Старая Анечка

Жизнь должна человеку. Что она ему должна?
— Быть, — ответила Анечка. — Быть она у него должна.
Анечке девять лет, и на самые трудные вопросы Феди она знает что ответить. Федор уже взрослый, ему тридцать два. Он вечно нестриженый, волосы нависают над взглядом, как у Жучки. Взгляд из-за этого дремучий. Глаза у Федора добрые и оттого немного растерянные. Дремучесть и растерянность Фединых глаз почему-то привлекают Жучкино внимание; обычно собаки избегают смотреть человеку в глаза, Жучка же подолгу может вглядываться в Федора, и скорее он сморгнет, чем собака.
Жучка — болонка, с которой дружит Анечка. Купили ее два года тому на Староконном рынке, за пятерку — крохотный меховой шар. И если Жучке шерсть можно заколоть невидимкой, чтобы свет не застила, то Федору ничем нельзя помочь. Он не признает невидимок из-за сознательного к ним отношения. «Не бабя я, — всякий раз повторяет он Анечке, — чтобы железом голову фаршировать».
Анечка привычно его воспитывает: мол, взрослый, а грубый, как тетя Муся со двора.
Тетя Муся — это тоже важный момент в жизни Федора и Анечки. Муся не дружит с Федей, но помогает воспитывать Анечку. Все они друг друга воспитывают, и оттого жизнь у них не очень ладная. И когда Федор задает очередной вопрос, которых у него тыщи, — отчего это их жизнь не ладится, — Анечка отвечает:
— От растерянности. Надо взять жизнь в руки и сделать с ней.
— Что сделать? — пугается тетя Муся.
— Все, — отвечает Анечка. — С жизнью все можно сделать. Что хочешь. Нельзя одного — чего не хочешь. Федор, например, вчера жить не захотел. — поясняет Анечка, — так вот этого как раз, Муся, и нельзя делать. А так все можно. Особенно что нужно.
— А что нужно? — бестолково спрашивает Федя.
— Жениться! — хором отвечают большая и маленькая женщины. — Жениться, конечно же...
Глаза у Феди становятся величиной с яблоко, и он кричит:
— Где та баба, которой не хватает бабки, внучки и Жучки, где дура та, которая жизнь себе еще не доломала?!
Жучка реагирует на «Жучку»; Анечка не сердится, гладит собачонку и на Федора смотрит мудро, Мудро — значит молча.
Все успокаиваются, и в наступившей тишине Муся заявляет:
— Умойтесь и подметите комнату, скоро в дом придет невеста. Через час.
Через час — тютелька в тютельку — открыла Анечка дверь и впустила невесту.
— Заходите и не смущайтесь, — строго сказала она. — Стул вам уже поставлен, присаживайтесь. — Она указала, на который именно.
Невеста присела и заполнила всю комнату. Сиянием. Невесты было очень много, все у нее было большим. Анечка заволновалась, подумав, что Федор, пожалуй... Вечно он что-то выкинет... вроде «Отчего это у вас такие большие зубки?..» И поскольку Анечка действительно заволновалась, мысль свою она высказала вслух. И высказанная эта мысль в скованной тишине комнаты повисла топором в... ну, где они там висят, и это означает невозможность нормального дыхания? Было слышно, как ненормально все дышат: с замиранием — сама Анечка, возмущенно фыркая — Федор, астматически — тетя Муся. А невеста вроде и вовсе не. Сидит и не дышит, Только сияет изнутри теплом и лаской необыкновенными. Глаза у нее такие же дремучие, как у Федора и Жучки. Невеста мало того, что женщина крупная, так еще и толстая, в три Анечкиных обхвата. «Ладно, — думает Анечка, — это моих три, у Федора рук больше». Так она вслух и сказала:
— Ничего, у Федора рук больше. Для обхвата, — пояснила она невесте. — Так что, если не возражаете, оставайтесь, присматривайтесь!
Федор серьезности момента не выдержал и заржал. Именно заржал. Тетя Муся сказала мрачно:
— Идиётствуете. А человек в доме для знакомства. Надо угостить, раз пришел и сидит. Надо угостить.
— И присмотреться. — закончила методичная Анечка. Больше их невеста слушать не захотела. Она обвела глазами все вокруг и грудным сочным голосом произнесла:
— Имя мое Анна Лазаревна. Когда ворчат, мне нравится;
и когда ехидствуют, нравится; а когда волнуются — так это кому ж? Так это кому ж... — повторила она и добавила, ставя точку в разговоре: — Начнем с чая.
— Что начнем? — спросил Федор и кашлянул.
— Он всегда такой, — сказала невесте Анечка между делом. Между делом — это между Анной Лазаревной и чайником, за которым они обе поднялись. — Глупо спрашивает, — говорила Анечка между делом, — но ведь главное, что слушает, когда отвечают. Это в нем главная черта, — почему-то заискивая перед невестой, засуетилась Анечка.
— Пригляжусь, — согласилась Анна Лазаревна. И все пошло как по маслу: чай и разговор под чаек — о хозяйстве, о погоде, о купонах на продукты и о будущем...
— А будущее такое будет, — сказала Анна Лазаревна просто, — такое, какое сами и захотим. Главное, чтобы его было много.
Федор испуганными глазами посмотрел. Он после смеха своего неприличного смущаться начал. И сразу стало понятно, что Федор сгорел.
В общем, никуда эта толстая Анна Лазаревна не ушла из их дома. Федор ей свой диван уступил, для себя раскладушку принес от тети Муси. А через неделю невеста ему сказала:
— Чего мечешься, скрипишь, — выходи замуж.
— Да, — сказал Федор, — выйду, конечно... И вышел на лестничную клетку. Покурил там «Приму» — пачку, наверно, успел. Улегся уже не на раскладушку — но тут Анечка со своего кресла-кровати голос подала:
— Рановато еще...
И неясно было, что она имеет в виду: что пять утра только, и то раскладушка скрипит, то дверь хлопает, то вообще спать не дают, переговариваясь?
Так что Анна и Федор рта больше не раскрыли, а Анечка глаз — до самого утра.
А в двенадцать часов, когда утро все-таки наступило, пришла тетя Муся, принесла холодное из куриных голов и ног — отвратительное холодное, Анечка никогда на него смотреть не могла, а тут во все глаза, потому что Федор, голов и ног вообще в рот не бравший, все ел, ел и наесться не мог.
— Вот, — сказала невеста, — жизни, значит, впереди много будет.
— В смысле будущего? — глупея на глазах, спросила Анечка.
— Конечно, — отозвался Федор. — Много будет будущего! Итог тетя Муся подвела:
— Ответил-таки этой промокашке, наконец-то ответил!
— И, заметьте, по существу! — прокомментировала Анна Лазаревна.
Воспитывать Анечку стали вместе, все они — и Федор, и Муся, и Анна Лазаревна.
Анечка не возражала.
И пока это происходило, в Анечке шел подспудный процесс омолаживания. В свои девять лет она знала многое: и как украинский борщ варится (его заправлять обязательно старым салом нужно, с чесночком толченым); и где лежат чистые носки Федора, и откуда нужно доставать старые — грязные (в мешочке с вышитым пеликаном, что в шкафу на крючочке — чистые, а грязные — на полке стеллажа, во втором ряду, в дырке за Акутагавой Рюноске; Анечка пыталась в эту дырку вставить том второго японца, Кобо Абэ, но Федор упорно Кобо Абэ переставлял, заполняя щель между книгами грязными носками, — такая вот у него вредная привычка была). Еще Анечка знала, как мертвых обихаживают. Она и волосы мами¬ны вымыла сама, подставив снизу-сзади миску, и феном их высушила, и даже косметику мамину так наложила, пока Федор мотался, оформляя документы, что когда он вернулся и увидел Марию — светящуюся, как паросский мрамор, с легкими палевыми тенями на высоких скулах, то даже заплакать сумел впервые с тех пор, когда Мария слегла три месяца назад, чтобы вчера уже больше не подняться.
И вот Федор заплакал, и Анечка поняла, что она стала самой главной. Она вдруг увидела себя своей бабушкой в мелких морщинках, и лицо ее съехалось в печеное яблочко. Анечка повязала бабушкину косынку и все стала в доме делать как та. И когда бабушка, вызванная срочной заверенной телеграммой Федора, приехала, все уже в доме было приготовлено. И тетя Муся бабушке сказала:
— Анечка, Анечка-то как...
И ничего добавить, кроме слез, не смогла.
Бабушка Марииной смерти не пережила. И Анечка, не устраненная никем от взрослых женских дел, обогнала свою жизнь.
Теперь же, с приходом толстой Анны, она оттаяла и — никто оглянуться не успел — превратилась снова в маленькую девятилетнюю девочку. В доме начались капризы, и всякие «не хочу», и беготня, и Жучка заливалась все чаще глупым счастливым лаем. Только тетя Муся ходить в дом почему-то перестала.
— Почему? — спросила Анечка у Федора и Анны.
— Она жить нам помогает, — странно ответила толстая Анна.
Анечка не поняла, но переспрашивать не стала; не всегда и не все понимать нужно, решила она по старой привычке. А Федор подумал: она уже была когда-то старой, старой и мудрой, маленькая моя...

Ольга Ильницкая, 2012

Сертификат Поэзия.ру: серия 1083 № 93928 от 29.06.2012

0 | 1 | 1943 | 18.04.2024. 22:35:11

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []