1
Когда дышали древние болота,
и наполнялся трелью комариной
вечерний воздух, хижиной зелота
качался дом. И прошлое незримо
в него входило. Затихала нива,
чтоб не вспугнуть нечаянной прохлады.
Почти неслышно звякали приклады
в руках уставших. О земле лениво
напоминало блеянье овечье.
И стон детей, уснувших, мчался вровень
с безумной ночью, прыгавшей на плечи
в платке зелёном, сдвинутом на брови...
Немало их ушло необратимо -
от лихорадки, от арабской пули.
Быть может, чьё-то сохранилось имя,
и чьё-то имя просто не вернули.
А Время молча переводит стрелки
и дней, и лет, и медленных столетий...
О, не забыть бы вечной перестрелки,
и тех ночей, когда стонали дети.
2
Я одеваю белые одежды
кинематографических фасонов,
и, словно молодой самаритянин,
по солнечному городу кружусь.
И оживают старые надежды
в лице потомков судей, фараонов,
и рыбаков, и фарисеев. Странным
я сам себе и гражданам кажусь.
Мой маскарад подобен возвращенью
в ушедший мир, в отыгранные драмы.
Самария, по сути, лишь на карте,
и молится опасным языком.
Одежды белой нежное свеченье
неслышно гаснет. Повторяет гаммы
в отчаянно-мучительном азарте
ребёнок иудейский за окном.
05.2000