Пока звучит флейта

Гербера

Когда в час, назначенный им, городок
Стоит, цепенея, в молчании мглистом,
Он пишет ей долгие, странные письма,
С нажимом водя по бумаге пером.

О том, что он жив, что грядут холода,
Но заполонили бульвары и скверы
Кровавые, будто закаты - герберы,
Бесчинствуют, мерзкие, как никогда…

О том, что, хоть топливный кризис утих,
Но взвинчены цены на хлеб, соль и мясо,
О том, что не будь комендантского часа,
То всё по-другому срослось бы у них,

О том, что на днях он убрал в антресоль
Её ридикюль и дорожные туфли,
О том, что вот-вот керосинка потухнет,
Завалятся в комнату темень и боль.

Пусть боль… но не сон, где глядит сквозь прицел
На женщину (вроде, знакомую?) в белом.
И с треском сухим расцветает гербера
На узком её, изумлённом лице.

* * *

Одинокий гвардии капитан познакомится

Первой своей он читал с угловатым шармом
запредельных Рильке и Мандельштама,
ревновал к декану, возбуждался, злился,
поцарапав лицо о пупочный пирсинг,

вниз лицом на её окровавленном животе
лежал, как солдат на занятой высоте.

Но мельчает Рильке, Мандельштаму - тесно
в женском скудомыслии-редколесье.
К тому же, она целовала шарпея в слюнявую морду,
а капитан, увы, был брезглив от природы…

Со второй было холодно, сумрачно изначально:
после мелочной ссоры неделю молчали,
и опасность жила в молчаливой неделе,
неусыпная, будто в Аргунском ущелье.

Её зевающий рот
напоминал дзот.

Потому никогда
ни тверёзым, ни пьяным в дым
капитан не рассказывал им:

Нет прощенья, вины. Нет ни рая, ни ада.
есть заутренний миг – звон лозы виноградной,
просторечный восторг родника,
сон камней в желторотом пуху эдельвейсов.
В тишине этой смертной - в кого ты ни целься –
обязательно дрогнет рука.

Капитану не спится. Ночь змеится, двоится,
воронёная осень в окне серебрится,
и, в лицо ударяя, царапает больно
ветер оцинкованный колокольный.
Оглушает, бьёт ледяным огнём…

Не по нём ли колокол,
не по нём?

* * *

ты бы уснула матушка что нам век по нему горевать
смотришь в окно детки не кормлены стынет печь
молодо зелено озимь смотрите озимь цинковая опять
будто безумная повторяешь страшно в холодную койку лечь
ты бы нас в подполе матушка спрятала живеньких сберегла
чтобы не слышать как он из нависших над домом небес
хрипло кричит день и ночь кандагар кандагар кандагар
братик во сне шепчет в ответ гудермес гудермес

* * *
Саночки

слышишь это я с тобой говорю
будто шлю сыночка к тебе и дочь
катятся словечки по декабрю
саночки царапают лед и ночь
видишь как одежка детей парит
на ресницах белый гудящий рой
ты не дай замерзнуть им - говори
пусть ладони греют о голос твой
утром встану - тишь... пустота звенит
за грудиной темная полынья
и пустое чрево мое молчит
и в прихожей саночки...
для меня

* * *
кандагарская легенда

когда-нибудь мы по горам полулунным
уйдем чтоб навек поселиться
на белым бело напевающих дюнах
где солнце щекочет ресницы
зардевшихся сосен
и горько и тонко
кочуют травинки по ветру
и ветер расскажет нам голосом лорки
о смерти что канула в лету
а время в пружинах часов по теченью
нас будет нести в золотое
пространство под грохот сверчков и сверченье
прильнувшего к дюнам прибоя

ты вылепишь дочь из щебечущей глины
заполнишь в ней полости светом
я выращу нам рыжекудрого сына
из завязи осени с летом
не будет из прошлого страшного мира
ни строк в обожженном конверте
ни боли ни "черных тюльпанов" ни дыма
ни смерти
ни смерти
ни смерти

Светлана Чернышова, 2013

Сертификат Поэзия.ру: серия 1447 № 99303 от 22.05.2013

0 | 1 | 1415 | 23.11.2024. 05:09:43

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []