Овидий — Любовь Берёзкина

Овидий (Рекомендованное)

Автор: Любовь Берёзкина

Отдел (рубрика, жанр): Циклы стихов

Дата и время публикации: 27.08.2025, 18:36:53

Сертификат Поэзия.ру: серия 4165 № 191423

М. м. л.

***
1

Конец и новое начало

неотличимы друг от друга,

перекрестись и не печалуй —

всё заметёт, на то и вьюга;

ещё кольнёт, ещё нахлынет,

и в полуобморочном зренье

останется бесплотный иней

как золотое оперенье.

2

Насыпь мне синичьего корма

и чаю с утра подогрей,

есть облака светлая карма

и галочка чья-то на ней,

как будто вязальные спицы

заснули под острым углом.

Смотри на меня сквозь ресницы,

крыло обнимая крылом.

***

Нимбы вокруг фонарей,

туман и тоска во вселенной,

и всё же с тобой мне теплей

в чашечке Бога коленной.

Тихо, как будто бы нет

ни нас, ни далёких галактик,

и снег во дворе или свет

стоит в белоснежном халате.

***

Темнеет холм, поросший лесом,

белеет дом с печной трубой,

она красна и интересна,

в ней цвет какой-то не такой;

и сквозь себя ты смотришь: дальше,

за дымом, домом и холмом,

сирень с лишайником ярчайшим

и горизонт с раскрытым ртом, —

всё образовано из взгляда,

тобой ниспосланного вдаль:

вот костяные пальцы сада,

где поржавевшая педаль

осталась без велосипеда,

и в прорезях зрачков живых

ты — проблеск нежности и света,

что в бытие ввергает их.

***

Земля — как волосы твои:

черным-черна, белым-бела,

она ещё вся о любви,

честным-честна, спелым-спела,

она не прячет детский взгляд,

не пьёт укромного вина,

не разбивает лёд и лад

грустным-грустна, одним-одна,

в её зрачках блестит вода,

во рту её — и плоть, и кость,

она из прошлого — сюда,

из неувиденного сквозь.

***

— дай воды, — просит он, — дай воды!

а в глазах у него — птичьи следы,

на бегу следы, на снегу,

на лугу, прилипнувшем к языку.

— а вода устала, один песок, —

отвечает ласковый голосок.

он опять за старое: — дай воды!

а в глазах растерянность и тоска

прячутся под крылышком золотым,

и тогда он просит сам: — дай песка.

***

Мой снег — во мне, я им одену

лесистый холм, дорогу, стену

и крышу с красною трубой,

и тот колодец, что в потёмках

несёт ведро чудно и звонко,

как сумасшедший и святой;

оконный сад, скворешни, поле

(бурьян в неправильном глаголе

ко взгляду воздуха примёрз),

просвет лица на стёклах чёрных

и бездну, полную подзорных,

в него уставившихся, звёзд.

***

Я знаю, когда ты приходишь.

Когда ты ночами не спишь.

Большая морозная отишь

сквозит из космических ниш,

завьюженный взгляд потеплеет —

то ласковый ангел оплечь

сомкнёт осторожно на шее

беззвучную чуткую речь,

и зреньем, прикормленным смертью,

тогда воскресишь из-под век

и небо, подпёртое жердью,

и в слёзы вмороженный снег.

***

Розовый мороз с утра

обнимаешь на пороге,

мечет снежная икра

кружевные поволоки,

птица с небом говорит,

небо птице отвечает

и несёт нашатыри

расставаний и печали.

***

Клюй, синица, адреса

то по два, то по три,

сквозь закрытые глаза

небо вниз посмотрит,

бросит пригоршню пшена,

если нет кунжута;

клюй, родная, имена,

выклюй их кому-то.

***

Все дороги приводят к слову,

музыке, снегу и тишине;

как же мы, Господи, бестолково

птиц выдыхаем в Твоём окне,

спичку зажжём, прислоняясь к ветру,

всматриваем, вслушиваем горький дым

зимнего зеркала, как сигарету;

на выдохе света

пепел становится золотым.

***

В дереве, в соседском доме

отражается душа,

в нашей ласковой истоме,

что не стоит ни гроша,

в Божьей святочной реснице,

под которой спит река,

и в приснившейся синице

из седьмого позвонка.

***

Смотришь в окно:

в Новый год — это зеркало заднего вида,

где ты сам у себя позади

вживляешь лицо не в затылок свой,

а в гвоздики алфавита,

что тебя удерживают на груди

большого пустого времени,

глиняный ты и беспёрый,

вылупившийся из взгляда

собственного себе вослед,

и золотая вода втекает в тебя сквозь поры,

пока ты ещё не вырос и не ослеп.

***

Выйдешь на мороз и станешь стеклянным;

затопишь баню, закоптишься, что керосинка,

напаришься веником можжевеловым,

выскочишь в снег, чтобы затем собрала осколки

воскресшим дыханием безымянным

душа удивлённая, как снежинка

на тьме отпечатавшись мелом, и

закуришь под ёлкой — куда ж без ёлки?

***

Ветер по мелководью,

в тёмном зрачке — листва,

свет обрастает плотью

Господнего Рождества,

небо поёт, Адаме,

в дерево, облака,

высится меж холмами

прозрачное яблоко.

***

Господи, как же холодно,

мокрый ветер со снегом.

Ты в сарайке Своей — не простудись.

Вот бы прислониться к бяшкам, мемекам,

к волам синеоким, а мышка — брысь.

Но в щели опять задувает холод

с примесью снежного вещества,

Небо рождается Человеком голым

и всё облекает в Свои слова.

***

убран

в ящик письменного стола

телефон

закончились

праздники

дворник

сметает осколки

замёрзшей в воздухе

птицы

***

было, потому что не было,

перевернула, и теперь там —

есть

***

дом, сросшийся с лесом,

сад, сросшийся с домом,

моё лицо из ладоней твоих

не выкорчевать

***

Дерево держит звезду на рогах,

дерево держит зима на руках,

в Божьи морозы по твёрдой воде

ходит она у тебя в бороде,

словно прикрытые снегом часы,

с первой звезды до последней слезы,

слова, слетевшего с нижней губы,

чтоб наклеваться стеклянной крупы.

***

Звёздная верста

начинается с хвоста,

продолжает себя, как ты,

вырвавшись из немоты,

из любви и боли, —

что тоже боль,

и, если ей позволить, —

та же любовь,

взгляд, разбившийся о морозы

на свет и на слёзы.

***

Порог в себе перешагнёшь

и краем глаза видишь бездну,

похожую на светлый нож

морозной вечности небесной,

когда она из пустоты,

что не горит и не погасла,

намазывает с высоты

тебя на хлеб любви, как масло.

***

Никем не заменит метель, ничем

смерть деревянную, что в занозе,

я тебя не читаю, а ем,

по кусочку отламывая на морозе,

сладко болит от кленового хлеба

мой ледяной раскалённый язык,

слизывающий музыку с неба

к твоей глубине впритык.

***

Кричи в себя,

пока немота

не отнимет тебя ото рта,

от губ, запечённых в неё

в темноте,

от слёз, что сгорают

в ночном хомуте,

и снег всё погасит,

и ветер зальёт

в морозном алмазе

кричащих пустот.

***

Болью на жизнь смотреть,

вслушиваться всей мукой

медленно, словно в смерть

между водой и щукой,

песенкой ледяной

нежная боль щекочет,

между тобой и мной

спрятанная в кружочек.

***

Снег, в полусвете обнявший пустырь.

Снова приснится немтырь

с печью сосновой, кирпичной избой,

кровью речной и молчальной водой,

с этой печалью и с той.

Станет просить: не буди у костра

зрячею речью с утра, —

дай сигаретку, сестра

музыки вещей, отвесной, что крик,

тянущий в небо тебя за язык,

за ледяной воротник.

Мёртвому нежность твоя — что ожог,

тьма и звезда прикорнули у ног,

рот мой — земля и песок,

только любовь продолжает гореть,

музыкой стал я твоею на треть,

чтобы в себя умереть.

***

Поле зимнее навстречу

сыплет просо, сыплет гречу,

свет корнями в небо врос,с узелком замёрзших слёз

кутаешься в шерсть воловью,

продолжаешься любовью,

начинаешься со звёзд.

***

Плач из Божьего уха —

он мягче пуха,

нежнее пера,

прорастающего с утра.

Утром, когда темно,

плачет в себя окно.

***

Дерево светом цветёт,

смотрит в себя синеглазо,

в дереве пламя и лёд

из хрусталя и топаза,

из многозвучных очей,

многоочитого звука,

боли твоей и моей,

нежного их перестука.

***

Это всё ласточка в голове,

дудочка-дурочка в твоей руке,

боли снежный платочек,

что вплакиваться не хочет,

или пружинки огня в рукаве,

дерево на замке,

ты прижимаешь дрова к щеке —

мне пламя язык щекочет.

***

Игла с окном во сне ледяном,

в окне иглы полно золы,

в золе смола, во мгле игла

берёт в кольцо твоё лицо,

и сад горит внутри лампад,

как снегопад.

***

Тоска откликается белою твердью,

застрял человек между жизнью и смертью,

в ладони Господней увяз,

и пища его — только время и слёзы,

он сделан уже из воды и глюкозы,

из музыки, боли и глаз.

***

Затопим печь, как прежде, на двоих,

притащим дров, покусанных морозом,

пока зима поёт для неживых

и ветром говорит многоголосым,

и слушает умершею водой,

нам стелет небо звёздами и дымом,

и прижимает пальчик золотой

к прозрениям своим непостижимым.

***

Воздух наполнился белой водой,

музыкой моросящей,

слухом, любовью твоей неживой,

говорящей

с ветром, сошедшим с ума от костра,

ветром, до льда прогоревшим.

Господи, страшно с утра

быть по кому-то умершим.

***

Вода себя переплачет,

дерево — перерастёт, перелепит глина,

дорога сама себя перейдёт, а ты — иначе:

молча, медленно, длинно

перелицуешь, пережуёшь,

перечеловечишь из сна и пепла,

разожмёшь и уронишь нож

жёлтого стебля.

***

Небо глотает само себя

сквозь белое нёбо,

глотает тебя любя

выжженного до озноба,

накрывает платочком своим носовым,

сажает в тебя птицу, шиповник,

переполненный воздухом раздвижным,

и ничего не помнит.

***

Тьмой не боли голова,

не боли, голова, людьми,

небо у рта, у рва,

вырванное зверьми,

бьётся ещё в траве,

в розовый клюв плотве

выйдет из тьмы лиса

с прорубью в голове,

выест тебе глаза.

***

Ты один у меня, ты один,

тебя под маленькой буквой спрячу,

часовщик древесных моих пружин,

колёсиков птичьих, камней висячих,

я одна у тебя, я одна

посреди народов, живущих тикать.

На колени сядь ко мне, тишина,

я согреюсь смертью твоей от крика.

***

Господи Боже мой, Гос-по-ди,

Ты мой голос пёрышком позолоти,

присядь ко мне на часок,

на шесток или на волосок,

на ветер наискосок,

на орех с желудями, на дуб с орехами,

улыбнись им солнечными прорехами,

нашепчи серёжки к ольховым мочкам,

насмотри им детство Твоё на слух:

мы ехали-ехали, читали Чехова —

чух-чух, трюх-трюх —

шли на носочках

по зелёным листочкам,

в рамку — бух!

***

Как мне говорить с Тобой,

если уши Твои заложены временем,

проснуться в Тебе

по ту сторону слуха,

продышать во сне Твоём

лицо золотое,

колокольчиком зрения

плакать боль Твою

колыбельную,

голубиную.

***

Завёрнутый в блин, а точнее сказать, в одеяло,

просыпаешься, промасленный снами, слезами,

темчегонет, выжатым из тогочегонебудет,

рыбой звёздной икры,

что вчера по двору летала —

не икра, а рыба её, конечно,

бледнела всю ночь словами о чуде,

а рядом — она, в медвежьих перчатках с когтями,

веки тебе осторожненько так приподнимет,

из глаз у самой — свет да свет:

серёжки орешника брызжут, не видно зрачков

с журавлями, житиями, церквями, —

а, может быть, их там и просто нет?..

Масленица ртов и зубов,

не ешь меня,

или я подожгу твоё имя.

***

До весны далеко там, где ты,

станешь долго ещё слушать,

ухо своё прикладывая к уху воды,

потому что так вам обоим лучше

друг о друге жалеть,

ложечкой чайной звенеть,

зазывая смерть,

прося у неё ласково: меня умри,

дорогая, любимая и единственная,

тело произнесённое отвори,

шерстяное, деревянное, лиственное.

***

Вода говорит дельфинами,

белыми их глубинами,

что плывут от тебя ко мне

сквозь метели, по целине,

в губы берут снегирей, —

ты согрей меня, ты согрей

слезами воды снегириными.

***

Предрассветная вода начинается стуком,

погружает в небо свои сады

ещё не явным, не звуком, а мукой,

свернувшейся в нежный клубочек

из погасших корней и горящих почек,

пока подоконник

стреляет во тьму из зелёного лука

и стоит в изголовье разлука

с пригоршней словесной руды.

***

В междусердье, междусмертье

Твоё милосердие

с чашей дымящей воскресной крови:

— На здоровье!

Поле на воле, поле — воин, поле — боли,

а нам — предрассветные кровли в соли,

глаза коровьи,

животное их усердье.

***

Ещё не жизнь, а что-то между,

и заползает под одежду,

из-под исподнего глядит

исход могильных плит,

восход растений в воскресение,

когда растение в растение

по-человечьи говорит.

***

Музыка — это что-то неслышимое,

слышимое — только звук,

это златопёрые мыши мои

радость едят из рук,

радость моя — от морозца

румяная и смеётся,

задувает последнюю ноту

и прячет её под воду.

***

Темнота горит, говорит,

просыпается, чтобы

дырочку луны заштопать,

шепчет нитку в улитку,

сад — в калитку,

в игольное ушко;

грозит ремешком,

а в ушке широко-широко,

высоко-высоко

и ветер качает липку.

***

Время проводит смычком из волос человечьих

по веткам глухим и слепой голубиной воде,

чуть касается шеи, предплечья …

эту музыку слышно везде,

в ней сгорают, на дно погружаясь, предметы,

в дым развеявшись тонут образы близких, и ты

начинаешься с яблока похожего на комету,

продолжаешься говорящим деревом у воды.

***

Кто нас с тобой пожалеет

или утешит во тьме,

в нашей печали желейной

и шоколадной зиме?

Склёваны хлебные крошки,

вот и останется нам

в жизнь умирать по дорожке,

к нашим примёрзшей словам.

***

Сердце моё опустевшее —

на что оно мне?

Повешу его на дерево,

пусть послужит оно

скворечником.

***

Ты — дверь,

в тебя заходят и выходят,

тебя находят и забывают,

тобой пугают детей,

воскрешают мёртвых,

но никто не сможет

на пороге твоём

задержаться.

***

Так повезло мне сегодня:

я встретила ветер,

он качнул для меня

ветку.

***

Люди преклонного возраста

напоминают телефонный эфир,

наполненный голосами прошлого;

«Добрый день, Любочка!» —

пишет Лидия Викторовна,

и я слышу,

как в комнате,

в коммуналке близ Техноложки,

в Ленинграде семидесятых

часовой маятник трётся о воздух.

***

Живи и пой, захлёбываясь болью.

Она — твоя, не менее, не более:

так на свету играет и нежна

прозрачного страданья перепонка,

и ты его качаешь, как ребёнка,

а рядом — небо, снег, и тишина

вдевает мокрый взгляд в колечко дыма,

и кажется, что жизнь необолима

и только этим и важна.

СЕДЬМАЯ ВОДА

1

Вскрики весенних почек,

высверк цветка,

ароматный росчерк

выдыхает ветка,

вдыхает тебя, чтобы стал ты

светом и ветром, небом,

дорогой, подвешенной за столбы,

в предчувствии неком.

Липнет глина к подошвам о прошлом,

о плохом и хорошем,

2

и открывает глаза

седьмая вода из глаза.

Семь вёрст киселя хлебать,

птицу в себе летать,

смотреть, как воздух

вьёт на ней звёзды.

***

У воды тяжёлые крылья, она

поднимается ночью со дна,

память моя и вина

поднимается ночью одна

и горит на лице окна.

***

Люди с пустыми глазницами

преследуют сны во мне,

люди с оторванными птицами

бредут за мной в тишине,

я им кричу: отстаньте!

и голос мой, кстати,

похож на безмолвный огонь,

на ветер с его «ого-го».

***

Воздушно-капельное,

мшисто-лишайниковое,

как вчерашние щи,

где яблоня — это не просто «апфельбаум»,

а нечто трудновоскрешаемое —

особенно, если дожди,

переходящее в стон и морось;

горлица ухает, как сова

или как знакомый мой уроборос,

снова сующий свой нос в слова.

***

Птичий лепет на детский похожий,

ветер бросил его вдалеке

и к траве прикасается кожей,

и твой взгляд прижимает к щеке —

ты смотри на него, ты смотри на

школьный праздник, игрушечный пир,

где закат — это просто ангина

и в тумане восход — как кефир,

и в окошко насыплют горошка,

и утащат за тридевять вёрст,

чтобы ты умирал понарошку,

только так оживая всерьёз.

***

На ветви нанизанный свет,

прозрачность его монолитна,

близка осторожной листве

молитва его и калитка,

оливковый ветер его,

скользящий сюда и отсюда,

и медленное вещество

недовоплощённого чуда.

***

Зелёное вырастает из белого

и становится золотым, —

травяные изделия,

которыми полон ты;

на боли и смерти замешанный,

кровью матери напоённый,

улыбаешься тьме кромешной

белой, золотой, зелёной.

***

Берегу, в себе от себя прячу,

укутываю лесом и тишиной.

Снами открытых глазёнок рачьих

поговори со мной.

Шепни, что весна.

У бездны косматой сивое ухо,

она, конечно, ответит: весьма!

ни пера и ни пуха!

***

Марта малое пламя

на крошечной ладони младенца

цыплячье

нет ни болезни, ни смерти,

ни крика, ни плача

только радость и ветер,

божья коровка на обнажённом плече

луговое веретье,

солнце,

качель,

на «ч».

***

…и Дух Божий носится над водою,

ещё не живём, не знаем,

что мы — взгляд, обращённый в себя,

время времени,

мера всего,

наши мёртвые птицы обнимают живых

голосами пустынных созвездий,

и мы закрываем глаза,

возвращая себя в человека,

на жёсткое ложе травы

ветром солёных ресниц.

***

Дыши в меня,

тихий свет расплескав над водою,

осыпай лепестками огня,

я оттаю в его имена

и дыхание их золотое.

Водой обвивать их упругие стебли…

Продыши мной их лица на небе,

на земле голоса их в глаза

и жёрнов, и жалость, и жребий,

выдыхающий словеса.

***

О, вода без повода!

Бездна, беда, Здена.

Вода поезда, сквозняка, холода,

положенного на колено,

взгляда, выброшенного в окно,

памяти, курящей в тамбуре,

вода уходит на самое дно

танцевать тамбурин.

***

Яснее человек в конце пути:

идёт себе и светится, как снег он,

и всё, что впереди и позади,

становится идущим человеком.

Сад погружает зрение в него,

влюблённые натруженные руки,

и прорастают радость и родство

с репейником, схватившимся за брюки,

как малое дитя, когда испуг

притронулся к нему крикливой тьмою.

Сад погружает зрение и вдруг

встречается на дне с самим собою.

***

Что-то дрожит,

не может никак уместиться —

пора

обуваться в траву, одеваться в пшеницу,

ветку обгоревшую от костра,

молчание, дождь, каплю,

скользящую с листка на листок,

одинокую цаплю —

в тишине она ощущается, как свисток.

***

Лицо Твоё набираю в ладони, как воду —

это я, сепия на Твоём фото,

вспышка речная речи, ангельского зрачка,

дороги мои изъездили печи,

и досталась мне дудочка-дурочка

в наследство от гор, из которых я вышла,

озёр, выплакавших небо в мои глаза,

от того, кто выше меня, так выше,

что я — лишь ожившая его слеза.

***

Снова любовь просит хлеба,

как же она нелепа,

наивна, глупа, смешна,

как будто её не гнали

или она — фонарик

слова, лица, окна,

сна, где умершие живы

и время — что ветра порывы,

где я, здесь живая, мертва,

пытаюсь до них докричаться

сквозь губы из белого глянца,

окна, лица, слова.

***

Тёмная лампа ночи

на Божьей ладони,

точит сорочий зодчий

колышки двоеточий,

привязывает ленточки

к запятым,

ставит их на прогоне

в совхозно-коровьи следы.

***

Буквами сыплет на тёмную гладь,

дождь печатает на воде,

едва успеваю читать:

где бы ты ни был, где...

но письма доходят,

мой каплевидный пульс

весной открывает ротик,

и я утонуть боюсь.

***

Хватит дёргать тьму за усы,

лучше дайте ей спички,

чтобы вишни цвели,

какие-нибудь жёлтые кусты,

опаздывающие электрички,

чтобы вышки земли, неподвижны,

росли в немоту и в безличке,

как в белых цветах корабли,

сквозь клочья тумана плыли.

***

Этой сказки начало не ново:

на лугу зеленеет трава,

одиноко белеет корова,

как мои, на Нерли, Покрова.

Ни покоя не ищет, ни бури,

щиплет листья, сопит и жуёт,

это мне всё: не Чехов, так Бунин, —

бесконечное шило моё.

Я б с тобой поменялась, родная,

да забыть никогда не смогу,

как, парными кровьми истекая,

ты висела на зимнем суку.

И хрипел в перерезанной шее,

словно колокол, что волокут,

голос Божий, распятый на гжели,

и коров умирательный труд.

***

Деревьев зелёные рёбра,

ними, намэ, ном, номбре, —

имя своё назови,

вербный ветер не о любви,

о чём угодно, только, пожалуйста, не о ней,

простреленной клейкими пулями тополей,

с привязанной ленточкой к запятой,

белочкой и пчелой,

девочкой, машущей ветру: ахой!

***

Дудочку дырочками переверни вниз —

из каждой дырочки кто-то повис

на ниточке, с мёртвой петлёй на шее,

это слова их за нас замшели,

музыку их мы не чокаясь пили,

это за нас их душили или?..

***

Птица в сумерках — сгусток озябшего света,

откуда она, что пронзает не воздух, а зренье,

из левого глаза вспорхнёт — сядет в правый,

чуть коснувшись ресниц, и трепещет,

утешив слезу?

Кому она — тем ли, кто смотрит из боли,

из смерти сплетает корзины, из жизни вьёт гнёзда,

сама ли себе или ветке, и ветру, и небу, —

всему ли, что в ней бытие благодарно находит

и в закрытых глазах остаётся со мной до утра?..

***

Два напёрстка тишины,

три изюминки покоя

нам с тобой разрешены —

ты да я, да мы с тобою.

Что ещё отнимешь ты

для костра своих наитий?

Две травинки у воды…

замолчите… замолчите!

***

На кончике серебра

принесла свои лепестки.

Поздно весной с утра

умирать от тоски —
это уже прошло,

стало вином и хлебом,

мне ль разбивать стекло

между землёй и небом?

Мне, потому что нет

здесь ни вина, ни хлеба,

только молящий свет

через стекло на небо.

***

Сирень ещё не здесь, а там,

она поёт по облакам,

поёт она издалека

с воздушной чашей молока,

и стайка птиц на ободке

бренчит в лиловом угольке,

как будто спичка в коробке

на языке.

***

Сажать цветы, не думать о других,

другим — другое, мне — совок и лейка,

овалы слов, молчания круги,

далёкий гул как признак человека

и призрак речи мятой и чужой,

спросонья набивающей карманы,

и ей слепые саженцы тумана

даны несуществующей рукой.

***

Плачь меня, Господи, плачь,

мы с Тобой слёзы, мы дикие слёзы

чем-то похожие на первач

из любовной занозы,

скоро воскреснешь в крапиву и лебеду

к человечеству в братской его могиле,

плачь меня в Небесном Своём саду,

где Тебя в детстве били.

ПОЛЕ ДЛЯ НАШИХ ВЕЩЕЙ

1

Дождик льёт глазные капли,

в белой вишне — крибли-крабли —

тысячи очей,

завязей зрачков и речи,

смотрит вишня издалече

сквозь глазки вещей.

Поле для наших вещей невелико,

но его хватит, чтобы посадить облако

и вообще всё, что выпускает глазки:
чайку проросшую у реки,

тепло, корни пустившее в дом,

румяные дали за чистым окном,

ветер, приросший к душе временами, —

да мало ли что ещё смотрит корнями.

3

На поле посадим стремя —

вырастет воин,

посеем время —

вырастут звёзды,

пока прорастает поле

в картофельных гнёздах,

4

а когда наступает его борозда,

поле вылетает из гнезда.

***

Птица-Сирень,

Сирин синего ирия,

распахни листокрылия,

я войду в сердцепенье твоё,

бессловесная ниточка инея

светом за мной зашьёт.

***

Свет примеряет плоть и голос,

ещё не яблоко, не колос,

а уневещенная ветвь

в саду чудесного смущенья

и Богородичное зренье:

вот обернулась… — смерти нет.

***

Наша любимость — другая,

не такая, как у людей.

Господи, ветром играя,

вылепи нас из ветвей,

из камней и травы, хвоинок,

из листьев, смягчивших лес,

из влюблённых Твоих ботинок

с подошвами до небес.

***

С безъязыкой дороги своей по ночам,

где конечная точка — в начале начал

и от ласточек в сердце — ни верха, ни дна,

заходи, покури у окна,

посмотри, как рождает себя пустота

и в кольцо замыкается слово у рта,

и, несказанное, по отрогам бредёт

с костяными трещотками звёзд.

Посвети мне лицом — эту мшистую нить

я никак не могу в тишине различить,

только пальцы щекочет и пахнет рекой,

или бездной дохнёт моховой,

где костёр, разведённый когда-то вдали,

словно спичка, горит на орбите Земли

и тарелочки ягодной с кровью следы

семенят и кружат у воды.

ЧАСОВАЯ ПТИЦА

Вишня в кольцах летящего света,

так во тьме расцветает планета,

и кружит лепестковая стая —

это птица поёт часовая.

Колёсиками своими вертит,

вот одно повернулось — дзынь —

птица вспорхнула, чтобы лететь против смерти,

опрокинутой в жизнь, —

это как мчаться вдоль одного ветра против другого,

и, когда они встречаются грудь на грудь,

птица находит меж ними слово,

чтобы в него вскользнуть,

крылья сложив и вытянув лапы,

изо всех сил сжимает стеклянный клюв

зёрнышко света настольной лампы,

упавшее в словесную колею,

но в слове ещё темно и пусто,

оно свёрнуто из пространства,

как дыхательная трубка для грядки капустной,

для музыки слёз прекрасной,

оно ещё не узнало времени,

что целится метко,

часовая, с маленькой маслёнкой на темени,

птица-смайлик, птица-клетка,

3

птица-вспышка, огромный взрыв,

шестерёнки крутятся, словари открыв,

усатые валики пробуждаются вслед за ними

(на каждом усике — Божье Имя),

чиркают по металлическим лепесткам,

птица — ветер и пламя звука,

птица-фуга,

прикипевшая к небесам.

Люди с пустыми глазницами

преследуют сны во мне,

люди с оторванными птицами

бредут за мной в тишине,

я им кричу: отстаньте!

и голос мой, кстати,

похож на безмолвный огонь,

на ветер с его «ого-го».

1

Если не станешь временем, станет оно тобой.

Избушка-избушка, повернись к будущему задом,

а к прошлому передом.

Где-то война… мы привыкли жить невойной,

как река, обмелев, привыкает быть берегом.

Где-то весна… и мы смотрим её сквозь стекло,

став зрачками смартфона.

Избушка-избушка, наши птицы угнали тепло

и не помнят угона,

2

не помнят, когда против времени сделали крен.

Этот скрежет… Колёсики, шайбы, шурупы…

Боже, часовым нашим птицам рентген

сделай сквозь ветров хула-хупы.

Или так надо — птицам оторванным быть?..

Время — что кольца древесные, древо жизни,

пока не придёт и свистнет на ухо: бзыть!

а ну-ка отсюда сдрисни.

III

Птичка с дверцей в груди,

ключиком в меня посвети —

есть ли там кто живой,

кто-то уже не твой?..

1

Время — телескопическое растение,

проще говоря, Telescopium Arbor,

полое изнутри… — «Хватит умничать!» —

твой рык раздался как раз оттуда,

ты голоден, как цыганский табор,

и я откликаюсь на имя «посуда»

и «пожалуйста, не пожалей перца»,

два наших сердцебиения…

но у времени нет сердца.

2

И вот, каждый день проживая

как первый и как последний,

нанизывая их, словно колёсики лука,

на Божью дуду,

птица моя, ты испытанный мой собеседник

на дороге к гнезду

мимо того самого «кружочка лука»,

где из двух сердец на завтра-вчера-сейчас,

не жалея соли и перца, готовит разлука

чемодан-вокзал-мелкийдождь-контрабас.

На каком-то этапе «где» переходит в «когда»,

молоко остаётся, исчезает вода,

становится значимым восплеск любой,

и ветер на всё объявляет любовь —

не такую, как раньше: огонь-дым-сера,

а ту, что вне власти секундомера,

лишённую всякой, даже словесной, плоти,

и два человека, незнакомых вроде,

связаны ею, её притяжением,

нежностью, милостью, утешением, —

или что там ещё содержит бессмертия аэрозоль?..

4

Моя дорогая,

птица-объятие,

сладкая птица-боль.

***

Особенно в черёмушные дни

сады светлы до ослепленья,

небесное сцепление они

выводят из оцепенения,

но я молчу — молчание сильней

предчувствия грозы и розы,

его зениц, зарниц его дверей

в живучие, как детство, слёзы.

***

…и голос был, как детский мой портфель,

исписанный протестным словом «жопа» —

я спать боюсь, во мне живёт макрель,

во сне переходящая на шёпот;

ко мне бегут все лестницы Земли,

и дети догоняют, чтоб убить их,

взлетающие поступи мои

сквозь пелену бесслёзную увидев.

***

Всё, что осталось от ветра:

дороги пугливая тень

и тонкое — в полмиллиметра —

дрожание на воде,

и если над ним наклониться,

дыхание затая,

из воздуха вылетит птица,

оставшаяся от меня.

***

Был снег… уже не помню я когда,

по-моему, он выпал ранним утром,

цвела сирень, и плакала вода,

а он был весь из перламутра,

и здешний мир, проснувшийся на треть,

как музыка без нот, глухонемая,

озябшею ручонкой гладил смерть,

её за шею нежно обнимая.

***

Фильмы, горчичники… холод собачий

и по-собачьи виляет хвостом.

Когда я болею, становлюсь прозрачней,

жизни очищенным веществом,

ветром, пульсирующим в запястье,

потерянной варежкой на снегу, —

желанным целым в ничтожной части,

привязанной к Божьему волоску.

***

когда выздоровлю,

отведу себя в зоопарк,

куплю себе мороженое —

вдруг удастся

побывать там

ещё раз

***

нет телевизора,

нет телефона,

есть окно,

окно открыто

***

Душа, одетая землёй

и запечатанная в звёзды.

И если ты в неё живой,

ты можешь воздух.

Ты можешь хворост и огонь

серебряный из никакого

и невесомую ладонь

мою из слова.

***

А время — вот, иди и утопись,

спускайся вверх и поднимайся вниз,

барахтайся у нулевой отметки,

лобешник разбивай — стена, стена,

и за стеной не видно ни хрена,

стучись во сны, глотай свои таблетки,

но всё одно — себя не перейдёшь,

не перешьёшь и не перелопатишь.

Стена, стена, песок её и дождь,

настенное стенание объятий —

их ангел перелётный мне принёс,

зимующий в безумии берёз

и слёзы изменяющий на звуки, —

он любит холод, в холоде теплей

молчание без окон и дверей

и восхожденье музыки и муки.

БОЛЬ

Горький ком перекатывая во рту,

молчанием став отчасти,

тонет воздух в боли своей, в меду, —

это счастье.

Единственная, кто не солжёт никогда,

у кого всегда есть для нас время,

её необъятная, неоцелованная пустота,

влюблённая нами всеми.

***

Раскрытое дерево чёрное

и небо в прорехах ветвей,

празрение слышит озёрное

кричащие бездны камней,

признания ветра бузинные,

дыханий невидимых звук

и солнце на коже, гусиное,

сквозь лёд пламенеющих рук.

***

Боль твою не возьму,

пусть она остаётся —

это голос во тьму,

призывающий солнце,

это ветер в огне

и окалина лета,

где на каждой струне

капли света.

***

О, золотая в золотую!

Свеча — в яйце, Господь в голубке,

я залатаю, залатуню

Его в тебе, как выдох глубкий.

И смерти нет — что делать нам,

стоящим за её спиною?

Она стреляет по тылам.

О, золотая с золотою!

***

Я река твоя, я река

из Божьего медяка,

из выдоха и озноба,

дай мне нотку и вёсла

из птичьего скопа,

и лодку, и вёсны

из гинкго билоба,

и ветер для неба,

и звёзды для нёба.

***

Сквознячок Божий,

словно пчелиное жало тоненький,

касается тёплой кожи

дыханием пентатоники,

всплесками целого:

золотого и белого.

Яблоневое,

воды и огня

свечение сквозь

меня.

***

Где бережно — там светло,

там ангелы лица прячут.

Зрение — как стекло,

человек моет его,

то есть плачет,

вешает на него занавесь

лёгкую, словно дым,

ставит свечу перед тем, как

совсем стемнеет,

и ангелы вспыхивают золотым

бережней, беззвучнее и нежнее.

***

Дерево не хочет становиться словом:

— Не произноси меня, сбереги.

Пустота с опустевшим уловом

обнимается у реки.

— Что у тебя болит? — спрашиваю,

она отвечает: всё.

Пустота, немотой украшенная,

из трубочки кровь сосёт.

***

Бузина устремляется в белые крылья,

только не старается улететь,

есть в этом нечто птичье, рыбье

и человеческое на треть,

ведь не действие главное, а возможность

плыть, лететь, лепетать, любить,

прятаться в маленькость и подвздошность,

нежные -ать, -еть, -ить.

***

Конечно, ты не забыл тёплые вещи —

майские ночи знобкие в твоём дремучем,

это тебе не подкаменщик или подлещик

в холоде щучьем.

Закуришь в сумерках возле печки,

топку открыв, чтобы дым вдыхала,

и целую сигарету смотришь,

как прыгают красные человечки

над золотым опахалом,

обрежешь луку усатые попки,

слушаешь: в деревьях покачивается вода,

засыпающая на солнечной орбите,

бескрайнее время целует сопки

и прячется в уголках рта

твоего, Овидий.

12.12.2023 - 12.05.2024

Любовь Берёзкина, 2025

Сертификат Поэзия.ру: серия 4165 № 191423 от 27.08.2025

Рекомендованное | 4 | 0 | 2565 | 05.12.2025. 08:45:24

Произведение оценили (+): ["Александр Закуренко", "Наташа Корнеева", "Владимир Старшов", "Ирина Бараль"]

Произведение оценили (-): []

Комментариев пока нет. Приглашаем Вас прокомментировать публикацию.