Запах времени

Дата: 19-06-2012 | 23:58:22

После дождя (шестидесятые)

Мы гуляли по улицам … пустым или полным троллейбусами,
Ла-ла-ла – пел мотивчик гитарист белобрысый,
И улицы после дождя и дрожащие кошки и промокшие крысы,
пешеходы случайные, дворники тихие с метлами-ребусами:
То ли взлетят – того и гляди, то ли – огреют по уху,
То ли выметут город до чистоты, до – до
Ре-ми-фа, то ли – не хватит усердия или пороху,
И сорвутся на фистуле, не доведут мелодии,
Эхом уйдут в гулкие стены, туда, где их дом и родина,
Матушка-Богородица, - как старушки скажут, - святые угодники, -
Скажут и отойдут в тихие влажные дворики,
В пустынные залы мордора, пещеры аида, в полости,
Где столько нами о жизни и смерти было говорено,
И побредут насквозь через губернии, области, волости
России чужой, умытой снегами, слезами, дождями ли,
В той безупречной поре жизни, юностью поименованные,
На середине реки, ледостава, леса, пустыни, где замерли
По алфавиту: аз) виновные, буки) невиновные,
Любимые и проклинаемые тобой, но прощенные,
А ты все бредешь по городу, с мотивчиком ля-ля-ля,
И души: крещенные, позабытые, черные и белые, и некрещеные
Висят словно пар над городом – там, где остыла и обнажилась земля.

Песенка (семидесятые)

ах, вы ночи мои малоросские,
крымско-львовские, в сердце вжатые,
пионерское пламя и рослые
с золотистою кожей вожатые,

помнишь, девочка черноокая,
как глядел на тебя я отчаянно,
а копытца брусчаткою цокая,
под оконцев славянку печатают,

перемелется, позабудется
и любовь моя первая, чистая,
псков четвертый, который не сбудется,
град небесный с опавшими листьями,
днепр пресветлый с горючими мыслями…

все распродано, сжато, накручено,
слово, девочка, пламя и выстрелы
то ли шишек, то ль тел по-над кручею,
над крестами леонтьева, тютчева,
на поминках родного, могучего,
в небе чистом, где ласточка быстрая…

песенка (восьмидесятые)

Сирень уже брызнула
И песню пропела,
И голуби - брызгами:
Серым да белым.

Ах, душенька, душка!
Богданова крепь,
Державина пушка
И Брюсова медь.

Тарковского бритва,
Огонь Хомякова,
И труд, и молитва,
И сирое слово.

Туман Мандельштама
И клеть спозаранку,
Немая охрана,
Чердынь да Лубянка.

Поэзия - лезвие,
Песня - спасение,
И выжил бы разве я
Без этого пения,

Сирени цветения
волны колыхания,
всего мироздания
Преображения?

Если Господь тебя заберет (девяностые)

Если Господь тебя заберет, это будет всерьез,
с мятою сединой, болью в подреберье, худым кровотоком,
заботами о семье, платком со следами слез,
Луною над каруселью у моря, длящимся караоке
на дощатом помосте среди непогашенных звезд.

Если Господь тебя заберет, вряд ли
ждет банионис на станции над мыслящим океаном,
свет, ослепляющий взгляд, последний звонок в спектакле,
женщина, застывшая над зеленым стаканом,
80 тысяч земель, втянутых в раструб дирижабля.

Ложь, - говорю, - ложь: чингачгук в резервации, монтесума в Риме,
человеку дана свобода, а значит – и стыд, и надежда,
то ли млечный путь, то ли разводы на гриме,
белое на черном, силуэт в темной аллеи, запоздалая нежность,
собственное лицо, радость, неразменное имя.

Я иду по чужому асфальту с валидолом в крови,
Нет, говорю, не сгину, - потому что мир сотворил Смысл, а не могикане,
не летящая над горами утка, не кукушка, не комочек грязи – лови! –
а неразменное имя в детском дырявом кармане,
тихий светлый китайский фонарик в аллеи прощения и любви.
6 мая 2012

2012 год (Nel Mezzo Del Cammin)

и тогда он заплакал над внезапным телом,
показалось - все пролетело, все в прошлом:
в тихом мальчике, смелом и оголтелом,
в светлом возрасте, жаждущем и неложном.

Будто в зеркале он - за рекой и трассой,
среди белых лилий и бабочек черных
уходил из мира с подземной расой
в город тех, кто выжил в чертогах горних.

И рябина качала усталой кистью,
ясень и можжевельник стояли в обнимку,
и охотница, и царица, и мастью лисьей
отдавали себя небесному снимку.

А потом ... ничего... одни очертанья,
лития и пламя, любовь и совесть,
и дрожать, просыпаясь, в ночи изгнанья,
утирая пот (кровь и воду то есть).