Карта



Опять над клятвой карты замереть.
В пространство,- вширь и ввысь, вдогон и впредь, -
врастать. И ощущать, как под ладонью
вплетается лиана в сельву-сеть.
И оживить туземные слова:
Кайманы и Мальдивы-острова,
Парамарибо, Тонга, Вануату,
свои, на вкус и цвет, едва-едва...

Их искры снова сквозь тебя летят
и колются, как детства лимонад
шибает в нос. И жив пустырь под солнцем,
где ирокез гурону - кровный брат.
И тетива туга, свежа гортань,
а на земле опять такая рань,
что виден отблеск с птичьего полёта:
плывёт тарань в Тамань-Тмутаракань...





Ученичество



Эти выцветшие марки,
средь медведей зоопарка
с нимфой Машею фонтан!
Выговор от педсовета -
за вопросы без ответа,
знай,- за дерзости изъян...
Это лютое упрямство,
неэвклидово пространство
неуклюже быстрых рук,
книжка в бронзовом тисненье,
где трубящего оленя
горловой крепчает звук...

Этот над матросом Крузо,
выше крыш и нот Карузо,
вопль мальчишеской души...
И ещё с телеэкрана
не футболят неустанно
бомбардиры-крепыши.
А сквозь линзу глицерина
крутят с песнями картину
про свинарку с пастухом,
где средь синих гор Кавказа,
не споткнувшись аж ни разу,
скачут соколы верхом.

Тех былых колоний марки,
тот китайский чай-заварку
с краснодарским пополам,
те коричневые брюки,
чёрно-белые науки
я забвенью не отдам!
Слишком многое оттуда, -
аллергия и простуда,
бег на месте, шаг вперёд, -
не смутилось, не исчезло.
Но, храня коренья-чресла,
цветом полнится, живёт!





Старые марки



Так где же он, тот отрок прыткий,
что на пустырь через забор
спешил - куском смолы на нитке
удить тарантулов из нор,
что в школьном кафельном подвале,
где смутно пахло табаком,
на ромбы Африк и Австралий
менял добытых пауков?
И, вечерами впившись в марки,
наутро ахинею нёс

про острова, про, сверху жаркий
и ледяной внутри, кокос...
Где он? - Немногое осталось:
в пузатой тумбе под столом
притих, обидевшийся малость,
давно не листанный, альбом.
Там иногда в зубчатом небе
года плывут наоборот,
и снова чёрный гибкий лебедь
навстречу медленно плывёт...