I
Забылось время там, где сон продрог,
Где осень на холмах царит печалью,
Расплывшись фиолетовой вуалью…
Чудесный страх души и всех дорог…

Случился тот пейзаж в заветный срок,
И небо лика твоего - эмалью,
На сводах разгорающейся далью
Тона заката шепчут свой урок.

И в крытой монастырской галерее
Экстаз, утишенный спокойной думой,
Дни островов отметивший острее -

Так видят берег с носа каравеллы…
Листвою устлан жухлой, заржавелой
Моей раздвоенности путь угрюмый…

II
Во мне живёт поэт, сказал мне Бог…
Гирлянд в овраги нанесла весна,
В порывах радости сплела она
Их призрачный светящийся клубок.

Луг детства, тот, что помнишь назубок,
На нём звенят таманки дотемна…
Мир без желаний, светлая страна;
Следишь, как час её течёт, глубок…

Соборы Света, все в цветах бульвары,
Нежны и кротки скрипки тишины…
Владенья скуки - непонятной чары…

Опутывают мысли, как тенёта…
Столетья стёрты губкой белизны,
И абрис твой – покоя и полёта…

III.
Сияют украшения кинжалов…
Опалесцирую из глубины,
Как те, что лишь в себя и влюблены,
Но чтят алтарь среди штормов и шквалов…

Интимное молчание опалов –
Огонь в мерцании голубизны…
Пути моей мечты, они полны
Свободным временем, простором залов.

Торжественное шествие вдали,
И люди в звоне копий узнавая,
Что там король, молитвы вознесли,

Аплодисменты, радость их живая…
И на клавиатуру отдохнуть
Ложатся руки, не окончив путь…

IV
Арфистка, если б, не целуя рук,
Твой жест поцеловать, спускаясь в тени
И в сумерки мечты и вдохновений,
Где чистый жест очерчивает круг…

В нём отражённый образ вижу вдруг:
Процессия идёт через селенье,
И короли упали на колени:
Перед святыней рядом - враг и друг!

Твой полный жест – луна, что так высоко
Восходит, а внизу черны - осока
И тростника распущенная прядь…

Твой жест – пещеры таинство ночное…
Увидеть этот жест и потерять -
Не больше! И мечта – всё остальное…

V
Твой облик шепчущий - в ночи волшбою…
Вновь для молитвы отлагаешь ты
Те ритуалы, ярки, но пусты,
Чьи ритмы ты украсила б собою…

Твой увлажнённый морем темноты
Поблекший рот, и дымкой голубою
Идёт крылатый вечер вслед прибою,
Не видя слёз твоих, что так чисты…

И льётся на предлунье, на раздолье
В большом саду тревожный голос вод,
Во тьме стоячей непроточной боли...

Печаль, невыразимая в словах…
И мой усталый жест в тебе живёт,
Как знак родства в осенних существах…

VI
Черты, заметные во мне едва,
Несу издалека я, настоящий,
Черты того, кто злит меня всё чаще -
Мне чуждого, иного существа.

Возможно, связан узами родства
С ним Боабдила * взгляд непреходящий,
Куда вошла, надрывна и щемяща,
Оставленной Гранады синева.

Сейчас я – ностальгия по державе,
Сплетая цепь в сознании больном,
Своей потери сам служу звеном.

И на дороге в Неизвестность въяве
Подсолнухи блистают в гордой славе
Империи, заснувшей мёртвым сном.

* Боабдил (Боабдиль) - Мухаммед XII Абу Абдаллах, в 1492 году, после длительной осады, сдал Гранаду католическим королям Испании.

VII
Когда бы осуждён я был заране
На жизнь без жизни, тлеющую где-то
Дождливой ночью, ночью без рассвета
Среди подводных скал воспоминаний…

Как если бы в предутреннем тумане
«Не будь ничьим» - вещала мне комета…
О цели вопрошал я без ответа
И ждал грядущего без упований…

Когда б я был метафорой ничтожной
В стихах поэта ноткою тревожной,
Того, кто умер, слабый и больной,

В бою, на пораженье обречённом,
Припав лицом к развёрнутым знамёнам
В последний день империи одной…

VIII.
Молчит моя судьба в исповедальне,
Меж двух дорог, которая желанней?
Как аметист, искрясь игрою граней,
Посмертным гимном, нотою фатальной…

Могла б цвести и проще и банальней,
Бежать по лестнице завоеваний,
Как те, кому судьба ясна заране
И непонятен импульс мой хрустальный…

Мои безделья дорогие, вы
Текли б, а тога площадями Рима
Всё чертит повороты и незримо

Заводит жизнь на пустоши, во рвы…
Всё, кроме Клеопатры, в свой черёд
Уйдёт туда, откуда день встаёт…

IX.
Душа моя – разбитый портик, строго
На море он ведёт, туда, где пена…
Проходят парусники в ней надменно,
И каждый следует своей дорогой.

Теней диагонали у порога
И ярких звёзд таинственная смена…
Идущий портик тает постепенно
У дальнего небесного отрога…

В Антильских рощах полудни тенисты,
Свидания, неспешные беседы,
Мечты задумчивые аметисты…

А тяга ввысь безумна и слепа…
И слишком высока цена победы,
С ней об руку и грохот, и толпа…

X
Из вечности, где некогда блуждала,
Пришла ко мне вот эта жизнь. И странно
Из существа, что было первозданно,
Путём неведомого ритуала

Из дальних блесков, гаснущих устало,
Из ностальгии, ноющей, как рана,
Неясных криков, слышных из тумана,
Та сущность родилась, что мною стала.

И в том, что было мною, тучей грозной
Нависло небо в серой тишине,
Ложилась ночь, дождлива и беззвёздна…

Ищу в душе то, что берёг бы свято, -
Пустыня там, где Бог имел во мне
Забвенья средоточие когда-то…

XI
Я – полотно, сейчас на мне картину
Напишет мастер. Знал я наперёд:
Коль душу я, покорствуя, отрину,
Моё начало целью расцветёт.

Что до того, пусть осень паутину
Плетёт, и скуки нарастает лёд,
И до причуд души, что сквозь рутину
О царских почестях в чаду поёт?

Рассеян… Веером сложилось время,
Душа - высокий свод, и в ней простор…
А скука? Боль? На миг забыто бремя…

Для обновленья крылья распростёр,
И на земле, куда достанет око,
Полёта тень трепещет одиноко…

XII
Пастушка, ты брела в густых туманах
Путём несовершенства моего, -
Прощенья жестом было для него
То стадо между трав благоуханных…

«Ты королевой будешь в дальних странах», -
Однажды предрекли, но отчего
Ушла, меня оставив одного?
Лишь тень скользит от юбок домотканых…

И быть тебе, как прежде, той же девой,
И в дальних землях в облике знакомом,
Пастушкой тихой, а не королевой,

Идущей вдаль пастушкою простой,
А мне – мостом непрочным над разломом
Меж будущим неясным и мечтой…

XIII
Посланец я, но от меня таят
Посланий смысл, и речь моя потоком
Слетает с губ, и мню себя пророком,
И сам как будто надвое разъят…

Я тот, чьи прорицанья свет струят,
И я – ничтожный червь во рву глубоком,
И миссия моя - к людским порокам
Внушает мне презренья грозный яд…

А вдруг умолкнет голос отдалённый,
И сам себя на царство я венчал,
Своей гордыней страшно ослеплённый?

Но ширится высокая тревога,
Оттуда, из начала всех начал…
И – вот оно, прикосновенье Бога…

XIV
Как высохшего родника упрёки,
(И пыл напрасный взглядов наших, вскоре
Разъединённых) там, в полдневном хоре,
Тоской моей рождённый зов далёкий

Затих… И вновь звучат его намёки,
Из музыки, парящей на просторе,
Мистерией безмолвной, точно море,
Сияющее в штиль на солнцепёке.

Затем пейзаж и существует дальний,
Чтоб тишина в нём падала, как полог,
Чтоб тайну рассказать в исповедальне.

И мир – лагуной тёмной, из чьего
Немого лона - жизни путь так долог…
И Бог, Огромный Свод в конце всего…

Оригиналы здесь:
http://www.pessoa.art.br/?p=1052