От Рождествено до Переделкино (2)

Я доверился зову судьбы
И однажды, сорвавшись с резьбы,
Устремился, поддав, в Переделкино.
Самовывозом, в осень, в грозу.
Как-нибудь сам себя довезу,
Перепаханный повестью Белкина.

Накипело, взопрело, взошло.
Ручку - набело и наголо,
Ножки - с ходу в ботинки с галошами.
И пока присмирела вода,
А вокруг - ни огней, ни следа -
На попутке с козлами хорошими.

Не мужает со временем быт.
Быт такие глубины таит,
Где Европа расходится с Азией.
Если выдержан мой глазомер,
Борозды не испортит старпер,
А стихи разбредутся с оказией.

Вдоль по берегу, в слякоть, в объезд.
Вот он, молниеносный уезд,
Погружаемый в темень кромешную!
А ведь утром, казалось, замри! -
И разгладятся все пузыри,
И повеет бездонностью вешнею.

Не повеяло, не занялось.
Приотстал розовеющий лось.
Зачесались ноздря с переносицей.
На очках - водянистая пыль.
Откупорена браги бутыль.
Ямы с кочками - чересполосицей.

Где-то здесь на речном берегу,
От несчастной любви не в дугу,
Опер сказочно уполномоченный
Принял пулю в озябший живот
И ушел, спотыкаясь, под лед,
Поразительно сосредоточенный.

Это было полгода назад.
Труп не выловлен, но говорят,
Что по Клязьме к уездному городу
Он уплыл на разбитой сосне.
Труп, лежащий бревном на спине,
Отрастивший в посмертии бороду.

По течению, в ад, в ледоход,
Уносимый ногами вперед
На коряге прогнившей, безлиственной.
Одинокий, надменный, седой,
Не возлюбленный для молодой,
Для рождественских самоубийственный.

Помню, горе нашло лесника.
Загноилась по локоть рука,
И спасет лишь хирурга вмешательство.
Опер вызвался горю помочь.
А у горя приемная дочь -
Настоящее Ваше сиятельство!

Девка с музыкой, кровь с молоком.
Ни с одним не сошлась мужиком,
Хоть найденыш без роду и племени.
Опер сутки баранку крутил,
А профессора все же добыл
И успел обернуться ко времени.

С лесником все тогда обошлось.
Не рука - а тележная ось!
Он по-прежнему с гирями мается.
Ну, а опер - народный герой,
Потерял вместе с сердцем покой,
Ибо девка упорно ломается.

И довел он ее до ножа!
Словно дикая роза, свежа,
Только горло надрезом распахнуто.
Говорили тогда на селе,
Кто в печали, кто навеселе,
Мол, с рожденья, видать, прибабахнута.

Опер, трезвым придя с похорон,
Сделал в церкви последний поклон
И - молчком к вознесенному берегу.
Люди видели этот уход,
Как он пулю в живот и под лед.
Не похоже на просто истерику…

Ливень вдруг зарядил из ружья,
Так что молния в виде копья
По наклонной пронзила окрестности.
Клязьма вспыхнула! Водная гладь
Перекопана полю подстать,
А волненье подстать неизвестности.

Брызги вдребезги! Стены дождя,
Что восстали глоток погодя,
Проводили «Жигуль» до обочины,
Где с горящими фарами он,
Упираясь подфарником в клен,
Утвердился, как гроб заколоченный.

Три часа с половиной прошло.
Путь-дорогу в уезд развезло,
Да и нас развезло от отчаянья.
Если истина точно в вине,
Мы ее отыскали на дне,
А затем наступило раскаянье.

Словно по мановенью руки
Тучи разорвало на куски,
И такая цветущая радуга
Засияла на своде небес,
Что взмолился березовый лес,
А река распахнулась, как Ладога!

Как в уезд мы попали тогда,
Если даже в машине вода,
Не понять, не увидев Рождествено.
Не подвластна мозгам благодать,
Что приходит внезапно, как тать,
Чьи дары изначально Божественны.

Из уезда почти налегке,
В меланхолии или в тоске,
В Переделкино я переправился.
Дом писателей. Дачи. Леса.
Каша, яблоки, чай, колбаса.
Пастернак мне совсем не понравился.

Да и к сборищу книжных червей -
Что ни комната, то корифей -
Оказался я в меру бесчувственным.
Чем мы живы, на том и стоим.
Этот мир обернулся чужим,
Как искусство по ГОСТу, искусственным.

Мой сосед ровно в десять - в кровать.
И о чем мне с таким выпивать,
Если пити ему не веселие?
Вхолостую скрипит колесо.
Целый ящик Абрау-Дюрсо
В одиночку всосал от безделия.

Не гусарствовал, а дурковал.
В стихотворчестве - полный завал.
Рифмы, образы, строчки, сравнения,
Но законченности никакой.
Все местами, враздрай, в разнобой.
Ни малейшего стихотворения.

Муза не посетила. Тоска
Не покинула. Дом из песка
Надломился, осел и рассыпался.
Я без ропота сумку собрал
И по тропке витой - на вокзал.
Сам дурак, потому и не рыпался.

А ведь раньше все было не так.
Переделкино, словно маяк,
В ночь и бурю - с огнями сигнальными.
Тот маяк от распада сберег.
Вышел этой гармонии срок.
Сыт по горло чернилами сальными!

Да, рифмую, но парень простой.
Не вхожу в миллиард золотой,
Не терплю безучастности барственной.
Не признаньем - призваньем согрет.
Переделкино - это завет,
Не имеющий общего с дарственной.

Было время - была колея.
Обожал Переделкино я,
Пребывая в пути с переходами.
А теперь путь один - на Восток.
Там, где, родина, там, где исток,
Будет вольному воля под сводами.

Полынья тектонических плит
Шоколада с икрой не сулит,
Как и замысел пламенный, отческий.
Состоялся, так стой на своем.
Пусть наследует весь окоем
Дар предвиденья первопроходческий!

В разговоре - звезда со звездой.
На просторе я вновь молодой,
Проникающий, скоропалительный.
Все мы - из колыбели в купель.
Ведь Россия - отсель и досель -
Это образ родной, искупительный.

Мужиковствуя, думал, живу.
Левтолстовствовал овцам в хлеву.
Пастернакал в амбаре проказницу.
Переделкино - это лабаз.
Возвышает Рождествено нас.
Возвращаясь, я чувствовал разницу.

Если радуга там, где село,
Вчуже то, что легло на крыло
И купонам под роспись тождественно.
Я вернулся оттуда сюда.
Вновь по жилам струится руда.
Здравствуй, милое сердцу Рождествено!

Иван Котельников, 2012

Сертификат Поэзия.ру: серия 1374 № 92344 от 16.03.2012

0 | 2 | 1836 | 24.11.2024. 10:13:52

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []