Любовь Берёзкина


Как лёгкий снег в предзимнем звукоряде

* * *

Прохлада пахнет стиранным бельём,
пропущенным звонком, сорочьим треском,
от влаги постаревшим горбылём,
и памятью, начищенной до блеска,
как старый, общепринятый башмак —
наверное, добавил бы Кальпиди;
одно не изменяется никак:
я вижу свет, лишь свет меня не видит.
- Давай поговорим, — шепчу ему. -
Нельзя ж так разминуться. Бога ради.
И голос мой вдевается во тьму,
как лёгкий снег в предзимнем звукоряде.


* * *

Я запрещаю думать о тебе
настольным дням, настенным изреченьям;
молчание, что соло на трубе,
обра́млено излишним попечением,
свечением, печеньем с миндалём,
и ёлочками к первому адвенту,
но всё это, конечно, ни о чём,
когда твой взгляд похож на перфоленту,
проваливаясь вглубь себя и сам
себя пытаясь вытянуть наружу, —
я запрещаю свет своим глазам,
когда они вытаскивают душу.
И снова получается не то...
К шутам конспирологию. — Скажи мне,
пока ещё мы мчимся на метро
без остановок мимо нашей жизни
и снег ложится спать на гололёд
с диагнозом законченного психа, —
да чёрт тебя дери, нажми на «ввод»,
пока не попросили нас на выход!

2023


Будто пропущенный звонок

*
надеялась тебя чем-то порадовать
но сегодня
есть только светлый этот ноябрь
опустошённый ветрами
обласканный тихими нашими
мыслями друг о друге
по дороге в больницу


*
ослепительный воздух
прозрачен

удивлённо
себя изучает время
в зеркале пруда

такое странное чувство
будто пропущенный звонок


*
обычно к трём
примостившись на краешке сна
поправляешь на мне одеяло
участливо:
- проза?
и я рассказываю, как мне страшно
 
но вот просыпаюсь от слёз
ты не пришёл


*
дождевые колокольца на ветках
солома, гниющая в поле

пахнет свежим бельём и арбузом

обнять бы весь мир, приговаривая: детка,
хватит людей, словно семечки, лузгать
шприцы наполнять уколами
уколы — криками
крики — огнём и дымом

по дороге в больницу
на двоих нам чуть больше ста лет
и на шапке твоей — паутинка

2023


Спи, музыка

* * *

Включились небесные помпы,
Господь нажимает на газ.
Как было нам радостно — помни,
и воздух светился от нас,
ореховый, горько-прозрачный,
такой нестерпимо живой,
и взмахивал гривой коньячной,
и торкался мордой ржаной.


* * *

Положить голову на твоё плечо,
не шевелиться, лежать в темноте и слушать:
ночь от земли отрывается, в небо она течёт,
прижимая чуткие нежные уши,
выгибая тревожный взгляд, что хребет
бесконечного горностая,
где-то - не слышно где - она переходит в свет,
в немоте своей умирая,
в зеркале чёрном своём
вмалчиваясь, вглядываясь, востекленяясь,
но я точно знаю, что мы этот свет прочтём,
даже если видимость никакая.
- Не спишь? Засыпай, дети во сне растут, —
улыбаешься, и я сосматриваю с твоих губ
этот сон,
сцеловываю его «о».


* * *

Ладонью не касаясь кожи,
неслышно гладить светлый мех —
мой зверь на облако положен,
        он — не из тех,
на тишине сосредоточен,
чуть поджимает он губу;

спи, музыка, спокойной ночи
тебе у времени в зобу,
на каждой трепетной шерстинке,
на безымянном коготке,
в густом снегу, что на ботинке
красив, как пластырь на щеке.

2023


На три аккорда

* * *

Мы живём в электронной почте
на тринадцатом этаже

темно - я скажу - почти
темно - возразишь - уже

на три аккорда негромко сыграй мне,
пока новых писем и спама нет

и так пронзительно и бескрайне
горит и кружится наш конверт


* * *

золотые текут кисели,
лес похож на остатки от лампы,
и не сложно тянуть из земли,
словно сети рыбацкие, ямбы.

словно смялось, по шву разошлось
раздвижное захлопнулось, скрылось,
и лицо умирает от слёз,
и снежинки ложатся на сырость


* * *

собирали яблоки
в городском саду,

сонные рыбяхлики
плюхались в пруду,

рядом, как на облаке,
посылая на,

распивали дохлики
бутылёк вина


* * *

любовь похожа на предмет
и, как вода без продолженья,
она сама в себе есть свет
и света в свете отраженье,
и, как вода в себе самой,
она — слеза слезы нащёчной
и оттиск Бога ледяной
на тёплой области височной


* * *

холодно и дождик,
даже ветер стих,

клюй с ладоней Божьих
только «так» и «тик»,

слушай, как в районе
сердца и пруда

бессловесно тонет
светлая вода


* * *

на безлиственных скрепах пространство —
только наше, тревожное ли,
или свет, выходящий из транса,
оживает в глазницах земли,
переполненный ужасом зренья
и открывшимся воздухом слёз,
где мы — лёгкое прикосновенье
языка к воскрешенью в мороз


* * *

туман вплетается в ресницы,
и клён разбрызгивает кровь,

деревня в жёлтой рукавице
перемещается в любовь,

плывёт, покачивая тёсом,
звенит в бубенчики синиц,

как в золотые Божьи слёзы
Его меняющихся лиц.

2023


Чёрно-белое за одним исключением

1

Тихая радость моя
горит, что осеннее пламя,
о чём-то беззвучно моля
расплавленный свет над полями,
жёлтый орешник пока
пытается в нём обогреться,
и долго плывут облака
над лесом, над полем,
сквозь сердце


2

и занавес раздвинулся, за ним
такая синь, что в голове звенит,
дворовый клён похожий на часовню,
как праздничное облако, повис,
живую плоть теряет жёлтый лист —
аминь, аминь.
Ты промолчишь, — я помню


3

звёздную нить изо рта тянет холод
город завёрнутый, как в целлофан,
на самой невзрачной из Божьих полок
чуть слышно дышит в мои слова;
всё возвращается — даже то, чего
не было, в принципе быть не должно
далёкая светлая тёплая точка
твоё окно


4

глаза вырезали тыкве,
ножами в лицо ей тыкали,
потом выскребали мозги,
разрезав их на куски,
ещё напились до чёрта,
смеялись и звали мёртвых,
зубами в ночи стуча,
и в каждой башке — свеча


5

чёрно-белое за
одним исключением


в тыкве дом, и свет горит:
изогнувшись контрабасом
просыпается Магритт,
ищет небо под матрасом,
пишет подо тьмой «не тьма»
и в бреду осеннем тает ...

поле,
дом вдали,
зима,
ветка,
жёлтый лист,
Уайет


6

природа не знает добра и зла —
вслух, и стало самой смешно,
потому что нет никакого козла
(как выражаются немцы: «kein Bock»)
вслушиваться в то, что произнесено,
надето на крохотный позвонок,
нервами обрастает, мышцами — плотью то есть.

какая только чушь не подаст голосок,
если я о тебе беспокоюсь.


7

Бог берёт смерть растений
и, как на рекламном буклете,
где входят в ручей олени,
купает её в колыбельном свете,
закутывает в мохнатое полотенце,
ставит на табурет её вровень с небом,
и она, розовая, как младенец,
осыпает Его смехом, стихами, снегом.

2023


Пока в большом почёте каждый штрих

* * *

Пока в большом почёте каждый штрих
и будущность не выглядит провальной,
прошу тебя: разделим на двоих,
как белый облак, облик аморальный.

Над бедной рифмой сколько не язви,
извилины вывихивая денно —
мы ни о чём, когда не о любви,
а прочее сейчас второстепенно.

Раз Бог даёт, неужто мы умней,
идя в отказ с оглядкою на нравы?
Распутство грех, но как ты скажешь ей,
шагнувшей в небеса на три октавы:

- Зачем пришла? За дверью обожди.
Ведь станет ждать (с поправкою на ветер),
и вот уже мы старые почти,
а прячемся за буквы, словно дети.

И я прошу тебя, её, Его,
ручную тьму, прокуренные звёзды,
и нежное осеннее родство,
как невесомость, впрыснутое в воздух.

2023


По умолчанию

* * *

Все самолёты, которыми он летает,
такси, поезда и прочие пассажировозы
я готова сгрести в охапку,
расцеловать в крылья, носы, колёса —
милые вы мои железные кракозябры,
передайте ему: поджимая лапку
потому что сыро и лета нет,
скучает по нему петроградский зяблик,
нахохлившись в центре Европы Западной,
холящей мелкую буржуазию,
щебечет: «пусть он думает обо мне одной»,
что в переводе звучит как:
«фьи-фьи-фьи-тья-тья-тья-твирьвирьвирьрьрь-чувррри́у».



* * *

Когда примчишься из аэропорта,
на трудную поездку постарев,
мы станем избегать любого forte,
лелея человечий обогрев.

Чай с коньяком, лимоном или мёдом,
и спросишь: как жила ты без меня?
И съёжившись над невским гололёдом
судьба пройдёт по линии огня.

Ты спросишь: как?! И я улыбку спрячу,
о взрослом призадумавшись притом,
и на́ сердце свернувшийся калачик
откликнется печалью и теплом.

А дальше — снегопад по умолчанью,
работа, две работы, сто работ,
и синий вол с бескрайними очами,
и млечного молчания скриншот.

2023


Осенний свет заказывает песто

* * *

Осенний свет заказывает песто,
и от листвы осталось много места
свободного и мокрого к тому ж,
пусто́ты обживает проблеск чуда,
и Божья тень, и клавиш «Ундервуда»,
и снов очаровательная чушь.

Скудельный сад — почти свистулька-птица,
что продолжает медлиться и длиться,
и наша радость в клюве у него,
вот — сел и головой беззвучно вертит,
а мы глядим из времени и смерти
и жизни выдыхаем вещество.

2023


Дерево на ветру

I

Сыплются с деревьев звёзды,
люстры, бра, и ночники,

тьма вобьёт глаза и гвозди
знобким безднам в языки

и на чепчике Джейн Остин
вышьет баньку у реки


II

смотрит небо глазами козьими —
бородатое, дай молока!

две с половиной тысячи километров осени,
над бездной звенящая звёздная проволока,

время замёрзло досиня,
до осколков, до синяка,

птица перелетает озеро
и падает с языка


III

расстояние, как жгут,
перехватывает горло.

оживают, листья жгут
ослепительные свёрла.

немотой язык натёрло,
и божественные горла
сжаты ею до минут


IV

вслушиваюсь, приклеенная к ведру,
где клубится картофель:

дерево на ветру,
в позолоченный профиль,

плачет и прячется Господу под кору
голосом полным любви и крови


V

каждый новый день
приближает меня к тебе
здесь, там, — не важно,
только бы ни глаза,
выстуженные на ветру,
ни люди-сквозняки,
люди-двери, которыми хлопает
выходящая из,
вызнобившая мой слух,
темнота


VI

1

вошёл в себя
и вышел в пустоту,

вернулся и
себя не обнаружил

2

дым окрестных говорилен
пластается над горизонтом, —

речь сама по себе горит или
по буквам живым и мёртвым.

2023


Чит и чёт

* * *

По лужам дождь — как будто в неваляшку
играют капли света за стеклом.

Зарыться бы лицом в твою рубашку,
пропахшую талантом и теплом,
залечь на дно в каком-нибудь предместье,
исчезнуть на неделю или две,
пока не позовёт наружу Пестель,
командующий льдами на Неве, —

теперь на нём собор Преображенский
домам (где в коммуналках тьма клопов),
сбежав от рифмы, от мужской и женской,
безмолвно проповедует любовь,

но это — позже и на всякий случай,
когда наскучит нечет, чит и чёт.
По лужам дождь, глаза прохожий пучит,
а неваляшка пляшет и поёт.

2023


Осенняя пора...

1

в дереве дверца,
не важно — зачем, кому;
в дереве сердце,
что сердит и свет, и тьму;
ангел, чудовище,
печка, сверчок в траве, —
мало ли что ещё
прячется в дереве.

2

радость разделим на дольки:
правая долька — твоя,
ты не надкусывай только
яблочный шар бытия,
левая долька — медведю,
чтобы за тысячей дел
он не игрался со смертью
и от любви не худел.

3

в ступе листву толчёт
детский волчок,
словно холодный о́бжиг —
ясный осенний дождик,
веки слепой сосны
смотрят сквозь птичьи сны,
и на засвеченном фото
вечность в пол-оборота.

4

ты спишь, я осень накукую,
она подобна фитилю,
что вставлен в массу восковую,
но просыпаешься — я сплю,
ладони положив под щёку,
и огонька дрожащий бит
смеётся, выйдя на дорогу,
и лица нежно золотит.

5

свет слоится, и небо — как сэндвич,
но вкуснее сказать — бутерброд.
кто сегодня: Мюррей или Сэрич
одиночеству глотку порвёт,
как звезда в запустении гиблом,
для которой не нужен блютус?
но когда подключается Гиллан ...
впрочем, здесь дирижирует вкус.

6

возьмёшься за голосок,
и вытянешь на волосок
сад, виноград, порог
с дверью, что на восток,
с шагом высоким за
линию колеса,
поле и переезд,
всё это — как слеза
на языке
id est.

7

за каждую строчку — кусок пустоты,
и когда пустотой объешься
до ломо́ты, безмолвия и тошноты,
замечаешь в себе норвежца
и прочих слегка отмороженных, — Skoll,
и тихо, как зимние фьорды,
во мгле пропивают последний глагол
их длинные строгие морды.

8

осенняя пора...
да провались она́
с дождями из ведра,
где не отыщешь дна,
хоть голову засунь
и влезь с ногами весь, —
она не стоит нюнь:
вгляделся и исчез.

2023


Nota bene

* * *

Что ты, осень, наделала с нами!
                          Н. Заболоцкий

Золотая осенняя пена
между временем этим и тем,
где последний скворец – nota bene
на полях запоздалых поэм, —

заполняет отвесные щели,
опечатав дорогу и лес
ароматный, как хмели-сунели,
и солёный на вкус, как порез.

Лишь о сердце не стоит, не надо,
и о пламени тоже не след
вспоминать за спиной листопада,
как ребёнка, несущего свет.

Что б ты, осень, ни сделала с нами,
посмотри — ничего не прошло:
ни безумство листвы за словами,
ни беззвучное наше тепло.

2023


Монохром

* * *

Что мне делать с насквозь прожжённым
сигаретой, Элтоном Джоном
сердцем словесным моим,
если прежнее небо не слышит
и лежит при корнях старых вишен,
словно сна безлюбовного дым?

Что мне делать с его безнебьем,
из которого как ни лепим,
ни строгаем, паяем, ни шьём,
на «прости» не наклянчишь ответа —
только чайную ложечку света
вперемешку с холодным дождём.


* * *

Мысль мечется, как неисправный бот,
как будто кто-то радость разобьёт
и силится собрать её осколки.
Я выучила все твои футболки
и все пересчитала стеллажи,
пока она разбитая лежит
под рыбьим взглядом тусклого торшера,
как брызги новогоднего фужера,
шампанского меж ними вьётся нить.
Ты прячешь грусть:
- На счастье?
- Может быть.
И чей-то кашель слышен из партера.


* * *

К пяти утра сон лёгок, истончён,
на нём заплаты с детский кулачок, —
напоминает летние масксети,
и свет идёт из листьев и хвои
(я помню все бессонницы твои
и даже те, которых нет на свете).
Свет словно есть, и как бы нет его,
туман сродни огромному фотону,
фасады поднимаются и тонут,
но город спит, теряя вещество,
и снами наполняется моими,
словами, взглядом, именем, во имя,
затем издалека приходит звук,
и, вздрогнув облаками золотыми,
я просыпаюсь от кричащих букв.


* * *

Мы переходим ... фоновый режим,
где «в» не сочетается по звуку;
варю творог, а осень ворожит,
на улице включая центрифугу;
ты кодишь, чертыхаясь в прах и вслух,
я подхожу обнять тебя за плечи,
и мы опять сбегаем от разлук,
которым нас достать покуда нечем;
пока от них не слышно ни шиша,
я растворяюсь в сумраке, ты — тоже,
и кто-то рядом дышит не спеша,
и шепчет нам вослед: помилуй, Боже.

2023


Каприччио

                                              А. Флоре

У человека есть окно,
есть кот по кличке Ньютон,
компьютер, кофе, и кино,
и тенью свет окутан.
И тенью — свет, и светом — тьма,
как в круговой поруке;
бином кота, и даль нема, —
вот формула разлуки,
алгебраическая муть
из суммы двух мономов,
а человеку не заснуть
и не покинуть дома.
Он исчезает в колдовстве,
он шепчет камышово
о виртуозном мастерстве
безмолвия и слова, —
так оживает силуэт
старинного сюжета.
Он — музыки языковед
и теоретик света.
Во сне подёргивает кот
усталой серой лапой,
и вечности круговорот
свершается под лампой.

2023


Так резко холодает, что

* * *

Так резко холодает, что
мне вспоминается: крест-накрест
коричневым платком пальто
моё повязано, ухабист
путь к коммунизму, бабин шаг —
мне тяжело приноровиться,
и снежная взлетает пыль,
а на детсадовских ушах,
как на гнезде, шапчонка-птица
одна высиживает мысль —
та вылупляется и гаснет,
едва взглянув на детский праздник,
бабуля тянет, как медведь,
в платке тепло по-шерстяному,
кругом тоска, зима, и смерть,
и мы сворачиваем к дому.

2023


Без четверти семь

* * *

Пора собираться, без четверти семь,
а осень приходит, как правило, в восемь
прозрачною речью с акцентом стрекозьим
и млечным узором ночных микросхем, —

в ней время уставлено книгами и
мы заперты квантовой памятью чьей-то,
сплетённые из дуновенья и света,
и смотрим оттуда на лица свои,

и там, на пейзаже над левым плечом,
картинке, украсившей пыльную полку,
туман луговой шепчет нам втихомолку
о нежной разлуке и плаче свечном.


* * *

Неисправимый, несносный, нежный
мой человек на «не»,
может быть, силою центробежной
выбрало нас в толкотне,
носами друг в друга уткнуло — нате!
И клином сошёлся текст,
сперва начинающийся во взгляде,
переходящем в жест.
Хочется выскочить утром из дрожи,
пропасти «над» во ржи,
и в этой бредовой строке, невозможной,
любить тебя, просто жить.


* * *

Перемолчать все наши «пере-пере»,
с деревьев облетающие перья,
щемящую ощипанность лесов,
униженность и жалкость бездорожья,
и то, как безнадёжно смотрит пожня
в синеющий сквозь облако, глазок.

Пускай дожди отбелят перья эти,
и ты проснёшься в чёрно-белом свете,
а за окном — как яблоня в цвету.
Блестит река — ночная киноплёнка.
- Уже уходишь? Поцелуй ребёнка, —
куда-то в тишину и пустоту.


* * *

У одиночества — твои глаза,
твоя неисчерпаемая бездна,
и листьев золотые голоса,
столичный полумрак или уездный —
не суть, когда расширены зрачки,
темнеет взгляд от боли или страсти,
и вкручивает прошлое крючки
тебе в голеностопы и запястья —
пляши на дне, покуда жив и цел,
но умирай, и воскресай, и корчись
за то, что расставаться не хотел
с любимой в нераскаянные ночи
и хочешь ли?.. И, голову задрав,
ты высечен из крика в этой позе.

Любовь и осень — бесконечный драйв
и розы со слезами на берёзе.

2023


Когда б ни это дерево в зените

* * *

Когда б ни это дерево в зените,
какой найти для грусти заменитель
с просветами огня и бирюзы,
прожилками цитрона и тимьяна,
облезлыми лохмотьями бурьяна
и облака, что взвесило весы?

Когда в бутылке не вино, а поле,
и боль уже не чувствуешь от боли,
но всё равно вокруг тебя — она,
вода сомкнёт мерцающие губы,
и вздрогнут зеркала, коснувшись глуби,
и светом отзовётся тишина.

2023


Морфологический сонет

Последний поезд следует в депо,
желтеет светофор, пустеет «зебра»,
и небо этой осенью — как небо,
но если присмотреться — как любовь,
держащая над городом свечу,
и, вопреки занудам и запретам
(послать бы их), я так тебя хочу
пересказать для музыки и света,
что больно отрицать, да и зачем? —
спросить хотя бы вон, у светофора,
как мне не замечать твоих морфем,
когда у нас чуть приоткрыта штора,
свечная ночь идёт на компромисс,
и между нами только интерфикс.

2023


Поттерианский сонет

                                         Муз. Булгакова,
                                                   сл. Прокофьева


И всё же — осень.
Сколько ни вангую,
она не поддаётся ни в какую
и прячет промыслительную суть,
а запросто могла бы обмануть,
пока ты в ней противника не видишь, —
лапту затеять или сразу квиддич
(у Маргариты новая метла),
и небо, прогоревшее дотла
над улицей, где пасмурно и волгло,
похоже не на Петю, а на волка,
когда другим вполне хватает квоффла
и высший смысл не хочется постичь ...
Ты смотришь, почему я вдруг умолкла,
а я в ответ протягиваю снитч.

2023


В-третьих

* * *

Смешно надеяться, что выйдут стихи об осени,
грибах, варенье, каких-то ещё консервах;
наша беда: мы неперелётные особи,
это одно во-вторых и во-первых,
и остаётся крутить без конца
запись, где нежно и про Титаник,
улыбку напяливать на пол-лица
(невместеночество взгляд туманит),
запасаться стихами, музыкой, чёрт-те чем,
как будто оно упасёт нас от смерти;
я по тебе соскучилась насовсем,
и это, конечно, в-третьих.

2023


Молитвослух

                                                                    ПОВЕЛИТЕЛЬ ПТИЦ                                                                                                                                     Вальтеру фон дер Фогельвейде




Часть V. Minna для зажжённой свечи


Молитвослух



1

Приложи его к Своей иконе, Господи,
сделай ему естественное дыхание,
даруй ему орехи, каштаны, жёлуди,
утешение осенью, упование,
дудочку из бузины, свирель камышовую —
пусть выдувает яблоко, тыкву, колокол,
церковь высокую, восковую, медовую,
обморок облака озими около.

2

а) Матушка Божия,
ни на кого не похожая,
выгони беду
в крапиву и лебеду,
а на место беды
плесни нам живой воды,
нашепчи света, земли, и ветра,
не забери никого за это.

б) Малый ангел, ешь с ладошки,
мы тебе насыплем крошки
и предложим молока,
прикурись от огонька,
станешь ярким, как жар-птица,
пусть плохое не случится,
не сорвётся с языка.

3

Ничего не будет нам, только медь:
провода, посуда, булавки, трубы.
Как за нитку, потянет Господь за смерть,
вложит свет в наши горькие губы —
самолётик бумажный: подуешь — летит...
Не отыми того, что не дал мне,
того, кто на медном стоит пути
перед горючим камнем.

4

а) Боженька, Ты его береги,
прощай ему пятницы и четверги,
кнопку, отобранную у меня,
этот сентябрь из воды и огня,
тот, созревающий в облаке, снег.
Се — человек.

б) Батюшка Серафим,
перед Богом стоим,
ручками машем
и нашим, и вашим.
Отведи тоску
в сухую доску,
приколоти
гвоздиком на груди.

5

Колокол снова мешает спать:
где ты? - ищу во тьме - расколоколить тебя налево!
Я — не твоя сверхзвуковая тетрадь,
где яблочный хлеб недалёк от неба,
во мне столько ещё хрунья
нитяного, травного, скобяного,
что, если б спросил ты: так чья ты, чья?
я не нашла бы слова.

6

Сосчитай до трёх: раз, два, три, четыре,
а потом обратно, — начнутся прятки:
если нас с тобой друг от друга штырит,
лучше нам не дёргаться при посадке,
проще нам псалмы исполнять на лютне
(можно и романс — дерзко и прокуренно).
Боже, мы звери Твои, то есть люди,
если выражаться совсем культурно.

7

Вот и не ходи в гости к осеннему полю
тоску пировать свою.
Если ты умрёшь раньше, чем я позволю,
поймаю тебя и убью.
К чему это я? Да чтоб ты не смотрел на межу,
а посещал музеи и слушал концерты
(по правде сказать, не представляю,
как тебе ещё не надоела подобная медвежуть,
эти её концепты).

8

а) Туда, туда, в зелёные шатры,
где в рифму сочиняют комары,
где красным угощают по привычке,
вполголоса ворчит морской прибой,
Господь берёт билет перед тобой
и небеса везёт на электричке.

б) Слава Тебе, живущему в нём,
изменяющему к свету его геном,
открывающему ему глаза,
поднимающему его бровь,
спрыгивающему с колеса,
если на остановке стоит любовь.

9

- Бабушка, — просит внук (по-немецки) — расскажи сказку?
- Жил да был мо́лодец, не какой-нибудь, не цацки-пецки,
  а такой, что не носит маску (и даже каску),
  словом, большой молоде́ц:
  на струнах игрец, за щекой леденец.
  И вдруг заболел: сделался весь, как мел,
  бродит под синью, прощается с жизнью.
  Приносят ему всякие разные снадобья,
  свёклу, лимоны, морковь,
  а он сердится: ничего из этого не надо мне,
  дайте только любовь.
  Да где ж её на раз-два найти?
  Она не валяется на дороге,
  хотя бы он и шарил в айти
  или был бы — успешный брокер.
  В общем, тоска молодца́ заела,
  а тоска, Иванушка, такое дело —
  к кому прицепится, заживо в гроб сведёт,
  ну так наш мо́лодец был, слава Богу, не обормот,
  из последних сил полюбил,
  выздоровел и мёд-пиво пил.
- А кого полюбил он, бабушка?
- Нашлась для мо́лодца усладушка.
  Говорят, так усердно за него молила Христа,
  что пожили вместе они, состарились,
  обернулись птицами и вспорхнули с куста.

10

Каждая слеза
свершается на небесах,
так что говорить о нас,
у которых строки текут из глаз,
потому что сколько нас не немеч,
всё равно останется наша речь
невзначай, задумчиво, и насквозь,
как (теоретически) наша тень,
изморозь, западание клавиши «о» и «з»,
                      ос-
                      ень


2023


Картинки без выставки

                                                               ПОВЕЛИТЕЛЬ ПТИЦ                                                                                                                                    Вальтеру фон дер Фогельвейде




Часть IV. Minna для флейты и джаз-бэнда


 Картинки без выставки



Три дня, и закончится странное лето,
в тепло наизнанку как будто одето,
в безумные песни разлук,
в зелёные бзики безумного леса,
в антракт, за которым безумная пьеса
дудит в обезумевший звук.

Как будто одна выхожу на дорогу
и вижу лишь прогу — привычную прогу,
её запрещающий код,
где звёзды друг с другом тестируют пайтон,
и муза в кустах покрывает их матом,
и в чащу безумно бредёт.


1

Спрашиваю: ты любовь или смерть?
Она отвечает: и то, и другое.

Мы пока что выдуманы на треть,
как всё хрупкое, костное, кровяное,
мы пока — безликие инь и янь,
две равных части, а вместе — Его омега.

Спрашивает: как понять человека?
Обнимаю тебя, а ей говорю: отвянь.

2

Человеку нужен нечеловек
(в глубоком, а не в четвероногом смысле).
Я достаю тебя из-под век,
чтобы слёзы твой взгляд не сгрызли,
чтобы вечером класть тебя на ладонь,
приговаривать разные «ути-ути»,
в темноте раздувать из тебя огонь,
избавляться тобой от животной сути.

3

Дерево после дождя отрясает капли.
Что там по плану? Разъезды, уборка, суп.
Завтра мы будем:
— цапли, смешные цапли,
забывшие, как возвратиться в небесный пуп,
танцующие над водой и травой, над бездной;
— слушать, как сыплется шаткий набор границ;
я повторяю: безжалостный мой, беззвездный,
ты повторяешь осенних безмолвных птиц.

4

И жили они долго и счастливо, как чернильная ручка Паркер...
Он ей читал, вслух, почти каждый вечер.
Она близоруко щурилась и лепетала: мой нежный хакер
(«мой» — это вместо лица лишь фигура речи).
И вот, я смотрю на них с завистью бесхребетной:
где ты опять потерялся, мой светлый маркер?
Взломай тишину, подпишись, как обычно, «Вредный :)»,
или прошивка её обновится нахЪ.

5

Ни вдохнуть, ни выдохнуть — сердце справа,
а вдохнёшь и выдохнешь — сердце слева,
между ними только поля и травы,
между нами только земля и небо,
поезда, прощания и невстречи
(это как свидания, но не с теми),
на окне зажжённая речь, и свечи,
только уходящее наше время.

6

Придётся ли стать деревом в тебе
и птицей петь на солнечных ветвях,
с отчаянной чаинкой на судьбе
и музыкой печальной на губах,
мой голос и соломенный мой клюв
уже полны взлетающей воды,
что ночью выдувает стеклодув
со дна звезды.

7
 
Хочется что-то тебе написать такое,
чтоб у читающих перехватило дух,
или начнём, никого здесь не беспокоя,
мерить часами пространство вот так: тук-тук,
ты говоришь: не «тук-тук», а «тик-так», — всё верно,
но разве часами исчерпана даль разлук?
Хочется так написать, чтоб остаться первой.
Ты обнимаешь меня и выходишь в звук.

8

Втепливаю, вшёптываю тебя, вживляю,
скоро допишется осенний мой палимпсест,
чудное иномолчание, речь иная,
где человек претворяется в тьму и свет,
где пустота притворяется человеком,
включается тяга, какой-то небесный зуд,
заполнить её бесконечным летящим снегом,
вещами, помноженными на слезу.

9

Из каждого листка, с начертанным на нём трёхстишием, Шапиро мастерски, в один присест, складывает оригами и опускает бумажного журавля в обувную коробку, называемую отныне "птичьим базаром" или "птичником".
                                                                                                                                                                      С. Гандлевский

Пусть остаётся здесь, под семью замками.
Обещаю тебя навещать.
Это твоё безраздельное оригами,
для чего-то отданное в печать,
напичканное читательским интересом;
не журавлик Гандлевского, это — чат,
обозначенный бемолями и диезом,
в голове мерцающим по ночам.

10

Нашу книгу нужно читать с конца,
в темноте нащупывая черты лица,
проводя ладонью по тёплой коже
невесомо-нежно, как только может
человек, запечатанный в бездне речи,
человека, которого я не встречу,
отпущенного из-под Господних век
в снег, в бесконечный снег.


СПб. Сонеты к

                                                                ПОВЕЛИТЕЛЬ ПТИЦ                                                                                                                                     Вальтеру фон дер Фогельвейде




Часть III. Minna для виолончели и аккордеона


 СПб. Сонеты к



1

Мы пробуем друг с другом говорить.
Да что там речь — мы учимся друг другу:
прощебечу какое-нибудь «фьить»,
и ты уже хватаешься за фугу,
и молнии метаешь из-под туч —
испепеляй, но по частям не мучь,
мне нравишься и в ярости, и в гневе,
когда ты в их порфиры разодет,
и то, как тьма прихрамывает вслед,
обжёгшись электричеством в припеве,
старается нас уловить в соцсеть,
пока пишу сонет громоотводу
и жалуюсь на жаркую погоду,
спрягая по привычке жизнь и смерть.

2

Куда пойдём сегодня перед сном?
Исхожено, иссказано, изжито.
Меня там нет, остался только дом,
и дом второй, как чётки из самшита,
и третий дом, как я не знаю что;
уже прохладно, тускло и желто,
тебе легко, живущему в музее,
хранящему лишь прошлое моё;
большой автобус, полный ротозеев,
у Спаса потревожил голубьё;
я вглядываюсь в поисках тепла
во что-то, что ещё не происходит,
и призрак мой из чешского стекла
одет по петроградской моде.

3

- Так что же, мы с тобою проживём
наш век не на Неве, а в этой книге?
- Пожалуй, да, читатель многоликий.
В одном ты ошибаешься — наш дом
теперь не у Невы, а на Фонтанке
(я не люблю автобусной болтанки,
куда приятней до метро пешком),
где рядом - пять минут - Давид Семёныч*,
Владимирский** — там настоятель Шмид,
пяти углов анфас благословлённый
(салон гадальный только не открыт),
и прямо перед первым этажом
(о, Чижик-Пыжик!) водку пьют подранки,
а мы дивимся чижиковой пьянке

и деревцу с единственным листком.

*Голощёкин, джазовая филармония на Загородном пр.
** собор

4

Ты весь в делах: бумаги и звонки,
по вечерам — собаки, дети, баги,
и музыка, что кормится с руки,
а ты не запрещаешь ей, бедняге,
включать вполвдоха жизнь и ностальжи —
мне много проще: жесты и стрижи.
Я слушала на днях, ты волновался
и места будто бы не находил.
«Всё хорошо» — замыленная фраза,
«всё плохо» — так не выдержит акрил,
смычок скользнёт, спружинит взгляд и струны
(уж ты-то разберёшься что к чему).
Я рада беспокойству твоему,
безумный, безымянный, безымунный.

5

Бездарно притворяясь, что читаю
Гаспарова... (Тимур Кибиров)

Бездарно притворяешься, что нем.
Когда родился ты, январский беби,
и близился советский Вифлеем
с пятиконечной звёздочкой на небе,
мне было два, я пряталась в снегу,
стараясь обойти квартет сорочий,
и будущее льнуло к четвергу
среди обычных будних заморочек,
мы с бабушкой сходили в магазин.
Тебя привили от туберкулёза
и от меня, но нет таких вакцин.
Я в дом впорхнула хрупкая с мороза
(то дом второй, что вычудил Хрущов) —
твоя, со снегирями вместо щёк.

6

То мяса нет то — колбасы и сыра...
(Генрих Сапгир)

До встречи оставалось нам полвека
всего. Тут, как назло, развал и путч,
то нет страны, то нет в ней человека,
то... впрочем, это спрячем под сургуч.
И ты — поэт, я — в музыке, всё в норме,
студенчество, картошка и морковь,
но кто бы знал, что мы не сгинем в шторме,
а переплавим бурю на любовь,
где я поэт, ты музыкант, — так странно,
и гречки с пармезаном — завались,
и новая (уже с джакузи) ванна,
одно здоровье обглодала жизнь,
и мы — в плену строптивой железы.
Есть позитив: нам не до колбасы.

7

А может быть, мгновенность — высший дар,
Господне милосердие ко смертным —
какая плоть перенесёт пожар,
раздутый открываемым конвертом
и пляшущими строчками письма
(внизу «Прощайте!», как из пистолета)?
Мы — вспышка, ветер, а потом — зима
из глубины мерцающего света.
Ну, а пока мы здесь и мы сейчас
из персти и любви, из ниоткуда,
мы открываем спрятанное в нас,
срываемся в него без парашюта,
мосты сжигаем, обрываем связь,
и нежности полны — какое чудо!

8

Выходит тишина из-под контроля.
Ты будешь ветер или просто поле
с запаханной соломой и с дождём,
с дурной вороной в тусклой вышине.
Когда ж влюбляться, как не на войне?..
Ты будешь светом, лесом, сентябрём
в кроссовках и джинсе, иконой стиля,
бузинным сном замедленных дворов
и всадником в седле автомобиля,
исполненным имён и адресов;
заботливым примерным семьянином,
прохожим, тенью, точкой, пустотой,
часами Думской башни над Гостиным
и зингеровской сферой голубой*.

*купол Дома Книги

9

И вот опять брожу по СПб,
иду к себе, в свои дворы-колодцы,
где ангел мой играет на трубе
и в паузах передвигает солнце.
А думала: всё в прошлом. Ну и ну!
Мост и направо — Карл Иваныч Росси:
я в улицу любимую сверну —
пускай меня не ищет эта осень,
не говорит: «работайте, мой друг,
не то загнётесь от великой лени,
нам с вами расслабляться недосуг»,
и на Ватрушке, высветленной вдруг
среди заморских щебетов и фени,
мой дерзкий праздник станет на колени.

10

...дорогой, уважаемый, милая, но не важно...
И. Бродский

Потому что мало быть super Star,
согревая память о нас каку-нить,
надевая ветхий репертуар,
извиваться ночью, мычать и нюнить,
по утрам зеркалить друг друга — не,
добивать риторикой без ответа,
лучше на мгновенном сгореть огне
и остаться в комнате, что без света,
оставаться светом совсем без комнат,
потому что мало, что нас запомнят
за дырой, которых тут выше крыши,
далеко в долине, на самом дне
«потому что мало, что мы напишем
соловьиным пёрышком на струне».


Отвесный дивертисмент

                                                                    ПОВЕЛИТЕЛЬ ПТИЦ

                                                                   Вальтеру фон дер Фогельвейде




Часть II. Minna для гитары и скрипки


 Отвесный дивертисмент



1


Было светло и больно, и было важно,
было такое чувство — сойти с ума,
мы продолжаем полёт над гнездом бумажным,
глухо кукующим строками из письма,
это такая игра на струне предсердья,
ласковый или неистовый бумеранг:
нота во тьме озарит о любви и смерти,
смерть исчезает, оставив мерцать форшлаг

2

приходит с деревянным яблоком, протягивает ладонь,
шепчет:... (С. Шестаков)

приходит с деревянным яблоком и говорит:
не бойся, съешь меня, я уже почти хлеб,
клади ладони на мои пшеничные сентябри,
на прощальный арахис, на мироточивый App,
вшёптанный в губы твои, в дикие корни твоих волос,
в крылья цикад и во множество их толик,
в гнёзда пустые, глаза, зеркала, гипноз,
в, полный черники, озвученный мой язык

3

загадай карту Питера или Москвы,
Новгород можно, он тоже сюда подходит,
теперь я смешаю всё, выкину из головы,
спрячу в какой-нибудь скрытой моей природе,
чтобы ты долго не смог становиться ртом,
произносящим «любимая, дорогая»,
а когда всё же станешь, мы выйдем с тобой на холм
(там обрыв), я толкну тебя и подхвачу у края

4

продолжающийся из сновидений, уходящий опять во сны,
что мы будем с тобою делать с терпким ужасом новизны,
с тихим вкусом чего — не знаю, а, наверное, Каберне?
это шутка плохая, злая, по прекрасным кошмарам турне,
где я не могу без тебя проснуться, где сон тянет, терзает, темнит, теснит,
где со временем — как придётся, сквозь ладони сыплется реголит,
впереди разрастается бело-синяя точка, мирозданью грубя,
и снова мне жуткая снится, свистится строчка, что я не люблю тебя

5

когда тишина перестанет дышать и светиться,
её электрический взгляд загустеет в упор,
вспорхнут наши лица, как бабочки или как птицы,
и нежно, с затакта, взмахнёт над землёй дирижёр,
сомкнётся вода, завершённая в медленном иле,
и руки, что корни, друг друга в тепле обовьют...
послушай, вот сказка ночная тебе: жили-были,
и ты отвечаешь на кёльнском наречии: jutt

6

всё перемелется: комната, стул, кровать,
облако-яблоко, плывущее на боку,
нужное слово, которое мне не сказать,
съ одинокой горлинкой на суку,
неуютным ангелом на плече,
предотвесным сердцем, что рвётся вдаль,
перелепечется в частности и вообще
из души торчащая вертикаль

7

- хочешь жить в книге, — не спрашивает она, —
жаждать, желать, и слушать мои мета-мета,
прятаться в камни, когда трёхэтажна волна,
небо считать, воплощённое в крапинках света,
здесь нам всё можно, здесь львы и волы спасены,
и Фьок Лейтивейн, птица ночи и нежности вольной,
свивает гнездо из гитарной бессонной струны,
осени сыпкой, свирели, сурдины глагольной

8

вчера прыгали через пропасть, завтра вьёмся мы над костром,
это такая способность — ловить ласточек ртом,
менять «гре́шно» на «нежно», «смерть» обыначить в «сныть»
и постараться, конечно, верить, а лучше — любить,
благо она прилепечется вдруг, пригнездится и вытянет клюв,
прямо как ты, если дуешь на «я люблю»,
на снег и на воду, на каждый мираж и гаджет,
как будто он знает хоть что-то и нам покажет

9

помнишь, сажали вишню на двадцать седьмой странице,
потом собирали её на двадцать девятой,
где-то она на закладке должна сохраниться
между шафраном, анисом, и мятой,
сосед подсказал: ей железа бы в корни,
и мы закопали под ней, по звуку,
белый наш сад, беспрерывный, горчащий, горний,
непостижимую с ним разлуку

10

он утверждает, что «жизнь» и «смерть» это суффиксы*.
я говорю, что любовь — окончания,
мы с тобой — сфинксы, таящие счастье и ужасы
над водою прощанья, рычанья, отчаяния,
мы с тобой — птицы, случайно влетевшие в тубусы,
мы — светотени на фото, мы — зрение спота,
яблочный воздух осеннего острого уксуса,
неисчерпаемая онемевшая нота.

*В.О. Кальпиди


Опен-эйр

                                                                  ПОВЕЛИТЕЛЬ ПТИЦ

                                                                 Вальтеру фон дер Фогельвейде




Часть I. Minna для гобоя и лютни


 Опен-эйр



* * *

И вот, ты стоишь у последней черты,
шагнёшь и окажешься вовсе не ты,
а кто-то живой и похожий,
прозрачной обтянутый кожей,
идущий сквозь ветер и оклик любой.
Оглянешься вдруг:
- А любовь?..
Так мечется в полночи пламя свечное,
и тёмное небо сверкнёт за спиною,
в него ты вонзишься, как пристальный взгляд,
и брызнет чернильная мякоть,
и станет стучаться в стекло листопад
и светом смеяться и плакать.


* * *

Последний сладкий выдох зноя,
прощальный залп и фейерверк,
и одиночество гобоя,
предвозвещающего снег,

где растворятся дни и дали,
где память отрясает прах
мостов сожжённых и печали,
не уместившейся в словах
и даже в музыке французской,
и в том, что заменимость — блеф,
когда грозит перезагрузкой
осенний жизненный рельеф,

и кто-то клавиши нажатьем,
высоким деревом вдали,
играет нежное объятье
всему, что мы не сберегли.


* * *

Простреленная пулею табачной,
простая ночь становится прозрачной,
задумчивой, нечаянной, свечной,
а может быть, я тороплюсь — подсвечной,
и тянется дорогой бесконечной
подобно млечной тяге и печной.

Нет-нет, не надо вслух, — ни полусло...
Обрыв строки, мы падаем с обрыва
отчаянно, свечно, мироточиво, —
какой-то год, какое-то число.
Мы мчимся в граммофонный раструб лета,
уставшие от мира и войны.
Поставь иглу на шорох тишины:
к любви и смерти нет иммунитета.

Ну вот, я свой нарушила запрет, —
мои слова разлучены с твоими.
Мне нравится, что будущего нет
и прошлого. Я нарекаю имя
тебе, мой неусыпный менестрель —
ты будешь зваться... Впрочем, есть такое,
что чувство запрещает нам шестое
бросать на листопад и на метель.

Уходят люди, остаются линки,
лишь голос поцарапанной пластинки
перебивает тьму над головой:
отец мой, молодой и сухопарый,
поёт мне на Дзержинского, с гитарой,
что вертится шар голубой.


* * *

Мой август прост: прощания и про́зит.
Мой август — Пруст, он вспоминает осень
по запахам, на ощупь, в полусне,
доставшемся в наследство от бессонниц.
Мой август в этот раз не обо мне,
он в чём-то парижанин и бретонец,
арфист, волынщик — в смысле «музыкант»,
он создан для элегий и баллад,
для праздничной настойки на изюме
и для дымка, что выдыхает бук,
для нежности, граничащей с безумьем,
для неизбежной путаницы букв,
почти не поддающихся дрессуре,
пока в окне подрагивает сурик
и ускользает яблоко из рук.


* * *

Чем дальше в лес, тем больше седины.
Я повторяю «мы» как мантру.
Дорогами какими сведены,
мы преданы амфитеатру?
Идущие на смерть достойны мессы.
Мы на арене: аве, Цезарь!
Для граждан Рима вход свободный,
они полны воды водопроводной
ферментов, консервантов и т. п.
Казна щедра: сестерций — точно грязи.
Но здесь мы вместе — как тебе?
Молчишь, споткнувшийся на фразе.
Летит наш поезд под откос.
Но я хочу задать один вопрос:
когда нас призовут друг с другом биться,
что выберешь: победу или смерть?
И мы — рабы своих амбиций.
Глаза отводишь, но взгляни, ответь,
«познай себя», как в Дельфах начертали
вкусившие вина печали.


* * *

Доброй ночи ва́м, чудики на вербе,
баю-баю, свет маленький на небе.
Тихая пора, сны у изголовья
сине-воловьи.

Огнегривый лев и орёл небесный, —
это белый хлеб о любви безмездной,
звёздное вино и - по кругу - чаша.
Всё это наше.

Каждому — шесток, а тебе дам ветку,
будешь, как сверчок, радоваться лету,
что-то напевать, попивать «Боржоми», —
лето — большое.

А когда придут — с влажными очами,
я тебя найду по следам печали,
я тебя найду, потому что знаю.
Спи. Баю-баю.


* * *

Особенно по вечерам скучается невыносимо.
Я не сказала, но вчера мы были в поле — нет озимых.
Собака нюхала траву, бежала, по следам, куда-то,
мне показалось: я живу в осенней точке невозврата
и что прошла моя страна, круги оставив под глазами,
как на воде, что в Озерках, как в синеве над образами.
Собака лаяла в кустах, и трактор ехал по дороге,
и пустота была видна, как в размышлениях о Боге,
когда внутри не отлегло; зияла тёмным глазом пашня,
и было грустно и светло,
и было страшно.


* * *

Туман, шестое время года,
нам не хватает кислорода,
нам не хватает ... не дано ...
мы бродим в измеренье пятом,
где яблоко размером съ атом,
длиною в жизнь — веретено.
О, Швабия! Хлебай кисель
провинциальности попутной!
Пока заезжий менестрель,
томимый страстью безрассудной,
себя приносит на алтарь
и звоном давится звонарь,
церквушка расправляет крылья,
а следом птичья камарилья
оставит росчерк в облаках,
и чья-то повесть в узелках
по лезвию любви проляжет —
как в беспросветной лжи и лаже,
мгновеньем чудным промелькнёт,
привычное переиначив:
твой пульс, что всуе не растрачен,
на несмолкаемый отсчёт.


* * *

Рано в этом году пожелтело.
Что поделаешь — не задалось.
На весах снова разум и тело,
на часах снова радость и злость.

Но всё ближе влюблённое пламя,
за домами застенчивый луг,
и мерцание звёзд над полами,
словно крыши растаяли вдруг.

Это значит: ещё мы живые,
не слетели с катушек пока,
если ранят слова ножевые,
если тянется к небу рука.

Дай нам Боже! А мы уж тут как-то
перемелем, замесим, спечём
безутешное счастье антракта
и крещение чутким дождём.

И — «с любимыми не расставайся»,
и — что голос ослеп и оглох,
согревая наивность романса
по старинке: твой выдох — мой вдох.


* * *

Поля под пледом старины.
Я слышу летоисчисленье,
и мы уже растворены,
покрыты облаком и пеньем,
сквозь наши сны растёт осот,
и появляется из сада
необъяснимый небосвод
над жёлтым глазом листопада
как промыслительная бровь,
приподнятая удивлённо;
я запираю смерть, любовь
в резные ящички из клёна,
благословляю пустоту
и тишину, что неизбежна,
и остаётся только нежность,
помноженная на звезду.


Блюграсс

Софт

Please forgive me - I can't stop lovin' you.
                                             Bryan Adams


Осенью движешься вверх и вниз,
дождик брюссельский, мальчик-пис,
в туман и листву одет;
«вверх» означает любимый Брюгге,
где можно укрыться зонтом от разлуки,
а свет — это просто свет.

Свет — это просто: раздол, борозда,
разомкнутый воздух, свечная вода,
сердце, ожившее чуть;
вниз — из окна улыбнуться природе,
вверх — ворчание: я на работе,
смайлик, тычок, что-нибудь ...


Блюграсс

И дерево стоит в отвесном озере,
как будто просит: осень, осени́;
и в это время, в притяженье осени,
от пола отрываются ступни;

вдали ворона взмыла и закхекала,
и лиственная поросль пошла
по воздуху пешком в большое зеркало,
так на ветру взметается зола,

и тают берега над светлой бездною,
скользя в пересеченье амальгам,
и мёртвые мои играют звездами,
и звезды прижимают их к губам.


Панк

So come on mandolins, play.
                               Iggy Pop


Мы поедем с тобой до конца
сквозь туман в голове полуголого Игги Попа,
в котором есть что-то от мертвеца,
выходящего ночью из фотошопа
покатать нас по городу за медяк —
сойдёт и железная зажигалка.

Мглу пробивает неспешный панк
передними фарами катафалка.

Продолжение следует, сёрф или гранж —
кто против, идите, пожалуйста, нафинг.

За поворотом вокальный пассаж,
стэйдж-дайвинг.

2023


Проза

Нужно набрать побольше воздуха
перед глубоким погружением,
это — как цветок подсолнуха,
сброшенный в воду неосторожным движеньем,
тянущий сквозь неё лепестки,
словно к тебе тишина простирает руки,
это — начало тоски, реки,
где рыбы голубоглазы: сомы и щуки,
где каждому у́беру свой дождевой обертон...
- Аллё? Аллё! Ну что вы там молчите и дышите? Хоть бы мяукнули.
Это осенний — маленький раскардаш — марафон
с глубоководными звёздами близорукими,
со старыми круглыми лампами в вагонах метро
(под ними мне нравится даже Басилашвили),
с тем, что под зонтиком, где-то, твоё ребро
идёт по улице: музыка, лужи, автомобили.

2023


Светлые мысли на тёмных пятнах

* * *

Осень, ворующая твой сон,
светлые мысли на тёмных пятнах, —
только они создают заслон
от расставания, это понятно,
понятно, что будет совсем не просто,
веки поднимешь, и — ты в безусловном прошлом,
ночь, полирующая взглядом звёзды,
не знающая, что поступать так — пошло;
жара не спадает, августовский постскриптум,
климат такой — почти, как в Ростове,
и я ухожу к ленинградским скрипкам,
перебивающим на полуслове —
понятно, наверное, тоже, кому-то ...
Выкуришь две и дрожишь над третьей,
выполненной из чистого перламутра,
нежности, музыки и бессмертья.


* * *

                                                                   С.П.

В это время ты обычно пишешь о яблоках
молодильных, солнечных, и прозрачных,
о саде, мерцающем где-то на облаках,
горящим яблокам равнозначных;
говорящим женщинам под окном
о мёртвых, распаренных от мороза,
о том, что за яблочным веществом
август выглядит простоволосо;
опять обжигаешься о смерть отца,
смотришь на маму (с тоской наждачной),
становишься частью её лица
молодильной, солнечной, и прозрачной.


* * *

От любви до войны и обратно,
сколько сердце печалью не рви,
простирается речь непечатно,
словно там, до войны, до любви,
мы оставили нечто такое,
от чего невозможно уйти
по следам ледяного конвоя,
заземлившего наши дожди,
и не спросишь вдогон: что за хамство?
и смолчат неидущие вспять, —
по законам осеннего братства
или нечего больше сказать.
С этой горки не раз мы летели,
обещали, божились, клялись,
называя высокие цели
деликатным синонимом «жизнь».
Вот и снова... Но дело не в этом,
а лишь в том, что случится за ним
ожиданием, облаком, ветром,
нескончаемым светом одним.

2023


Процесс цветения бузины

I


Будет – так будет, сколько пред ним ни юли,
травное, птичье, бузинное, горевое,
с ангелом, улетающим от земли,
что-то глубинное, главное, горловое,
пёрышком белым небу ладонь щекотать,
спать у воды, с головой накрываясь тенью,
прядь отводить, прозрачную трогать гладь,
жаться во тьме к ночнику, мотыльку, растенью,
петь, шелестеть, упрашивать, лепетать


II


Тьма из цветка выходит по наши души,
так говорит идущий.

Смерть и любовь в один уместятся ящик,
так говорит смотрящий.

Кто-то, без ног, траве говорит под вишней:
ветер – как мёд гречишный.

Вещь, в глубине, заснувшую нежность прячет,
так говорит незрячий.

Смотрит немой, идёт. Песни во сне поёт


III
 
 
Куст бузины раскрылся, как ясный глаз
в нежно-зелёном взгляде, Господних веках,
ветках, ветрах, чём-то ещё до нас,
что и не вспомнит смертного человека,
 
что-то ещё такое, чему нельзя
просто сказать: извини, давай не сегодня?
Это звезда, по листве, по щеке скользя,
золотая, ласковая, Господня, –
только молчи и не открывай глаза
 
 
IV
 
 1
 
даже на кончиках пальцев свет
при мысли о нежности прикосновений,
 
спящий покачивается на листве
светлой, ласкающейся, весенней,
 
в небе желтеет вороний глаз,
 
на раскрывающейся иконе
темень сгущает свой чёрный газ,
 
спящий лежит в золотом бутоне
 
2
 
просит он: матушка Бузина, расскажи сказку,
и она рассказывает,
 
держит его на ветвях материнских,
слышит он шелест листвы за окном,
слышит, как с ветром летят тростинки,
и останавливаются, как в кино,
 
ещё он слышит луч на обоях,
мухи, бьющейся о стекло, зуд,
женщину, любующуюся наготою,
над водой скользящую стрекозу
 
3

слышит сквозные бузинные бездны:
Бог созда человека, персть от земли взем,
просыпается утешенный и небесный

и становится всем


V


 Небо во сне ближе кажется и синей,
или вверху синие вставлены стёкла,
тело бойца предают белой, большой зиме,
воздух её раздвинув тягучий, клёклый,
мякиш хлебный, паром окутанный каравай
в соли, в снегу, всегдашней муке́ и муке.

Где-то Чед Крюгер поёт тебе Lullabay,
так что просто включи радио, пей звуки,
делай хоть что-нибудь, плачь, кричи, оживай
 
 
VI
 

Соцветья бузинные – словно раскрытые рты,
медленный пар выдыхающие на морозе
утром прозрачным, розовым, золотым,
лёгким, как завтрашний след стрекозий –
что там, какая несбыточность или намёк,
или дрожание воздуха над письменами?
 
Свет бузины выдыхает слова её
белыми нежными пухлыми ртами,
тёплыми, как молоко, именами


VII

1
 
Птица на куст отвесно спускается,
так человек с утёса ныряет в море,
вода задерживает дыхание,
потом себя в себе узнаёт
и светла, и спокойна;
 
2
 
бабочка ли на ветвях,
при корнях ли какой-то зверёк,
и не успеешь невнятно ойнуть –
пенное становится снеговым
с жухлым листком на ветру дрожащем,
и убираешь остатки света и синевы
в письменный ящик,
 
3
 
пробуешь кончиком пальца лёд,
словно боясь обжечься,
 
в жёлтой высокой траве человек плывёт,
чуть обгоняя вечность

2022