Взбесившиеся микробы.

Чрезмерность несущественного

Взбесившиеся микробы.

Кто-то из космонавтов рассказывал, что микробы, оказавшиеся в безвоздушном кромешном пространстве, способны буквально прогрызть снаружи стекло иллюминатора
космического корабля. Подобным же образом бывает вынужден вести себя художник или писатель в культурном пространстве, в котором все меньше воздуха. Автора не видят и не слышат, и он ищет способ «прогрызть» преграду, отделяющее его от потенциального потребителя его творчества. Исходя из культурного состояния этого потребителя, вырабатывается метод и стиль автора, который именуется постмодернизмом.
В жизни культуры смена стилей выстраивает ее историю. Новое всегда влияет на старое, обновляя его, включая в свой контекст, или не замечая его (тогда на это тоже может обратить внимание критика). «Паду ли я стрелой пронзенный, Иль мимо пролетит она…» Пушкин пародирует предыдущий романтизм. Затем появляется опера Чайковского, и этот текст «оживляет» оперный тенор, снимая с него момент насмешки. Никто же не будет здесь напевать авторскую ремарку – «Так он писал темно и вяло».
Новый стиль всегда содержит в себе опору на все предыдущее, это и набор сюжетов, и само по себе единство языка, и вечное повторение жизненных положений. Все можно превратить в цитату, преобразовать и и. д. Над предыдущем можно слегка посмяться, тем не менее, оставив его в живых (Пушкин), можно и уничтожить, унизить, испакостить, поменяв местами верх и низ, добро и зло, правду и кривду. Последнее стало метой постмодернизма. Уж не им ли давал для этого повод еще Фридрих Ницше:

Нельзя ли все ценности перевернуть?
Может быть, добро и есть зло?
И бог всего лишь измышлен.
Всего лишь уловка черта?
И все в конце концов в итоге ложь?
И если мы все обмануты,
то не потому ли обманщики?
Разве нет у нас повода для обмана?


Вот Шемшученко сетует, объединяя довольно разных авторов, сведенных воедино лишь критиками: «Может быть, кто-нибудь помнит стихи Парщикова, Ерёменко, Искренко, прозу Нарбиковой и других обманутых и «обманываться радых». Кстати помнят, изучают в университетах, но это – капля в море, к тому же Парщиков и Еременко вряд ли постмодернисты. Но как помнят и как порой пишут об этом предмете показал профессор Валерий ДАНИЛЕНКО цитатой из книги И.С. Скоропановой: пишут тем же бессмысленным и темным языком, каким владеет и сам предмет. Потому для новых филологов это самая благодатная почва для сочинения диссертаций. Так в свое время писал, например, Евтушенко о Вознесенском: «Болотоход его поэзии барахтаясь в так не любимой им лапше…» (цит. по памяти). Чем не телевизионная реклама лапши, но при чем здесь поэзия?
«Обманутость» и обман рисуют сегодня стиль жизни, делая это настолько чрезмерно, что в это начинаешь верить. Лев Пирогов «Сам видел, как солидная, почтенного возраста дама наливала в плошку по ложке разных супов из каждой кастрюли… Вот оно! Ситуация пост¬модернизма». Так с удовольствием обманывают свой вкус, но постмодернизм не был бы последовательным, если не заставлял при этом проглотить еще и плошку, а затем еще раз все это, но уже переваренное. Если классик все еще романтик: «Есть упоение в бою…» - то наш любимый современник легко меняет вектор: «Есть упоение в говне…» Евгений Ермолин, замечая перемены в этом направлении, пишет об авторе этой строки Тимуре Кибирове, что тот «выдавливал из себя по капле постмодерниста». Хорошо, когда есть, что выдавливать. Но иногда после одной фразы уже не стоит читать остальное, как бы автор не выдавливал в дальнейшем. Отрыл книгу почтенного покойного автора Михаила Генделева («сомасштабных ему фигур в отечественной и русскоязычной израильской словесности сегодня не так много» - сказано о нем в интернете) и сразу натыкаешься уже не на цитату, а собственно «свое»: «Жопу прокажу!» Источник подобного чрезмерного огрубления в наших школьных проделках, которые сродни шизофреническим и гебефреническим шуткам. Юмор слабоумных. Мы извращаем школьную классику, снижая ее до нашего пубертатного уровня. Потом мы вырастаем, но не все. Кто не вырос, вербуются как в постмодернисты, так и в число их читателей. Способом создания сообщения здесь является клип. Клип – это сообщение, в котором соединены часто вовсе несовместимые элементы. Самым распространенным клиповым действием можно считать немотивированный русский мат. Запрет на мат ранее диктовался именно возможностью мотивированного восприятия и толкования матерной речи, неприятной для толкоателя. Чтобы это объяснить недогадливым, приведем пример типичного матерного речения, но в переводе на обычный язык; «Когда же (б.) женщина дурного поведения, ты, наконец, (ё.т.м.) половое сношение с твоей матерью, погладишь мне брюки!» Цензура некогда отсекала эти моменты необразованной устной речи, не допуская ее в письменную, не говоря уже о литературной печатной речи, так же, как и задумчивое мычание, заполняющее паузы. Поскольку сегодня на такую речь принято уже не обращать внимания, литераторы и режиссеры ввели мат в контекст художественной речи, что убавляет число культурных потребителей искусства, которых и так мало, но привлекает «людей улицы», которых все больше. Одновременно стирается грань между теми и этими, соответственно и между искусством и не искусством. Во всяком случае, искусство выводится за грань культуры.
В эту ситуацию вписывается клип рекламы, то есть подача более мелкого и часто пустякового на фоне более значительного. Очевидно, что знаменитый баритон Хворостовсий поет не ради того, чтобы питаться конфетами. Но в рекламном клипе это совмещено, и по замыслу знатоков человеческого подсознания «Куплеты тореадора» должны повести массы на штурм бакалейных лавок. Или (техника видеоклипа позволяет) мечта о полете в заоблачные сферы может стать реальностью, если жевать резинку.
Реклама – это принятый способ стрелять из пушки по воробьям ради процветания воробьев. Многие простые реплики могут давать потребителю иллюзию общения со знаменитостями, если потребитель будет правильно потреблять: «Привет! Я Жанна Фриске!» или «Привет! Я грибок стопы!» Возможно, язык рекламы стал проникать в поэзию еще у шестидесятников. Причиной этого проявления мог быть шок о этих молодых еще авторов, впервые выпущенных в Европу и в Америку. «У вас будет шок», сказал мне еще в самолете Виктор Розов, когда мы летели в Нью-Йорк в 1988 году. «Перегрев, пройденный экстерном», упомянутый л.Пироговым лучился раньше, и имеет не только литературную причину. У тех, кто этот шок пережил гораздо раньше, в стихах воспевались заокеанские аэропорты и сигареты Винстон. И одновременно незаметно пародировалась советская классика. Если у Твардовского была трагическая картина убитого на войне ребенка, вмерзшего в лед, то Вознесенский в то ж размер вписывает поросенка, «одетого в хрен и черемшу». Сегодня этот прием используется открыто и всенародно. Если для военного поколения песня о Священной войне остается священной (либеральные мыслители вообще считают «миф об Отечественной войне» вредным пережитком), то для промоутеров программы НТВ это фон для рекламы: для зрителя сегодня важнее «ментовская война». Тот факт, что уничижительное название милиции на уголовном жаргоне стало принято самой милицией (с легкой руки тех же средств массовой информации) – типичный факт постмодерна.
Формирование клипового сознания (или клипового бессознательного) началось в недрах «мозаичной» культуры, что я описал на примерах эстрадной поэзии в статье «Поэзия в свете информационного взрыва» (Вопросы литературы № 10, 1975): «…набор сообщений можно представить как «стихи», если зарифмовать поток газетных заголовков или радиорубрик. Попробуем непрерывно прочесть газетную страницу или сделать выборку из разных радио- или телепрограмм и представим их как единый текст…Например, факт (газетный, - В.К.) угощения детей яблоками с бритвами сам себе довлеет, но автор все-таки пытается строить на этом образ: «Но любовь – это райское яблоко с бритвами, Сколько раз я надкусывал, сколько давал…» Реклама себя посредством сопоставления с чрезмерностью сообщенного в средствах массовой коммуникации факта. Но и традиционный образ можно убить его же чрезмерностью. «Читатель ждет уж рифмы «розы», и вдруг на тебе – «миллион, миллион, миллион алых роз»… Запахло уже не розами, а большими деньгами.
Одним из наиболее значимых образов в клиповой дрессировке являются … деньги! Для этого многочисленные детективы, где самая яркая картина – распахивание чемоданчика с долларами. Наименее значимым элементом здесь представляется труп, хотя из-за него развертывается действие. Обилие компьютерных трупов, не вызывающих ни страха, ни сострадания, приводит к тому, что для некоторых юных душ смерть не кажется чем-то реально угрожающим, страшным и бесповоротным. Отсюда недалеко до «моды» на самоубийство. Да и в самом рекламном бизнесе деньги и трупы соседствуют за кулисами жизни. Кто бы ни убил шоумена и журналиста Листьева, это сделано ради «свободы» рекламы. Говоря о смещении ценности внутри клипа рекламы, стоит сказать о ее/его внешнем воздействии: внутри художественного фильма она вставляется именно там, где восприятие особенно напряжено, то есть, как бы направлено против аристотелевского катарсиса, лишая смысла всякую эстетическую эмоцию. Деэстетизация искусства рекламой очевидно. В биологии аналогом «клипа» можно назвать раковую клетку, где цитатой будет еще живой здоровый организм. При позитивном «цитировании»
это – симбиоз. Еще одним видом клипа, направленного во вред уже не эстетике, а интеллекту, является тест ЕГЭ, где правильное нарочно разбавлено неправильным (все супы в одну плошку). Вместо определенного знания предлагается игра в альтернативу
У книги «Постмодернисты о посткультуре, интервью с современными писателями и критиками» (М., 1996) есть предисловие: «От альтернативной прозы к культуре альтернативного сознания». Альтернативное сознание противополагается то соцреализму это уже прошлый век), затем чему-то именно «русскому», затем здравому смыслу вообще. Автор предисловия и составитель спрашивает одного из избранных ею авторов: «А интерес к телу, его экскрементам связан с выработкой нового языка?» Автор Яркевич отвечает: «Я не думаю. Я думаю, что это связано с расширением сознания…» Если реклама играет на повышение, то литература постмодерна старательно «возвышает» низ, уничижая пресловутую «духовность» русской классической литературы, полагая, что мировая литература уже не «духовна». Сознание по кишечнику сползает в низ.
Я встречался в Монреале с Серафимой Ролл, профессором русской литературы, создавшей эту книгу. Она мне хорошо объяснила бедственное положение славистики в мире. Раньше студентов было достаточно, они обучались основательно, прежде всего, для целей разведки: сильного врага надо не только хорошо знать, но и любить. Ныне студенты малочисленны, их интерес мало мотивирован, чтобы удержать группу, ее надо развлекать, потакая невзыскательному вкусу, для этого и годится выморочный постмодернизм с его мелкими пакостями и высокими амбициями по ниспровержению «русской ментальности». Подобное я слышал от поэта Власенко, который преподавал русскую литературу в Калифорнии. Скучающий студент диктует, что и как ему преподавать. Теперь похожая ситуация уже в российских университетах и школах. Мои студенты в МГУ слышали о Сорокине и Пелевине, в то же время не читали Лескова, о поэтах я уже не говорю. И чему удивляться, когда школьники, недавно опрошенные по телевидению, не знают, что такое честь и зачем ее хранить смолоду. В то же время они не осознают духовную составляющую в «клипе» «Преступления и наказании» Достоевского убил, украл, мучаешься совестью (рефлектируешь), заменяя ее по-современному прагматической: убил, украл, реализуй украденное, пока не пойман! Дети постмодерна, уже обладающие альтернативным сознанием, которое, видимо, помогает входить в рынок. Они удаляются от собирательной способности мысли в сторону распада: «Чтобы мыслить, необходимо мочь собрать не связанные для большинства людей вещи и держать их собранными. К сожалению, большинство людей по-прежнему, как и всегда, мало к чему сами по себе способны и ничего не знают, кроме хаоса и случайности. Умеют лишь звериные тропы пролагать в лесу смутных образов и понятий», - так Мераб Мамардашвили предвидел и видел постмодернизм.
Не хотелось бы упоминать пресловутого Вл. Сорокина (который, как пишут критики, меняется в лучшую стороуну) если бы о не некоторые критические суждения о нем.. Мне приходилось говорить о его рассказе «Русская бабушка» на конференции немецких славистов в Германии, аудитория, включая переводчика этого рассказа, в общем, согласилась, что русская бабушка здесь буквально вываляна в дерьме. «У меня у жопе Бог» – декларирует она от имени автора, который, кстати, не прочь поговорить о своей вере в Бога. Но вот что пишет о этом мерзейшем тексте новейший критик: «Прерывая нескончаемый и полный повторов монолог, идет удалая частушечная интермедия, где в бабушке прорывается мощь и сочность фольклорной культуры вместе с обсценной народной лексикой. В этом контексте она может означать только одно – витальный заряд, лихой бабий танец жизни, смеющийся над поползновениями смерти». (Павел Руднев, «Новый мир» № 11, 2005, стр. 195) Где Павел Руднев обнаружил фольклорную «культуру»? В необоримом желании «просраться дрисно»? Какие «поползновения смерти»? То есть – она смеется над погибшими на войне собственными детьми? Вся беда в том, что в почтенном «Новом мире» вряд ли возможно цитировать этого автора, вот и приходится верить словам обслуживающего его специалиста.
Если принять постмодернизм как следствие современного состояния мира, с его двойными стандартами в политике, с его воровской «экономикой», с его «свободной» и альтернативной моралью, с его обращенной негативной эстетикой, то его смерть возможно лишь со смертью подобного состояния мира. Огромная страна, которая выживает за счет вполне исчерпаемых ископаемых, это тоже некий геополитической клип. Но наряду с искаженным параллельным миром существует некое трезвое и здравое состояние, которое порождает и другую культуру, другую литературу, более соответствующую сути человека все еще разумного.
Критиковать постмодернизм в то же время дело неблагодарное, так как в его контексте любое о нем напоминание работает на него, как реклама, в которой несущественное всегда выигрывает. Он порожден отсутствием внешней цензуры, потому спасение от него во внутреннем самоограничении, которое задано нам первым Псалмом Давиду: «Блажен муж, иже не иде в совет нечестивых…»

в сокращени в последней Литературной газете

Вячеслав Куприянов, 2012

Сертификат Поэзия.ру: серия 1109 № 94188 от 17.07.2012

1 | 0 | 1666 | 17.11.2024. 15:27:00

Произведение оценили (+): ["Владимир Старшов"]

Произведение оценили (-): []