
Опрокину стопочку в нутро,
поправляясь от визита родича,
и поеду в центр на метро
имени наркома Кагановича.
Хванчкару куплю, и сыр к вину,
и закроюсь в одиночке лифта,
чтоб читать попутную волну
рабицей разглаженного шрифта.
На последнем, тихом этаже
покручу три раза Авербаху,
и в цепочкой суженную щель
посмотрю в глаза себе и страху.
В комнате с побелкой на орле,
где напоминают альма-матер
томики Вольтера и Тарле,
скрипом накрахмаленную скатерть
мы накроем, чтобы говорить
о четвёртой власти, пятом пункте,
о вожде, закованном в гранит,
повернув к обоям репродуктор.
Чтоб в дверях, один из нас, в упор,
отчеканил: "Расстреляли тестя...".
И уже погромче, в коридор:
"Не забудьте завтра на воскресник".
Виталий, а Авербах — это тот самый Леопольд (Лепа, Лёпа?), что проходил в советском литературоведении как главный гонитель Маяковского? Или произвольно выбранная фамилия?
Существует такой апокриф. Что сам Сталин настоятельно предложил ему и Фадееву помириться для пользы общего пролетарского дела. Фадеев моментально согласился, Авербах заартачился. Чудесный грузин поддержал... Авербаха! А через пару месяцев расстрелял его, а Фадеева сделал всесоюзным литначальником.
По интеллигентности, по литературности (противоположность литературщины), по не показушной органике - напомнило, Виталий, незабвенного Галича...
Настоящее.
Третий раз Вас перечитываю... О тех временах - как будто не понаслышке пишете...