Эрих Арендт (1903 – 1984) 3 (оды)

ERICH ARENDT (1903 – 1984)


ЭРИХ АРЕНДТ (1903 – 1984)

ЭЛЕГИЯ IV

Памяти Альберта Эйнштейна

Мыслитель, прежде
чем навсегда уйти,
предупреждая, поднял
руку... В ответ
тревожно напряглось пространство.
Спадали, как следы прибоя
на берегу истерзанного болью моря,
тени у рта его. И все же так много значил
в уловленном полете темных звезд
его последний час. В его вселенской
поэме чисел, таинственная для нас,
вызревала ночь!
Над миром
неподвижная рука.
Над гладями вселенной
вихрь! Жизнь и смерть —
о боль! Вдали от сени бога
развеянные,
застывают мысли.
Но ты, летящий
над бездной ночи вдаль
от белого виска твоей земли,
от детских недоумений, от деревьев,
от тихой, как трава, луны,
ты, уходящий,
среди отдаленных
светил отыскиваешь
всем сердцем власть вселенной, мысль.
Прислушайся: молчанье...
Сверхтихая, над миром
мысль: гибкий напряженный
мост!

И все же, быть может,
в твоих глубинах страшно, сумрак
вокруг, ты постигаешь боль
на дряхлом рембрандтовском лике,
и память боли
в твоем зрачке под веком
прочна, как корень, и темна, как тень?
Век человека — миг... И только брезжат,
его переживая на дыханье,
горы, и меркнет все,
что было человеческим
в его глазах... Раздавлена уже
его гордыня, как в бурю мотылек.
И только по течению мечты,
почти как облака, скользят
твои шаги, и вот
уже расколота
носившая тебя
земная скорлупа.
Сочится кровь, о,
снова и снова кровь!
Скрой с пепельно-холодным сердцем,
скрой свои руки! Спрячь
ко всему причастные,
умевшие скрывать свои дела:
руки, за картой карту бросавшие
в пустой игре на обагренный стол,
чтобы не видеть: там
за ремеслом своим — убийца. Скрой свои руки
от проклятий, сделай вид, будто ты хочешь спать, и
смерть пусть скроет
твое лицо.
И все же
где истина? Там
в Бухенвальде, где
тот, Великий любящий ,
прислушивался к сердцу, там
не билась ли надежда? И однажды
не стала ли она словами? Выкорчевана
гора его сердца. О пепел, стужа —
не зарастают раны!
И под корой деревьев
бродит беспалый страх.
О ночь ночей!
О тень
на наших сердцах!
Германия, слишком много
знают твои деревья.



ELEGIE IV
In memoriam Albert Einstein

Ein Weiser aber,
bevor er starb: Er
hob noch einmal
seine Hand... und angestrengt
vor Warnen war der Raum.
Da welkten schon und wie vom Rande
schmerzerregter See
die Schatten seines Mundes. Doch
voller Deutung war und ganz
im aufgefangnen Lichte dunkler Sterne
die letzte Stunde:
Weltgedicht der Zahlen.
Allein:
die Hand stand unbewegt.
Wind auf den Flдchen
des Alls. Leben Tode —
Schmerz! Ausgerissen
in Schwingen Gottes, die Gedanken
lagen, verstreut.
Du aber im Nachtgrund,
Fliegender, fern
der weiЯen Wange deiner Erde,
dem Kinderstaunen
von Wipfel und grasleisem Mond:
Totabgeschieden
unter den ferngesteckten
Gestirnen ahnt
ein Walten dein Herz.
Vernimm den Ton: Schweigen...
ein Denken, alterlos,
der Welt: die schmalgebogene
Brьcke!

Oder schreckt es dennoch
tief um dich in dir
und du erinnerst den Schmerz
im altersgefurchten Rembrandtgesicht,
dies Wissen
unterm Lid, zurьckgehalten,
wurzelhart, ein Schatten?
Wie schnell endet der Mensch... und wanken erst,
die ihn ьberdauern einen Atem lang,
die Berge, erlischt,
was menschlich war,
im Aug ihm... und zerdrьckt ist
sein Stolz, Schmetterlingsflьgel im Sturm.
Noch geht wie unter traumwдrts
fliehenden Wolken still
dein FuЯ, und
zerbrochen schon
ist, die dich trug,
die dьnne Schale der Erde.
Blut quillt, ach
immer wieder das Blut!
Verbirg aschkalten Herzens, Bruder,
verbirg deine Hдnde! Deck zu
die mitwissenden, die
zu schweigen verstehn:
Finger, die warfen Blatt um Blatt
auf den besudelten Tisch beim argen Spiel,
nicht aufzuschauen, da
der Wьrger umging. Deck zu,
Elender, daЯ schlafen du magst und,
inmitten des Todes,
gesichtlos.
Aber war nicht, sagt es,
sagt das gьltige Wort: war
wo im Buchenwald
der groЯe Liebende, hier,
einem Herzschlag lauschte, nicht
der sichre Ort? Sang
er nicht einst?— Kahlgeschlagen
sein Berg. Sand und kaltes Erstarren:
die ungeschlossenen Wunden!
Und unter den Rinden
die fingerlose Angst!
Nacht du der Nacht:
felsennagender Schatten
an unserm Herzen!
Noch deine Bдume, Deutschland,
wissen zu viel.

ОДА IХ

Превысил горы прилив
наших сердец!

Взором бессонным
блуждает в высотах
неизведанное. Пора,
летящий! Воспой
восходящий из праха
просветленный лик!
Спадает
с земного взора
тусклая полудрема.
О чудо
открытого взгляда!
О свет
на висках вселенной!
Над руинами облаков
сникающим звездам
твой голос,
рожденный взлетом,
слышен: «Так будет!»

У ног твоих
поверженные – торс неба,
мертвых богов легион.
Трубный гул времен
развевает волосы, над пространством
сияющий ореол,
над морем и твердью, и все
возвратимо! Все созидается
нашей мечтой. И смотри:
вспять покатились крутые
ступени времен,
над закатом гроза, и никто
не избегнет
возмездия грома.

Где правые, где виноватые?
Но был верен призыв –
растить колосья затишья
под каменной сенью небес, перед
домом
нашей вселенной. «Дайте свободу
осужденному вами на смерть, дайте
свободу Каласу*!
Чтобы в людские руки
свой стержень вложила Земля:
Доверие!»Так,
бездны коснувшись,
возвращается плавно маятник,
и все видят над страхом
победу
улыбки…

Незамутненное,
светлое над столетием
возникает сияние: над безысходностью –
сфера нового света,
ясная мысль.
Пусть же во всех, ослепленных
внезапной грозой, пусть развеется
древняя грусть; Земля,
породившая смертные скалы, деревья,
Земля, с железом
резца истории в сердце,
уже содрогнулась
от перелома времен,
окаменелость и косность
расколоты – о гнев,
о пламя! – «Аврора»
возвещает заветный день,
век могущества
человека.

* Калас Жан (1698–1762) – французский протестант, казненный
католическим духовенством. Дело Каласа получило огромную
известность, в частности, благодаря вмешательству Вольтера и
имело большое значение в борьбе французского Просвещения
против католической церкви


ODE IX

Flut, gipfeldurchragte
unseres Herzens!

Hellwachen Auges
in den Bergen trдumt
die groЯe Unberechenbare,
Fliegender, die Zeit.
Singe im zerfallenden Staub
das unvergдngliche Antlitz!
Abfiel
von der Erde Stirn
die dunkle Frucht, der Schlummer:
Schцnheit
ersten Anschauns! Licht
auf den Schlдfen des Alls!
Und ьber Wolkensockeln,
verblassenden Sternen
sein Werde! spricht, Fluggezeitigter,
dein Mund.
Zu FьЯen
der gestьrzte Torso
der Himmel dir,
die toten Gцtter all.
Muschelton der Zeiten im Haar,
wцlbt
die groЯe Rundung:
Glanz ьber Feste und Meer: Nichts
ist verloren! Traum, du tдtiger:

Ungeduld unserer Stunde! Und fьhlst,
aufwдrts rollend die steilen Stufen
der Zeit,
das Abendgewitter, unabwendbar
den Hдuptern ein Donner,
meeradlerhaft.
Was Schuld hier was Unschuld!
Wohl sprach, daЯ дhrene Stille
baue, Gerechtigkeit am Haus
der Welt, unterm Steinlaub
der Himmel Einer: „Gebt,
den zu den Toten ihr
verdammtet, gebt
Calasfrei!
DaЯ in des Menschen Hand
die Achse sich der Erde,
ein Vertrauen lege!" Und
wie der Pendelschlag
vorm Abgrund stockt,
sichtbar allen: einmal
siegte das Lдcheln...
Nieverschattet
und durchs Jahrhundert ein Leuchten
steht: maskenдugige Schwermut,
die wцlbende Helle,
seine Stirn.
Mцge, die die Mitternacht
mit Blindheit schlug, gereift
euch sein die Trauer: der sterblichen
Bдume und der Felsen
Mutter, die eiserne Spitze
im Herzen, bebte,
vom Zirkelschlag
der Geschichte: Und zerbrechend
das steinerne Antlitz,
jahrtausendalt — o Schmerz
o Flamme! — Aurora
kьndete den gesetzlichen Tag,
eine Mцglichkeit
dem Menschen.


ЧУЖИЕ СТАДА

Где бы ты ни ступал
Кровоточащей подошвой,
Нет нигде обетованного края.
Через бестравную
Ясность скользит
Змея ветра.
Высохли всхлипы скота.
Дорога безмолвна.
Чуткие белые пасти жуют
Остатки трав за горизонтом.
Древнее земной коры
Горький взгляд негра:
Обглодано его поле.
Вечно слепо блуждает влага,
Неминуема встреча. Чем ускорит ее
Этот взгляд из-под черной, иссохшей
За тысячелетья руки?
Нет нигде
Обетованного края.

Кто осмелится встретиться взглядом
С распавшимся ликом
Вещей:
Глиняного черепка, в чьей тени
Нынче приют скорпиона?
Смерть в сердце вещей.
Опадают в полдень
Высохшие мотыльки света
С ветвей бескровных деревьев.
Кто находит каменные семена
В скорлупе на безлистом стволе?
Дети пекут из пепла и глины
Для новорожденных
Красный горестный хлеб на солнце.
Тишина запруживает
Горизонт. И только
На шипах, пронзавших
Жаркий лоб рассвета,
Повисли кровавые капли.

Стада белых господ
Все сожрали за время аренды
До последнего стебля.
Под стертыми подковами
Им принадлежит земля.
Вы это видели?
Взмахами черных ножей
Взлетали крылья вражды
Из-за тощей падали, подло.
Плешивые коршуны
Вьются теперь
Над деревней.

Индианка-девочка приносила
Кожуру листьев,
Мертвый пучок бананов к потоку:
Безрадостные челны
Отплывали от детской ладони.
Так перед ветхими ликами хижин
Мрачный поток проносил
Мимо пустые годы.

А когда малярийный цветок
Луны расцветает огромный
За скелетами изгородей,
Вспоминают
О грезах. О кровь
Восстания, с отчих времен
Она стынет в горах величия.

Кожаный шорох ночи
Трется о хижины: может быть,
Во сне приподнялся ребенок,
Чтобы поля разглядеть,
Крик услышать, который
Все взорвет, который
Под стареющим небом боли
Соберется с силой!
Куда ветер унес
Полуночную песнь
Гнева над водами?
Смотрят над жаркими
Крышами кроны пальм,
Лишенные света, ждут прилива
Черного мощного гнева
К спящим рукам негров,
Чтоб они разорвали
Узловатые путы –
Время, прядущее грусть.
Тогда негритята помчатся
С невидаанными улыбками
На белых, как облака, спинах
Белых огромных буйволов,
Сияя от счастья, домой.




DIE FREMDEN HERDEN

Wo du auch hintrittst,
mit nacktblutender Sohle,
ьberall ist
unverheiЯenes Land.
Durch die verkohlende Helle
raschelt die Schlange des Winds.
Das Дchzen der Rinden
starb. Schnaubende
weiЯe Mдuler zermahlen
den Steppenrest
am Horizont.
Abgenagt liegt und
unter dem alten Blick
des Negers sein Feld. Doch
das dauernde FlieЯen
des Stroms, knotenlos, ist
unvermeidbar. Was kцnnt es helfen,
die seit tausend Jahren verdorrte
Hand zu erheben, die
schwarze? Ьberall ist
unverheiЯenes Land.
Wer mag den Blick noch
wenden ins
Gesicht eines
zersprungenen Krugs,
Schattenhцhle des Skorpions?

Am Mittag, aus abgehдuteten
Дsten, fielen
die vertrockneten Falter
des Lichts.
Kinder buken aus Asche und
rotem Lehm
dem eben Geborenen
sein bitteres Brot
in der Sonne.
SchweiЯ
der todesmьden Neger: In
den Heuschreckenfeldern
fraЯen
die weiЯen Herden
den letzten Halm.
Unter zertretenden Hufen
ihnen gehцrt die Erde.
Saht ihr's? Feige
schwarze Messer, flogen
die Flьgelschlдge des Streits um
das magere Aas. Nun,
eingezogenen Kopfs,
brьten Geier ьberm Dorf. — Wohl trug
das indianische Mдdchen
die Hдute
toter Bananenstauden zum FluЯ:
freudlose Kдhne,
schwammen sie aus ihren
Hдnden. Auf trдgem Strom,
vor dem Holzgesicht der Hьtten,
treiben die Jahre.

Wenn aber der Gelbfiebermond
aufgeht, groЯ
hinter den Skeletten
der Zдune, erinnern
die Trдume sich an das Blut
des Aufstands, das
in den Bergen liegt,
seit Vдtertagen.
Ledernes Rascheln:
Nacht, die
an Hьtten rьhrt, vielleicht,
daЯ ein Kind sich erhebt
und im Schlaf die Steppen
ablauscht, den Schrei zu hцren,
der alles zerrisse, der
unter dem alternden Himmel
sich sammelt.
Doch der schnellzerfallende Wind
der Mitternacht, nie trug er
ein Lied des Zorns
ьber den FluЯ. Immer,
ьbers heiЯe Zink
der Dдcher blicken die Palmenkronen,
lichtentschдlt, ob nicht
der HaЯ anschwimmt, schwarzmдchtig
in die Hдnde der Schlafenden
fahrend, zu zerreiЯen
den knotenlosen Strick
der Zeit.

Negerkinder ritten dann
mit nie gesehnem
Lдcheln auf weiЯen
Bьffelwolken ins Dorf.

Вячеслав Куприянов, поэтический перевод, 2011

Сертификат Поэзия.ру: серия 1109 № 88519 от 03.08.2011

0 | 0 | 1958 | 17.11.2024. 15:51:22

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []