90 лет со дня рождения Сергея Дрофенко. 12 августа 1933 - 10 сентября 1970

  В день 90-летнего юбилея вспомним поэта негромкого, но предельно искреннего голоса. 

Одно стихотворение Сергея Дрофенко («Сегодня мне снилась Москва и послевоенные годы…») я прочитала, будучи еще школьницей, в сборнике «Москва лирическая» и ни тогда, ни даже сегодня не могу объяснить себе, почему эти строки врезались в память, почему они до сих пор звучат во мне. Тайна радости узнавания, причастности к некому не поддающемуся определению целому…

Он умер молодым - нелепо, случайно, он не сводил счеты с жизнью (сколько в этой фразе точного!), и в стихах его - именно приятие жизни и нет войны с собой, а печаль есть - в том числе и та, пушкинская... И жил, и писал он из того посыла, что поэт, по сути, - летописец, получил дар, чтобы засвидетельствовать время (безусловно, это свидетельство всегда личное), болеть всей его болью, но не выносить приговор… Время само же и выносит: через память и забвение, через события и судьбы…

 

«…Знал ли он себя сам? Я читаю стихи, вспоминаю его голос, и передо мной раскрывается жизнь человека, который больше всего ценил в людях бескорыстие.

Да, он знал себя, верил в себя, как бы ни обманывала нас его скромность. В последние годы он ощущал себя истинным поэтом, и это давало ему смелость осуществлять свою судьбу в поэтических строках…

Сергей и жил, как настоящий поэт: был верен в дружбе, благороден в поступках, мужествен в своей работе. Что такое мужество писателя? Иногда эти слова понимают упрощённо, имея в виду лишь собственно гражданскую сторону творчества и деятельности. Но мужество писателя не только в этом. Высшее мужество – писать правду, бороться с сопротивлением белой немоты листа и бояться осквернить эту немоту ложью, пусть и невольной. Мужество писателя в том, чтобы дойти в своём творчестве до того предела искренности, когда кажется, что искусства уже нет и вовсе, а «дышат почва и судьба».

Сергей Дрофенко – поэт мужественный, не позволявший себе унизиться до неправды. Скоропостижная смерть в 37 лет оборвала жизнь, нравственное значение которой мы только сейчас осознаём…»

 

Евгений Сидоров

Журнал «Кругозор», 1975

 

 

 

* * *

Капель падет на подоконник,

по ржавой жести полоснет.

Забрешут псы. Проскачет конник.

Звезда печальная блеснет.

Дорога озарится светом.

Вздохнет земли набухший пласт.

И вечность станет спорить с веком.

И тяжба ничего не даст.

Но всадник тороплив и молод,

и ночь апрельская бела,

и обречен был зимний холод,

когда еще метель мела.

Тьму половодье подхватило.

Ему конца и края нет.

Гори, далекое светило,

звезда тревожных наших лет!

Влеки, пустынная дорога,

на зов неведомого дня

меня – от моего порога,

ловца удачи – от меня!

Поспешный конь его, как в сказке,

со смехом мчится над рекой.

Я не участник в этой скачке.

Я помашу ему рукой.

Прислушаюсь, усердный школьник,

как, разбивая острый лед,

капель падет на подоконник

и смолкнет всадника полет…

 

 * * *

Снова снятся и видятся,
грузом горя ложатся на плечи
Маутхаузен, Лидице,
Крематориев дымные печи.

Как все было поставлено
в лагерях на широкую руку!
Сколько было доставлено
человек на убийство и муку!

Из Литвы, Имеретии,
из боев и глубокого тыла.
Это в нашем столетии
производство налажено было.

Из Норвегии, Дании,
из Голландии, Франции, Польши.
Это чаша страдания.
Наполнять ее некуда больше.

Казахстан и Эстония.
Старики и кричащие дети.
Разве только история
то, что было недавно на свете?

Душегубы особые
при теперешних добрых порядках
получают пособия,
огурцы поливают на грядках.

 

 Документальный фильм Кармена

 

Документальный фильм Кармена.
Дороги и хлеба в огне.
Я должен вспомнить откровенно,
как вечером случилось мне
сердечный выдержать припадок
при виде старых матерей,
солдат небритых и хрипатых,
огня германских батарей,
детей голодных без жилища,
блокадных скудных похорон,
пожарища и пепелища
и гибели со всех сторон.
Пронзило сердце острой болью
во тьме экрана полотно,
но вместе с верой и любовью
отозвалось во мне оно.
И наступила перемена.
Вздохнул арбатский душный зал
в тот миг, как долгий фильм Кармена
иные кадры показал.
И вновь припомнились солдаты,
немая собственность земли,
которые до майской даты,
до мирной жизни не дошли.
Смешались гордость, гнев и жалость,
безлюдье ночи, гомон дня.
И сердце дрогнуло и сжалось,
забыв невольно про меня.

 

* * *

Живописец тщедушный с бородкой,

что сулит тебе век твой короткий,

Твой болезненный мозг?
Вот и встретились наши дороги.

и опять ты стоишь на пороге,

новоявленный Босх.

 

И жена твоя верная рядом

словно сладким отравлена ядом,

адом обожжена.

Достает из клеенчатой сумки

своего властелина рисунки

хлопотунья жена.

 

Я к глазам подношу их поближе.

Это все уже было в Париже.

Это делал Сера.

Есть в запасе и нечто другое.
Только это ведь графика Гойи.

Разобраться пора.

 

Где твои, живописец, находки?

Независимой гордой походки

слишком мало, мой друг,

для того, кто с улыбкой презренья

захотел бы вовлечь мое зренье

в некий замкнутый круг.

 

А душа твоя сохнет и чахнет

и так страшно провинцией пахнет

от любого листа.

Но внушает мне девочка с жаром,

что отмечен ты истинным даром.

Ее совесть чиста…

 Страница в рубрике "Память" https://poezia.ru/memory/users/22