он видел синеву ночи, нависшую, словно купол храма. У юноши забилось сердце, когда он, как одинокий зритель, следуя своему настроению, наблюдал всю эту красоту. Но как бы его не тянуло сейчас оказаться на той стороне и наслаждаться праздником вместе со своей невестой и со своими друзьями, он все же стремился с большим томлением к тому, чтобы все это воспринять, как тонкий ценитель, и отразить в совершенном стихотворении: синеву ночи и игру огней в воде, так же как радость гостей праздника и тоску тихого соглядатая, прислонившегося к стволу склоненного над рекой дерева. Он сознавал, что ему на всех праздниках и при всеобщем веселье этого мира никогда не могло быть безоглядно хорошо и весело, что он всегда будет оставаться о всей этой жизни одиночкой и в какой-то мере наблюдателем и чужаком, и он сознавал, что его душа среди всех прочих создана таким образом, что он одновременно призван чувствовать и красоту земли и тайные чаяния чужеземца. От этого ему стало грустно, и он задумался обо всем об этом, и все мысли привели его к тому, что он только тогда познает истинное счастье и полное удовлетворение, когда ему наконец удастся отразить этот мир в стихах столь совершенно, что он в этих отражениям озвучит и увековечит весь этот мир.
Хань Фук еще не сознавал, был ли он в забытьи или бодрствовал, когда он услышал легкий шорох и увидел стоящего возле ствола дерева незнакомца, пожилого человека в фиолетовом одеянии и исполненного достоинства. Он повернулся к нему и поприветствовал его, как положено приветствовать старших и достойных; незнакомец же улыбнулся и произнес стихи, в которых все то, что сейчас пережил молодой человек, был выражено столь совершенно и прекрасно и по всем правилам великой поэзии, что у юноши от изумления замерло сердце.
«О, кто ты», воскликнул он, глубоко склонившись при этом, «кто может видеть мою душу и произносить более прекрасные стихи, чем я когда-либо мог слышать от всех моих учителей?»
Незнакомец еще раз улыбнулся улыбкой совершенного и сказал: «Если ты хочешь стать поэтом, то иди за мной. Ты найдешь мою хижину у истока большой реки в горах северо-запада. Меня зовут Мастер совершенного слова.»
С этим пожилой человек вступил в узкую тень дерева и тотчас в ней исчез, и Хань Фук, который напрасно пытался его отыскать и не нашел даже следов, остался в твердой уверенности, что все это было наваждением, вызванным его усталостью. Он поспешил к лодкам на той стороне и смешался с праздником, но среди разговоров и игры на флейте он все еще слышал таинственный голос незнакомца, который, казалось, унес с собой его душу, и он теперь сидел отчужденно с мечтательным взором среди веселых, которые раздражали его своей радостью.
Несколько дней спустя отец Хань Фука собрался созвать своих друзей и родственников, чтобы назначить день обручения. Но тут воспротивился жених и сказал: «Прости меня, отец, если я нарушаю послушание, которое подобает сыну. Но ты знаешь, как велико мое стремление, выразить себя в искусстве поэзии, и хотя многие из моих друзей хвалят мои стихи, я все же хорошо понимаю, что я все еще начинающий и стою еще только на первой ступени пути. Поэтому я прошу тебя, разреши мне на какое-то время уйти в одиночество и предаться моему учению, ибо мне кажется, что если я теперь получу жену и дом в управление, это будет удерживать меня от иных вещей. Но пока я еще молод и у меня нет других обязанностей, я хотел бы еще некоторое время пожить один ради моего искусства поэзии, от которого я ожидаю радости и славы.»
Эта речь привела отца в замешательство, и он сказал: «Это искусство кажется для тебя превыше всего, если ты ради него хочешь даже отложить свою свадьбу. Или что-то произошло между тобой и твоей невестой, так скажи мне, чтобы я тебе мог помочь помириться с ней или найти тебе другую».
Но сын заверил, что он любит свою невесту не меньше, чем вчера или когда-либо и что между ним и ею не было и тени ссоры. И тут же он рассказал отцу, что ему во время праздника фонариков было видение мастера, учеником которого он хотел бы стать пуще всех желаний на свете.
«Хорошо», сказал отец, «тогда я даю тебе один год, В это время ты можешь идти за своим видением, которое, быть может, послано тебе от бога.»
«Это может статься и два года», сказал Хань Фук, помедлив, «кто может это знать?»
И тут отец отпустил его и был опечален; а юноша написал своей невесте письмо, попрощался и отправился в путь.
Он очень долго шел, наконец достиг истока реки и нашел одиноко стоящую бамбуковую хижину и перед хижиной на плетеной циновке сидел пожилой человек, которого он видел тогда на берегу под деревом. Тот сидел и играл на лютне, и когда он увидел почтительно приближающегося гостя, он не поднялся и не поприветствовал его, но только улыбнулся и продолжал нежными пальцами перебирать струны, и волшебная музыка плыла, как серебряное облако над долиной, так что юноша застыл и дивился и в сладком изумлении забыл обо всем на свете, пока Мастер совершенного слова не отложил свою маленькую лютню и вошел в хижину. Хань Фук последовал за ним с почтением и остался здесь его слугой и учеником.
Прошел месяц, и он научился презирать все песни, какие он сочинил до этого, и он выжег их из своей памяти. Через месяцы снова он выжег из памяти и те песни, которым он научился дома у своих учителей. Мастер с ним почти не говорил ни слова, он только молча учил его искусству игры на лютне, пока его существо не прониклось полностью музыкой.
Однажды Хань Фук сочинил маленькое стихотворение, в котором описал полет двух птиц в осеннем небе, и оно ему понравилось. Он не осмелился показать его Мастеру, но он спел его как-то вечером недалеко от хижины, и Мастер мог его услышать. Но он не сказал ни слова. О только играл тихо на своей лютне, и когда в воздухе стало свежо и нахлынули сумерки, поднялся сильный ветер, хотя стояла середина лета, и над помрачневшим небом пролетели две цапли в страстной жажде скитаний, и все это было настолько прекраснее и совершеннее стихотворения ученика, что тот опечалился и замолчал, почувствовав себя беспомощным. И старик поступал так всякий раз, и когда прошел год, Хань Фук уже изучил игру на лютне почти в совершенстве, но искусство поэзии казалось ему все более трудным и возвышенным.
Когда прошли два года, почувствовал юноша сильную тоску по дому и по родным, по родине и по своей невесте, и он попросил Мастера отпустить его.
Мастер улыбнулся и кивнул. «Ты свободен», сказал он, «и можешь идти, куда ты хочешь. Ты можешь вернуться, ты можешь остаться там, как тебе только заблагорассудится.»
Ученик отправился в путь и шел без отдыха, пока он однажды ранним утром не достиг родного берега и через выгнутый мост не увидел свое отечество. Он пробрался украдкой в отцовский сад и услышал сквозь окно спальни дыхание своего еще спящего отца, потом он стоял за деревьями сада своей невесты и увидел с кроны грушевого дерева, на которое он забрался, как его невеста стоит в своей комнате и расчесывает волосы. И когда он сравнил все это, что он увидел своими собственными глазами, с той картиной, которую он рисовал себе в свое тоске по родине, стало ему ясно, что ему все же предназначено стать поэтом, и он понял, что в мечтах поэта живут красота и воодушевление, которых напрасно искать в вещах действительности. И он спустился с дерева и покинул сад и перешел через мост, оставив родину, и вернулся в высокую горную долину. Там сидел по-прежнему старый Мастер перед своей хижиной на скромной циновке и перебирал пальцами свою лютню, и вместо приветствия произнес он два стихотворения о счастье искусства, от глубины и благозвучия которых глаза юноши наполнились слезами.
Снова Хань Фук остался у Мастера совершенного слова, который теперь, когда он уже овладел игрой на лютне, стал обучать его игре на цитре, и месяц за месяцем пролетали, как снег на западном ветру. Так еще случилось дважды, что его охватила тоска по дому. Один раз он тайком решил уйти среди ночи, но едва он достиг последнего изгиба долины, как ночной вечер пробежал по струнам цитры, которая висела на дверях хижины, и эти звуки полетели за ним вслед и позвали его вернуться, и он не смог противостоять этому зову. В другой же раз ему приснилось, что он сажает молодое дерево в своем саду, и его жена стоит рядом и его дети поливают дерево вином и молоком. Когда он проснулся, свет месяца проникал в его комнату, и он поднялся растерянно и увидел рядом спящего Мастера, его седая борода слегка вздрагивала; тут его охватила страшная ненависть к Мастеру, который, как ему казалось, разрушил его жизнь и обманул все его будущее. Ему захотелось броситься на него и убить его. Тут старик открыл глаза и стал сразу улыбаться нежной, печальной улыбкой, которая обезоружила ученика.
«Помни, Хань Фук», сказал старик тихо, «ты свободен, ты можешь делать, что тебе заблагорассудится. Ты можешь вернуться на родину и сажать деревья, ты можешь меня ненавидеть и убить, от этого мало что изменится.»
«Ах, как я могу тебя ненавидеть», воскликнул поэт в большом волнении. «Это то же самое, как если бы я решил возненавидеть само небо.»
И он остался и учился играть на цитре, и потом на флейте, и позже он начал по указаниям Мастера сочинять стихи, и он медленно познавал это тайное искусство говорить как будто только простое и понятное, чтобы при этом веять в душе слушателя, подобно ветру на глади воды. Он описывал приход солнца, как оно медлит на кромке гор, и беззвучное снование рыб, когда они, как тени, пролетают под водой, или колыхание юной ивы на весеннем ветру, и если кто бы это слышал, то это было бы не только солнце и игра рыб и шелест ивы, но казалось бы что и небо и весь мир каждый раз в это мгновение вместе звучали в совершенной музыке, и каждый слушатель при этом думал с радостью или болью о том, что он любил или ненавидел, ребенок об игре, юноша о возлюбленной и старик о смерти.
Хань Фук уже не знал, сколько лет он провел у Мастера у истока большой реки; порой казалось ему, что он только вчера вечером ступил в эту долину и был встречен игрой старика на лютне, и часто казалось ему, что позади его осыпались и стали несущественными все эпохи и времена человечества.
И однажды утром он проснулся один в хижине, и как он ни искал и ни звал, Мастер исчез. После ночи показалось, что вдруг наступила осень, жестокий ветер сотрясал старую хижину, и над горным хребтом пролетали большие стаи перелетных птиц, хотя время их еще не пришло.
Тогда взял Хань Фук маленькую лютню с собой и спустился на землю своей родины, и где его встречали люди, все обращались к нему с приветствием, какое подобает пожилым и почтенным, и когда он пришел в свой родной город, то там уже умерли и его отец и его невеста и его родственники, и другие люди жили в его доме. А вечером праздновали на реке праздник фонариков, и поэт Хань Фук стоял на другой стороне на темном берегу, прислонившись к стволу старого дерева, и когда он начал играть на своей маленькой лютне, тогда вздыхали женщины и смотрели зачарованно и растерянно в ночь, и молодые девушки звали играющего на лютне, которого нигде не могли найти, и громко кричали, что никто из них еще никогда нигде не слышал таких звуков музыки. А Хань Фук улыбался. Он смотрел на воду, где проплывали отражения тысячи светильников; и так же, как он не мог уже отличить отражения от самих светильников, так же он не находил в своей душе отличия этого праздника от того первого, когда он здесь стоял юношей и услышал слова незнакомого Мастера.

(1913)

(Матильде Шварценбах посвящается)

Вячеслав Куприянов, 2014

Сертификат Поэзия.ру: серия 1109 № 103140 от 13.01.2014

0 | 1 | 1893 | 18.12.2024. 21:43:24

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []