Смерть дело житейское (записки из реанимации)

Восемь суток мне пришлось провести как пациентке в одной из одесских клиник, в отделении интенсивной терапии. Жизнь в реанимации тянется пунктиром. В светлых промежутках возник дневник. На моих глазах врачи спасали людей. И все же пять сердец перестали биться.
Чтобы выдержать и рассказать об увиденном и понятом, надо работать. Я не могла не писать.

РАЗГОВОР С ДОКТОРОМ

- Вы не сумеете, - сказал врач, - написать о нас изнутри отделения, как не напишете и изнутри проблемы. Они неразрывны.
- Кто они? Проблемы?
- А не улыбайтесь, - они - это мы с вами. Как минимум, чтобы был реаниматор, нужен умирающий. Вас ведь реаниматоры больше интересуют?
- Меня - всё...
- Неправда ваша. Всё интересовать не может. Всегда что-то главнее.
- Да, соглашаюсь. - В моём интересе главнее всего тапочки.
- Какие тапочки?
- Без задника, "ни шагу назад" называются. В реанимационных отделениях предпочитают именно такие. Для пациентов.
- Я же говорю, ничего у вас не получится. Не нужны тапочки нашим больным. Причем здесь тапочки?
- При душе.
- Так вы о душе хотите писать или о реаниматорах?

ТАПОЧКИ

Толстый мужик смотрит напряженными голубыми глазами. Ворчит:
- Тапочки на седьмом этаже остались, принесите мне тапочки.
Ему принесли.
- Та не эти, у меня свои есть!

...В палату - синюю комнату с четырьмя большими окнами, где свободно разместились шесть кроватей, его перевели из гастрохирургии в день моего поступления. Комната синяя из-за кафеля, которым выложен пол. А стены покрашены голубым. Аквариум не аквариум, вполне подойдёт - палата интенсивной терапии. Интенсивной - слово голубого оттенка.
Что мужик вредный, сразу в глаза бросалось. Из ворчунов. Замученный болезнью, намученный лечением...
Дежурный врач с решительным молодым профилем раздраженно говорил медсестре:
- чего рыпаешься? Посылает? Пусть поднимется сам, боров, нажрался, блин, а теперь его поднимай! Хочется ему...
Ему хотелось то мочиться, то дышать, то чтобы тапочки принесли.
Медсестра Ирина помогла больному сесть. Он не реагировал на недовольство врача - притерпелся. Тапочки попросил принести в очередной раз. Вот тут ему и принесли его тапочки. Целый день жил, не снимая тапочек. Коричневые шлепки из выворотки.
Весь день он в них не мог от койки отойти. А куда и зачем? Вся жизнь сосредоточилась в голубом аквариуме на кровати с особым названием - функциональная послеоперационная. Она то прямая, то под наклоном, то пополам складывается. А под ней и с нее висят-свисают трубочки, как сытые дождевые черви, почти бесконечные в своей резиновой растянутости. Окунаются носиками в бутылочки с разноцветными жидкостями - желтыми, красными, коричневыми... Вторым носиком живот дядечкин щупают, всасываются, и он их ласково похлопывает, поглаживает осторожно. Уговаривает?
Не уговорил. Когда сбежались к нему, к его дождевым трубочкам, я всё под кровать пыталась заглянуть, сквозь пританцовывающие ноги в белых бахилах докторских - стоят ли тапочки?
Так и ушёл от бригады реаниматоров дядечка в тапочках "ни шагу назад", так и ушел куда-то заполночь...

АВОСЬ ОБОЙДЕТСЯ

- Бабушка, ну что ты прыгаешь! Тебя уже привязали, и на подсове лежишь, и в груди у тебя ножницы торчат ("русское чудо" называются: когда грудину, зацепив за живое, оттягивают грузиком - бутылкой с водой на бинте, закинутой за высокую спинку кровати, чтобы вдоху не мешало и сломанным ребрам и не задохнулся бы больной), что же ты все прыгаешь!.. - приговаривает медбрат Коля, расправляя перед разбитым лицом старушки чистую пелёнку. - Вырви, бабушка, а не прыгай, - уговаривает он.
Но старуха не соглашается, кричит:
- Ведро дай!
Не может в чистое...
Её убили вчера вечером.
- Кто убивал, бабушка?
- Чужие.
- Что же скорую сразу не вызвали?
- Так авось обойдется?..
Не обошлось. Прооперировали ночью, более чем через сутки: сломанные рёбра, разрыв селезёнки, руки-ноги в ожоговых волдырях.
- Тебя что, пытали, бабка? Кто?
Молчит, смотрит. Разбитые глазницы, а из черных провалов - глаз в катаракте и глазок - голубенький, выцветший, недоумевающий. Семидесятидвухлетний.

ХУДО - ТО КАК

За голубой разделительной полустенкой между женским и мужским боксами вторые сутки - двое пожилых мужчин, послеоперационные.
У правого от окна на предплечье "Не забуду мать родную" и дата - 1923. Молчун. Всех-то слов - "извините" и "не надо". Остальное взглядом. Поэтому сестричка в его сторону с напряженным вниманием - не прозевать чего-либо.
Левый - холёный, из начальников. Голый, без сознания. Всё равно видно, что из начальников. Когда пришел в себя, сказал: "Здоровеньки булы!" - удивив всех. После затянувшейся паузы повторил :"Здравствуйте". И, нахмурившись: "Утку, катетер, медбрата!".
Медбрата не нашлось, справился с медсестричкой. И опять потерял сознание. Уже из-за барьера добавил:" Худо-то как".
Красивый человек, хоть и начальник.

УМНОЖАЮЩЕЕ ЧУВСТВО

Ко мне здесь хорошо относятся. Потому что я умываюсь сама, регулярно глаза подвожу карандашиком, а "подключички" - подключичные катетеры - нашу как украшения, напоказ. Они у меня не на узелок, а бантиком завязаны - прикрывая пробочки.
Кокетство не может повредить женщине даже в отделении интенсивной терапии, если оно целомудренно. Моё - целомудренно. Я хочу, чтобы работая со мной, красивая сестричка Любочка с пуговично блестящими глазами улыбалась без брезгливости. Её улыбка для меня индикатор: всё в порядке, я в порядке.
Красивая игра для красивой девочки Любочки. Ей со мной не затруднительно быть сострадающей.
У медсестрички Светланы на мою игру иная реакция. Она смущенно говорит: "Разрешите, я простыни вам переменю", - и убирает забрызганные кровью. Врач, ставя катетер, промахнулась и... правильно пробила грудину со второй попытки.(Когда я готовлю и приходится разделывать курицу, нож с таким же звуком входит в куриную грудинку).
Светлана не забудет положить возле моей подушки чистую салфетку(я заметила, она всегда выбирает для меня с голубым васильком в уголке), и всегда возле моей тетрадки лежит остро заточенный карандашик. Света помнит, что я пишу простым карандашом.
Эстетическое чувство Светланы не самодостаточно, она усиливает его этическим. Соприкосновение с красивым и чистым рождает потребность умножить красоту и чистоту.
Оказывается, сострадание - чувство умножающее!

ЗДОРОВЕНЬКИ БУЛЫ

У них ко всему отношение разное, у этих милых девушек, прикасающихся к боли и смерти ежедневно.
Любочка, состоящая из шеи, ног и отлично сидящего халатика, честолюбива.
– Поеду в Штаты – за два года двадцать кусков и лучшая аппаратура, - и пренебрежительно толкнула ножкой «жужжалку», аппарат для гемосорбции, а руки в это время промывают одноразовую систему для внутривенных вливаний. Потому промывают, что её при необходимости еще попользуют. Необходимость в системах постоянна. Нехватка – тоже.
– Любочка, так одноразовая ведь!
-- Что же делать… и потом, это от вас – вам же! Авось не помрёте!
-- Авось уже было, по-моему, - говорю. – Со старушкой.
-- Не смотрите на жизнь мрачно, - заявляет Любочка, - мрачно надо только под ноги смотреть, чтобы не оступиться.
Используя повторно одноразовую систему, Любочка не оступается. Она выполняет медицинский долг. У неё нет возможности выполнить его гигиеничнее. Или нет привычки? Но это не только её вина.
Светлана тихая, в милых кудрях из-под голубенькой шапочки. У неё есть дети, и поэтому нет апломба Любочкиной невинности, невежество молодости вытеснено наработанным умением незаметно всюду поспевать: капельницу поставить, вынести утку, стены протереть мокрой тряпкой и еще много всего совместить – например, при надобности адреналин в сердце ввести.
Врачи и средний персонал в реанимации почти не различаются по функциям – все делают всё, а нянечек здесь нет. И для такого дела, как подмыть и спустить мочу, извините, нужна квалификация. Иначе из-за мелочей, которых у службы реанимации не бывает, можно потерять отвоёванного у смерти человека.
Светочка успевает и врача подменить при необходимости, и передать Любочке, что у гематологов плащ за двести - «как раз на твой рост». Сидящая за протертым Светочкой столом круглосуточного поста Любочка расспросит, какого плащ цвета и почему двести, а не сто пятьдесят, и побежит примерять. А Света пол дотрёт, забрызганный желчью из бутылочки, которую разбил стесняющийся, с «Не забуду мать…», и присядет на Любочкино место. Но посидеть не дадут.
Доктор Илья скажет: «Блин, остановка…».
И Светочка понятливо зазвенит шприцами (здесь всё еще многоразовые) и вложит в требовательную руку врача адреналин, упакованный в надежду с длинным жалом, - а вдруг да оживит внезапно тормознувшее сердце красивого начальника?
«Трахнуть придется», - вновь ругнётся Илья, и Света подкатит польский аппарат, чтобы от электрического заряда заработал «мотор» начальника, но уже хекнула грудная клетка «Здоровеньки булы» под крепкими ладонями реаниматора в последний раз. Не поможет физика… Здоровеньки булы.

(продолжение следует)

Ольга Ильницкая, 2011

Сертификат Поэзия.ру: серия 1083 № 86233 от 22.03.2011

0 | 4 | 2809 | 17.11.2024. 15:48:39

Произведение оценили (+): []

Произведение оценили (-): []