Во всю горизонталь. Субъективные заметки о русской поэзии. Части 9 и 10.

(Продолжение)

"ЭЙ, ВОТ ОНА! - ДЕРЖИ!"

Как-то не пришлось в прежние годы мне ею зачитываться. И вот, мало зная творчество Марины Цветаевой, я однажды почему-то захотела написать стихотворение о ней. Вышло ладно и всем понравилось. И сама читала, было, и плакала. Как будто вместилась в нём одним куском вся радость и вся жалость вселенной. И вся красота. Из глубин памяти выплыло детство.
Наряженная ёлка до потолка. Наряженная я в накрахмаленных кружевах-бантах, на высоком стуле посреди комнаты. На маленьком стульчике рядом «папа Гриша» –крёстный. Хитро щурится, растягивая лицо в улыбке. Как и положено ему по роли: он Лиса в стишке, который мы с ним инсценируем: «Серый волк в густом лесу встретил рыжую лису…» Без папы Гриши никакого театра не было бы. Никто – ни кнутом ни пряником – на стул лезть и «рассказывать стишок» меня не заставил бы. Крёстный же человек всамделишный – меня любит и понимает, и я ему доверяю. Он всю жизнь ждал, когда я книжку напишу. Не дожил..
Эпиграфом же к «Колыбельной Марине» я поставила наугад выхваченные строчки из её стихотворения, какого – забыла. «Покамест день не встал С его страстями стравленными – Во всю горизонталь Россию восстанавливаю». А недавно из интернета случайно узнала: это «Рассвет на рельсах». И развеселилась: к тому времени моя творческая жизнь от беспросветного домоседства вдруг, согласно рубрике нашего журнала «Пути и встречи», вырвалась на простор железных и автомобильных дорог, превратилась в упоительное бродяжничество.

Покамест день не встал
С его страстями стравленными,
Из сырости и шпал
Россию восстанавливаю.
Из сырости – и свай,
Из сырости – и серости.
Покамест день не встал
И не вмешался стрелочник.
Туман ещё щадит,
Еще в холсты запахнутый
Спит ломовой гранит,
Полей не видно шахматных...
Из сырости – и стай...
Ещё вестями шалыми
Лжет вороная сталь –
Ещё Москва за шпалами!
Так, под упорством глаз -
Владением бесплотнейшим
Какая разлилась
Россия – в три полотнища!
И – шире раскручу!
Невидимыми рельсами
По сырости пущу
Вагоны с погорельцами:
С пропавшими навек
Для Бога и людей!
(Знак: сорок человек
И восемь лошадей)…

Надежда Мандельштам, сама проживашая мягко говоря нелёгкую жизнь с опальным, а потом с ссыльным Осипом, так сказала: «Я не знаю судьбы страшнее, чем Марины Цветаевой». Да, это было страшно: на бедность и нищету наложились семейные неурядицы, судьба настолько загнала её в угол, что она из эмиграции метнулась назад в СССР и там оказалась в ещё более жутком «углу».
Отчаянная девочка Маринушка! Внучка бедного сельского попа, получившая блестящее образование, признанная впоследствии одним из величайших европейских поэтов двадцатого века, к концу жизни заработавшая нищету и одиночество, с достоинством носившая одежду с чужого плеча… Неумолимо уводимая течением жизни из церковной ограды, она уносила с собой в сердце и нравственные идеалы православия и оставалась по-детски бесстрашной перед лукавством мира, но – беззащитной…

Так, посредине шпал,
Где даль шлагбаумом выросла,
Из сырости и шпал,
Из сырости – и сирости,
Покамест день не встал
С его страстями стравленными –
Во всю горизонталь
Россию восстанавливаю!
Без низости, без лжи:
Даль – да две рельсы синие...
Эй, вот она! – Держи!
По линиям, по линиям...


Примерно в тот же период, из того же интернета я с радостью узнала, что в 1990 году патриарх Алексий II дал благословение на отпевание Марины Цветаевой (тогда как отпевать самоубийц в РПЦ запрещено), что отпевание состоялась в день пятидесятой годовщины кончины Марины в московском храме Вознесения Господня у Никитских ворот.
«Но Россия, в отличие от народов счастливых существованием законодательной традиции, выборных институтов и т.п., в состоянии осознать себя только через литературу… – писал Бродский. И в другом месте он же: «Верните России Цветаеву…»
«Эй, вот она! – Держи!» – кричит Марина. Кому же?
Может, Марусе Богомоловой, рыжекудрой бесстрашной красавице, москвичке, мающейся всяческой какая только есть в мире дурью, – для неё тоже не существует ни преград, ни запретов, ни ограничений, ни полуправды… и та же в ней незащищённость и тот же надрыв и протест против извращённого мира и та же жалоба:

вы, ненаглядные дикие страсти
жрите – не жрите как-нибудь вырвусь
выплыву веря в девичье счастье
выглажу изморозь
если когда-то если к кому-то
брошусь на шею под ноги брошусь
облаком-камнем без парашюта
вспомню хорошее только хорошее…

Я люблю читать её стихи, хотя от них и больно, и даже уныло иногда становится.
….
глаза закрываю на том открываю на этом свете,
где тень моя, тень
моей тени по улицам бродит и бродит
без паспорта месяц третий.
в Москве без имени отчества

А однажды на Марусиной страничке в интернете вдруг появилось фото: она во дворе Троице-Сергиевой лавры, и подпись: «Я очень люблю это ме-сто…» И ни розовых колготок, ни демонстративной сигареты . Некоторая «ряженость» – юбка до пят, намотанное на голову и плечи попона. Ряжен-ность и надрыв присутствуют. Но! Она ж художник! Не по образованию. По Замыслу.
У художников же при всём при том в душе, как заметил преподобный Варсонофий Оптинский, есть некая жилка аскетизма: чем выше художник, тем ярче горит в нём огонёк религиозного мистицизма. Тот же Пушкин был аскет в душе и стремился в монастырь, что и выразил в своём стихотворении «К жене». Той обителью, куда стремился он, был Псково-Печерский монастырь. А ведь не от неудачливости в миру стремился Александр Сергеевич в уединение. От того, что «не печатают» или там в любви не везёт. Ведь в какой славе он был. И остаётся. Но слава не могла составить его счастья. Вот в чём дело. Совсем созрела в нём мысль уйти туда, оставив жену в миру для детей. Но сатана не дремал и не дал осуществиться этому замыслу. Впрочем, может быть, само желание чистой жизни Господь вменит ему в дело. Неслучайно же послал встречу с митрополитом Филаретом.

Неслучайно же в Преображенском кафедральном соборе в Белгороде уже много лет существует традиция: 10 января – в день смерти Пушкина – служится панихида. Служит её один и тот же священник, в своё время и положивший начало традиции, настоятель храма протоиерей Олег Кобец. И приходят в этот день в собор в основной массе одни и те же люди. Эта устойчивость говорит об устойчивости чувства, которое каждый из нас носит в своём сердце. Чем оно питается, это чувство?

«У Александра Сергеевича был мятущийся талант, бунтующий, я бы сказал, – говорит отец Олег. – Но в конце концов, мы видим, что этот талант приводит его всё-таки к Первоисточнику. Приводит к самым глубоким проникновениям в судьбы России, предначертанные Богом. Мне кажется, что именно в этом величие его таланта. И для нас это сегодня ценно. Какой бы ни казалась необузданной свобода человека творческого (и само творчество – это выражение свободы), но пример Пушкина показывает, что всё-таки вершиной, даже если эта вершина бывает такой неожиданной, может быть только творчество, направленное к Богу. И последний день, последние часы его земной жизни очень ярко об это свидетельствуют. Может, мы ещё не во всей полноте увидели развернувшийся диалог с Богом, но его начало было в произведениях Алескандра Сергеевича. И его исповедь, причащение, покаяние – это и есть такой голгофский путь христианина в этом мире. Поэтому когда мы молимся и его упокоении, это не просто формальность, не просто некий знак внешнего уважения, но это внутреннее восприятие его в первую очередь как человека, многое сказавшего за всех нас… Наша молитва – дар нашей любви. Мы просим Господа, чтобы Он вселил поэта туда, где пребывают все праведники и когда настанет время после Страшного всеобщего суда, даровал ему жизнь вечную».

…Через минуту после того, как полюбовалась я Марусей, по какой-то ссылке нечаянно перескакиваю на другой сайт и там в беседе недавно убиенного священника Даниила Сысоева читаю:
«…Нас влечёт Сам Дух Святой. И, более того, знаете, что Бог Отец ведёт большую разведочную работу? Как говорит Господь: «Ибо Отец таких поклонников, которые поклоняются в Духе, ищет Себе». Он отыскивает на земле тех людей, которые готовы Ему поклоняться…»
Ну вот же! А то некоторые суперправославные ругают интернет. Но не о них речь (они и мобильные телефоны агитируют выбросить, а как приспичит, так бегут к тем, кого агитировали, просят позвонить…)
Недавно в одной московской библиотеке я услышала любопытнейшую фразу, которую попытаюсь воспроизвести (пусть электронщики и физики меня простят, если сделаю это неграмотно): «Был золотой век русской по-эзии, был серебряный, теперь же, видимо, настал сапфировый – из-за тех возможностей, которую даёт интернет, физической основой которого являются полупроводниковые носители, в которых используются сходные с сапфиром соединения…» Это сказала одна удивительная женщина Зоя Кузнецова – мама поэтессы Надежды Яговой. Той самой Нади Яги с сайта «Стихи.ру». Надя – лирик из физиков. Она – старший научный сотрудник института физики Земли. Энтузиастка, каких, я думала, теперь в природе вообще уже давно нет, которая «со товарищи» организовала поэтический клуб «Лефортовские субботы» при библиотеке №124 ЦБС Лефортово. Маленький зал этой расположенной в старом промышленном районе Москвы на Ухтомке библиотеки благодаря гостеприимству и неформальному, сердечному отношению к проводимым мероприятиям работников библиотеки и в первую очередь директора Татьяны Петровны Власовой является сейчас одной из лучших поэтических площадок Москвы – настолько по-настоящему творческая сложилась там обстановка. В стенах библиотеки встречаются авторы не только из Москвы и области, но и из Питера, Вологды, Тулы, Белгорода, Перми и даже из стран дальнего зарубежья. На встречах звучат стихи в авторском исполнении, песни и романсы, идёт разговор о русской поэзии, о литературе, о слове и языке. И обстановка там действительно настолько естественная, что даже удивительно по нынешним временам. Мне кажется, что именно о таких явлениях нашего существования говорит в своём стихотворении «Летящие кони» один из активистов клуба, поэт из Новомосковска Тульской области, член Союза писателей России Александр Топчий:

Не зная о вечном законе
Нас в высь не пускающих пут,
Крылатые красные кони
Над городом плавно плывут.

Торжественно, мерно, беззвучно,
Как маленький рдяный закат ;
Неправильно,
антинаучно, –
Но – вот же,
но вот же, –
летят!

О, город, погрязший в двуличье,
Бездушных пустых словесах , –
Ты видишь, какое величье
В линялых твоих небесах?!

Смотри, потрясённый свидетель,
От зрелища чуда – пьяней!

…И хватит бубнить, что на свете
Таких не бывает коней.

Не удивительно, что в душевно здоровой творческой обстановке рождаются добрые традиции. Как, например, выпуск «Газеты русской поэзии», распространяемой бесплатно по городам и весям России и за её пределами (получает эту газету и наше сестричество – для заключённых, среди которых стихотворцев тоже немало). И вообще – едва познакомившись, участники поэтических вечеров готовы оказывать всяческую поддержку словом и делом собратьям по перу. И примером для всех служит та же Надя Ягова – любой из нас, приезжая в столицу, если нуждается, находит приют и понимание в простой хорошей Надиной семье (муж, дети, кошки), в их уютном доме.

***
Да и вообще ругаемая всеми Москва после многолетней нашей разлуки стала почему-то поворачиваться ко мне лучшими своими гранями – странноприимством, бескорыстием, сердечностью, «культурностью», а пустыня её – заполняться яркими личностями, полезными встречами, удивительными даже открытиями. Счастливейшее из них – Дмитрий Сорокин. Однажды, года полтора назад я, порхая по лугам сайта Поэзия.ру, наслаждаясь творческой свободой и успехом, я вдруг была как бы поймана комментарием к одному из своих любимых, опубликованных в нескольких сборниках и ставших уже «классикой» стихотворений («только над моею сирою могилой свищет одинокий гордый соловей…» и т.п.) В комментарии говорилось: «Не рано ли собственную могилку оплакивать, словно здесь нет дел.... А ведь жизнь - это крест, стоит ли его так поэтично и красиво, но сбрасывать раньше времени?» Ничего себе – подумала я. А ответе ляпнула: «Ну так кайфово же». Я тогда не знала, что Сорокин педагог. Теперь знаю. И не перестаю удивляться, как может сочетаться в одной личности детскость поэта и мудрость наставника.
Помню это первоначальное странное – вкрадчивое, но настойчивое чувство какой-то свежести, появляющееся от негромких, странноватых его произведений – такая смесь любви и боли, бессилия и надежды.

У пельменной, где нет ни пельменей, ни водки,
поминаем отпетый январь.
И трещит стеарин. Худо в городе с воском.
И не пущен последний трамвай.
У шашлычной, где все шашлыки подгорели,
не застынет осенняя грязь.
Отдыхают в обнимку Саврасов и Репин.
И швейцар – кирасир при дверях.
И бомжи, словно глюки на праздник Гликерьи,
производят обход пустырей,
и любому дается по крохотной вере
в бесконечном Его январе.

В настоящее время в русской поэзии много людей, которые законно употребляют дорогие каждому православному сердцу понятия – Бог, Русь, Россия, храм… Рифмовать мысли научились многие. Но чтобы национальный дух был в самой сердцевине поэтической мысли, идеи – редкость. Для этого нужно восприятие целостной картины бытия, нужно находиться на самом разломе общественного бытия, пребывать в неустанном самозабвенном и ответственном одиночестве. Самоопределяясь в жизни, человек определяется и в творчестве. Это даётся далеко не каждому. Помню с искренним изумлением, не веря слухам, спросила: «Неужели ты работаешь в школе? «Да. Правда, был пятилетний перерыв…»
Эти годы Сорокин провёл в эмиграции. Довольно успешно. Стал лауреатом премии «Абсолютный Израиль».

«Помню, давным – давно покидал Россию, думал, ну, все – никогда не вернусь, люблю ее, тружусь в провинции за мизерную зарплату, чувствую себя пасынком... А где - то в Яффо понял, что это была страшная гордыня и почему я, собственно, достоин лучшего...»
«Педагог из меня никакой, просто я люблю свою работу, а дети слушаются, на уроках не балаганят, иногда бывают отзывчивыми и внимательными… каждый несёт свой крест. Мой, видимо, школа... для меня школа – смысл жизни. Живя в Израиле пять лет, я готов был идти даже в детский сад сторожем, помощником воспитателя, но везде оказался не востребован…»
«Было время, когда я, уроженец Москвы, оказался в родном городе без жилья и даже без регистрации. Но Бог помог!»…«Мне помогают выжить монахи с Подворья Оптиной в Храме Апостолов Петра и Павла...»

А мне внушают надежду и уверенность его стихи. Мне очень нравится, что этот человек – учитель. Просто учитель – посреди грандиозных псевдопатриотических движений и настроениям на грани национализма «в самом скромном переулке планеты» живёт и делает своё великое дело.
«Многие в сытой Москве забыли, что ходят под Богом... В нашей школе сантехник частенько чистит канализацию от забившихся фруктов».
«Недавно был на кладбище у отца в Рыбинске, так там большинство в пределах полтинника лежит. Что-то, видимо, задумано не так предыдущими поколениями, что и сами вместо того, чтобы пожить подольше, допустили такое, что их дети уходят раньше и болеют больше, впрочем, нет у меня права кого-то судить, я лишь пытаюсь понять».
«Я люблю Россию так, как любил Исаак Ильич Левитан, боясь в любой момент ее потерять, с ощущением, что видит ее в последний раз, словно любимую, но обрученную с другим женщину».
«Все школы на карантине... А на днях были в Храме Христа Спасителя: люди так же веруют и причащаются».
«Сегодня детям на уроке мхк включил “Балладу о солдате”... Девятиклассницы и девятиклассники рыдали! Значит все идёт к лучшему, человечество живо!»

Мне радостно читать эти коротенькие откровения ещё и потому, что в них оживает образ, уже немного затерявшийся в тумане вечности, поэта и учителя из давно уже переставшего быть старинного русского села Топлинка Александра Константиновича Филатова.

«НО МЫ-ТО ВЕЧНЫЕ С ТОБОЙ!»

Это старинное русское село с нежным именем, стоящее посреди лесов, на берегу речки, говорят, было самое красивое в округе. Жили топлинцы честно, мирно, размеренно. Трудились усердно, а по праздникам дружно гуляли – ставили посреди села карусели, пекли большие караваи, сладкие булочки для детей. А уж храм в Топлинке был – красавец! Колокола к службе звонили – в Белгороде слышно было. Когда здание храма сломали, кирпичи пошли на фундамент школьного здания. И теперь школа стала центром жизни в селе. И хоть времена были уже «не те» – безбожные стояли времена, но в Топлинке всё ещё царил какой-то особый, благодатный дух, ограждая от нервозности, от злобы, стяжательства, здесь по-прежнему правили доброта и гостеприимство. Учитель Филатов был всегда в окружении людей. Его редкая физическая красота так контрастировала с его инвалидной коляской, что сжималось сердце у каждого, кто впервые встречался с ним. Но это до первого знакомства. Александр Константинович был настолько наполнен жизненными силами и поэтически-философским пониманием Бытия, что в пору было жалеть не его, а себя, завидуя его жизнелюбию. Жизненная энергия выходила из него поразительной мудростью, зоркостью, щедростью и переливалась в негромкие, но необыкновенно искренние ясные стихи.

Сними с протянутой руки
Друзей по нынешней зимовке –
Вот это злые пауки,
Вот это божие коровки,
А это лучик… Я просил
Его у солнца на закате,
Когда узнал, как мало сил
И мало света в старой хате…

Он был учителем не только по образованию. По нравственной конститу-ции. Он был учителем не только для детей. Всё село шло к нему за наукой, за мудрым решением. Ему доверяли, потому что видели неподдельную любовь. В родительском доме, а потом в крохотной квартирке, которую получили учителя Филатовы – Александр Константинович и Зинаида Владимировна, – всегда было шумно, многолюдно. И здесь всегда находили приют люди, болеющие душой, нуждающиеся в поддержке, понимании, в добром простом разговоре, утешении.
Но вот и школа прекратила своё существование. А вскоре не стало и самого села. Начиналось строительство водохранилища. Людей выселили. Расселили по разным сёлам. И хоть жильё предоставили хорошее, может, лучше, комфортней прежнего, но многие топлинцы так и не смогли полностью оправиться от душевной травмы. Личной трагедией стала гибель Топлинки для А.К. Филатова. Сколько сил потратил он на то, чтоб докричаться до властей, чтоб доказать, что вмешательство в природу влечёт за собой катастрофу. Куда только ни писал, что не надо «травить, глушить, ломать, разрушать…», о санитарном состоянии реки Северский Донец в том районе, который готовили к затоплению «морем», о ядовитом иле, о сброшенных в воду деревьях, о зловонии, о жесткой ошибке прятать загрязнённое русло под толщей стоячей воды… «Человек не одинок! – говорил он. – Вокруг него целый мир, девственно прекрасный и чистый, живёт своими законами. И их эти законы надо уважать, если хочешь утверждать человечность…» Всё было тщетно.
Умерла Топлинка. Умер и Филатов. Ушла эпоха.

Последним сумраком беды
Не занесёт твои следы.
Порубят сад? Зато в саду
Взрастит стихия лебеду.
Снесут дома? Сломают мост?
Затопят выгон и погост?
Часы прервут свой ход и бой…
Но мы-то вечные с тобой…

Более двадцати лет прошло, как похоронили А.К. Филатова на кладбище в селе Никольском. Теперь здесь многие жители улицы имени Филатова и не знают, что прежде она называлась иначе. Память учителя и поэта чтят его земляки. В школьном краеведческом музее есть посвященная ему экспозиция…
Поэт Александр Филатов, как и положено русскому поэту, прошёл путём своего народа. И – как положено чуточку впереди. И как положено – чуточку не дожил до того, что предчувствовал (как он писал «предчувствием старца»), о чём болела («чувством юнца») его душа. Не дожил до времени, когда на грани гибели оказалось уже не одно селеньице, не одна речушка, а вся огромная страна, её культура, её язык, когда на смену всему настоящему пришли суррогаты. С юных лет прикованный (выстрелом пьяного сторожа) к инвалидной коляске, он был прикован и к своей душевной муке. Его лирический герой, восходя из самых глубинных времён (от былинной Руси), делает как бы последний рывок к Свету… И уже вплотную подходит к острому ощущению бессилия. К понимаю того, что трагедия Топлинки, трагедия русской деревни – это трагедия русской души, оторвавшейся от своих корней – православной веры. К понимаю того, что чем настойчивей человек стремится устроить свою жизнь без Бога, тем сильнее переживает её бессмысленность и пустоту. И мука человека тем сильнее, чем светлее его устремления, чем обострённей его нравственное чутьё.
Александр Константинович в конце жизни очень страдал. Но как учитель он не имел права отдаваться во власть унынию, тем самым оставляя учеников без поддержки.

На безлюдье не спеши,
Даже если сил немного,
Всё равно ищи дорогу
К тайникам чужой души,
Всё равно ищи певца,
Сам на голос откликайся
И уже не отрекайся
От тернового венца.

Не знаю, кому он адресовал свои строки, но уже много лет, а нынче особенно внимаю им с благодарностью.

(Продолжение следует).

Наталья Дроздова, 2012

Сертификат Поэзия.ру: серия 1246 № 95297 от 25.09.2012

0 | 0 | 1725 | 17.11.2024. 14:34:31

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []