Хроника отношений с Даварием Бухенфордом

Г.Б. Вышинскому


Понедельник, 18 августа.

Его зовут Даварий Бухенфорд. Я не знаю, что с ним делать. Звонит в половине первого, спрашивает:
- Какой у тебя код? – и кладет трубку.
Какой код? На всякий случай ответила:
- Двадцать один.
Что теперь будет? Двадцать один – это очко.
Вчера еду, вдруг на капот падает ворона. Мертвая? Торможу, выскакиваю, а она приоткрывает глаз и вежливо так:
- Будь любезна, дорогая, Даварий…- и абзац. Полный.
Чего – Даварий?
Появился он в моей жизни, не вспомню, когда и как. Сразу! Смотрю, а он уже сидит на кухне, пьет друилок и втюхивает мне про вегетативное размножение диетилтринилитураторных вивекирибариев. На что мне это?
- Ты кто такой, - спросила, - а он губы трубочкой, воздух втянул и пошел диван пылесосить с недовольным урчанием. Больше у меня нет дивана. Спылесосил.
- Верни диван, гад, - говорю.
Он бровки к ушам отвел и отвечает:
- Претворил! И бутылку с друилоком протягивает:
- Оттянемся?
Попробовала. Девятые сутки наяву вижу сны последних ночей, проведенных на светлой памяти диване.
Ни смысла в этой истории, ни красоты. Ни конца…

Среда, 3 сентября.

Даварий пожаловался на президента:
- Понимаешь, он у меня парторгом был, ходил интеллигентно, в очках, с дипломатом. А теперь в цилиндре. На что ему цилиндр, он же к нему пиджак носит и галстук в крапинку.
- А ты внимания не обращай.
- Да я машинально. Утром он в лайковых перчатках был и брошка как у тебя. Твоя где? Я дом перерыл – не нашел. – И, удивляясь:
- Ты что-нибудь понимаешь?
А что мне понимать, я у президента свое платье с брошкой вчера сняла.
Даварий сообразил, брови к ушам отвел и спросил:
- А домой ты в чем вернулась?
Как ему сообщить, что я еще не вернулась?

четверг, 4 сентября

- Даварий, где у тебя парторгом был президент?
- Ты еще про зарплату спроси, - рявкнул Даварий.
- Даварий, а где ты сейчас получаешь зарплату?
- Ты что, уже вернулась? – Бухенфорд стоял в моей ночной рубашке и подщипывал брови ресфедором.
- Хорошо, - примирительно сказала, - про зарплату можешь не говорить, но вот зачем ты в мою постель залез?
- Кто, я? – Бухенфорд откинул одеяло – …мой драгоценный спал на животе, и рядом лежал мигающий ноут - бук.
- Даварий, - сказала я растерянно, - ты бы еще президента рядом положил…

воскресенье, 15 сентября.

Работа у меня – благотворительность. Мне и на жизнь хватает, и на брошенных девчонок с распухшими животами, что таят будущую угрозу для обидчиков. Излишки составляют мой прожиточный минимум, остальные деньги отдаю брошенным, с детенышами.
Даварий Бухенфорд, поддерживая в трудную минуту, говорит мне душевные, эротические слова:
- Ты пока не состарилась, тебе полвека, и волосы у тебя до попки, и сексапил, как у нейтронной бомбы, в радиусе двухсот километров. И ты могла бы работать топ-моделью, но зарабатывала бы меньше. Их работа эротика, а они ее путают с сексом. Ты же занимаешься ею, как занимаются аэробикой. Из удовольствия от красивого тела и любви к искусству!
Раздражает меня этими разговорами неимоверно. Никак не пойму, кто такой Бухенфорд?
Вечно выуживаю его из кабинетов, гостиниц, попранных семейных спален – где он мстит за каждую обиженную выпуклость и впадинку. Одержимый раздвижными ногами, Даварий притворно - нежен, добивается встречи то с очередным членом на вырост, то с внезапным бюстом… для трибуны, неизбежно вновь попадает в кабинеты, гостиницы, попранные семейные спальни - где мстит... Вечно выуживаю его.
Даварий, ты кому мстишь - спросила за чаем.
А он в ответ:
- Я - не кому, я – за кого!
И не понять, сам-то – кто?

12 декабря, четверг.

- Сфокусированное в понедельник изображение к воскресенью расплывается... Напоминает процесс опьянения. Обостренная ясность восприятия в начале процесса, ну а в конце (в тяжелом случае) - изображение как минимум двоится – сказал Даварий.
-Ты что, выпить хочешь?
- Ничего я не хочу, я наоборот, хочу!
- То есть?
Но Бухенфорд вдруг выгнулся, вздрогнул, искры пустил из ушей. И сказал – быстро! Быстренько дай мне гуталин и столовую ложку!
…Он ел гуталин столовой ложкой и смотрел в пространаство. Скорую вызывать, или что? - соображала я. Бухенфорда лихорадило.
Не надо скорой, вдруг сказал он голосом моей бабушки, вообще ничего для меня не надо. Сообрази, чего тебе хочется.
Я сообразила, захотела увидеть бабушку, но Даварий головой покачал. И вместо бабушки за столом, напротив меня и Давария, оказался человек невзрачный, глаза умненькие, нос уточкой. Выправка та ещё… Владимир Вадимович, сказала я спокойно, это не вы. Исходя из этого, мы и поговорим…
Владимир Вадимович вроде как с усов крошку смахнул, жест у него такой, часто повторяющийся, как слово-паразит. И тоже спокойно ответил – да отчего же, Ильза Сергеевна, давайте со мной, как со мной, разговаривайте, а не с дублем номер восемнадцать.
А я повернулась к Даварию вопрошающе.
Даварий заёрзал и говорит – ну, все до восемнадцатого заняты. Страна большая, и международная жизнь напряжена, ну что ты выкобениваешься, считай, что повезло тебе, не всякому вообще выпадает, даже с восемнадцатым.
- Выпадает что? Перемигнуться за чайком?
- Ильза Сергеевна, – сказал Владимир Вадимович, вы меня за кого-то не того принимаете. Я, собственно, только после 14 стану собою, а пока я Кучман …мммм – Леонид Макарович. А вы что подумали, что я Путинс Иван Васильевич, да?
Даварий фыркнул пренебрежительно, глотнул друилок и спылесосил - и Кучмана Леонида Макаровича, и Путинса Ивана Васильевича, он претворил их, как мой светлой памяти диван. Так что друилока нам на неделю теперь точно хватит…

суббота, 14 декабря.


- Даварий, пошел бы ты к черту.
- Не груби.
- Даварий, ты притомил меня.
- А ты абстрагируйся.
- Даварий, ну нет у меня больше слов, и вообще…
- Понял! Ты меня полюбила. И нечего переживать, мы не расстанемся с тобой!
О, Господи, - поняла я, - ситуация безнадежна. Что он вообразил?
- Ты что вообразил, что мы станем вести общее хозяйство, делить радости и горе, и разговаривать в свободное от жизни время?
И тут Даварий мне все объяснил...


Понедельник, 16 декабря.

После этого я написала о том, как убила своего сына Андрия, когда была Тарасом Бульбой, и сына Ивана, когда была Иваном Грозным, и когда Любовью Яровой, а потом Марией, помните «Сорок первого»? - своих любимых убила! И во всем была виновата идея.
Вот тут–то, обалдевший критик Илья, объяснил мне про Тренева, Лавренева, Гоголя и знаменитого художника, написавшего общеизвестную картину. Но мне отшибло на нервной почве, которую добросовестно создает Даварий Бухенфорд, и я забыла имя художника, а Илья объяснил мне, как я глубоко заблудилась насчет своего авторства, я расплакалась, я сказала:
- Даварий, ты нехороший…
А критик сказал, что он – Илья, а не Даварий. А художника фамилия Репин.
И тогда я плакать перестала. Потому что – не хороший кто? Человек же - не скажешь о Бухенфорде. А - как? И я спросила у критика Ильи, который меня уличил:
- Вы его знаете? Вы видели Давария?
- Да, - ответил Илья. Даварий Бухенфорд – это диравитанир бикарамуд фарокидер.
С этих пор я опасаюсь критиков, Давария и передвижников, и классическую литературу, в том числе советского периода. И вообще, у меня есть лимонка. На всякий случай.

22 декабря, воскресенье.

- Сфокусированное в понедельник изображение к воскресенью расплывается... Напоминает процесс опьянения. Обостренная ясность восприятия в начале процесса, ну а в конце (в тяжелом случае) - изображение как минимум троится – сказал Даварий, - а сегодня уже четверг, и он – повтор!
- Ты что, выпить хочешь?
- Ничего я не хочу, я наоборот, хочу!
- То есть?
Но Бухенфорд вдруг выгнулся, искры пустил из ушей. Сказал – быстро! Быстренько! – Но было поздно, наступило время сурка. Бухенфорда лихорадило. – Не надо скорой, вдруг сказал он голосом моей бабушки, вообще ничего для меня не надо. Сообрази, чего хочется тебе. Я сообразила, мне опять бабушку хотелось. Но Даварий головой покачал. И вместо бабушки за столом оказался человек невзрачный, нос уточкой. Выправка та ещё… - Вадим Владимирович, сказала я спокойно, это не вы, это уже мы проходили. Исходя из этого - и поговорим. Он спокойно ответил:
– Отчего же, Феодора Сергевна, давайте со мной, как со мной, разговаривайте, я вам не дубль восемнадцать.
Даварий заёрзал и говорит – страна большая, и международная жизнь напряжена, ну, что ты выкобениваешься, считай, повезло тебе, не всякому выпадает. Фыркнул пренебрежительно, глотнул друилок и – спылесосил гаранта! Я его спросила – зачем? Зачем ты посиделки на моей кухне устраиваешь, а потом – друилок гонишь? Люди ж все-таки.
Зы – поперхнулся Даварий, плеснув друилока мне в чаёк - Где ты людей видишь?
- Видела! Вот тут – оба двое сидели! Только что!
Бухенфорд сказал долгую фразу на непереводимом языке, смысл сведя к одному понятному слову:
- «Холоймис».
И добавил:
- Второй не в счет!
И, свернув из салфетки мягкий гробик, упокоил его в мусорном ведре.
- Даварий Бухенфорд, - спросила я строго – кто во гробе?
Он, кряхтя, полез в мусорник и вдумчиво развернул гробик.
Рядком - ладком лежали два президента, наш и не наш.
– Ну ты че, сказал Бухенфорд, президентов не видела? Маленькие, чистенькие, как микробы. Микроба тварь нежная, в грязи жить не будет и, запихнул, скомкав, салфетку назад, в мусорное ведро.
Я, чтобы он не передумал, тут же вынесла ведро и высыпала в общественный «альфатер».

Так эта грустная история и завершилась – сначала он их перегнал на друилок. Потом в гроб положил. Потом в мусорное ведро, потом в «альфатер», потом я включила телевизор, и мы увидели, как два президента в нормальную величину и здравии отличном - договаривались о двойном гражданстве граждан своих. И очень мне захотелось, чтобы у них получилось.
Но это гад, Бухенфорд, все испортил. Он спылесосил их прямо с экрана. Он их сдруилочил быстро и сразу!
И мы впали с Даварием в дурную бесконечность – не просыхали сутки, пока на друилок не пошли и Государственная Дума, и Верховная Рада, и тетя Муся консьержка из нашего дома, и Ванёк с хитрой рыжей мордой.
Этот Иванушко Чубай, заглянувший на огонек, шипящий на нас, как сухая электрическая кошка, сбрызнутая последними каплями друилока, втюхивает теперь, что мы оба-двое сво…
- Э, нет, - перебивает Бухенфорд, - оба–трое!
... И я противно говорю в пространство: «А вот и не подеретесь».

1 января последнего года.

Даварий определил это утро – как первое утро последнего года.
Я расстроилась и закрыла день – как несбывшийся.
Через пять минут Даварий Бухенфорд исчез из моей жизни.
Я поискада друилок… но и друилок испарился.
И стало понятно, что новый, 2004 год не задался. Год и вправду оказался високосным…
В нем навсегда предстояло остаться многим...
Новый год начался просто: пахло елкой, падал снег.
И было утро.