Битва с миллионерами (часть1)

Моя эмиграция началась в Сан-Франциско, 25-го октября 1991 года. В США была рецессия, примерно такая же, как и нынче, в начале 21-го века, и уж точно не такая, как в 1929 году. Массовых суицидов и голодных смертей в государстве не наблюдалось, равно как и классовых боёв, но устроиться на работу по специальности было весьма трудно. Особенно мне, пожилому иммигранту, специалисту по военно-морской радиосвязи, не имевшему гражданства США, без наличия которого не брали на "спецтехнику". Вот ведь парадокс: в СССР мне трудно было попасть на режимное предприятие, потому что еврей, а тут - потому что не гражданин США! Конечно, гражданство - приобретаемо, а еврейство - навсегда, но от понимания этого факта легче не становилось. А ждать этого самого гражданства - не менее пяти лет, а жена и её сын, подросток, ни бельмеса не понимают по-английски, а кушать-то всем хочется! Немногочисленные «ценности», которые нам разрешалось привезти с собой, не могли обеспечить и месяца существования. Потыкавшись в различные двери втечение полугода, я чётко ощутил то, о чём догадывался ещё на родине: не больно нужны мы Америке. Моё образование, мои научные достижения там, в СССР, никто не намеревался востребовать здесь, в США, ибо своих учёных и инженеров – более чем достаточно. Перебиваясь случайными заработками (ремонт видеомагнитофонов, камкордеров, принтеров, телевизоров, усилителей и прочей бытовой и небытовой радиоэлектроники), я понял, что с мечтой о работе по специальности придётся расстаться.

И когда знакомый сообщил мне, что имеется вакансия домового менеджера в очень состоятельном кондоминиуме (аналог советского ЖСК, только намного богаче), я немедленно явился пред светлые очи членов правления (board) дома.

Меня пригласили на 3-й этаж, в квартиру члена правления миссис Прайс, где помимо хозяйки меня поджидали ещё две женщины, входившие в правление. Квартира показалась мне необъятной по размеру (она и вправду была не маленькой – более 250 кв.метров), а, главное, по количеству красивых и, нетрудно понять, дорогих вещей: мебели, картин и разнообразных украшений. Мне показалось, что я попал в музей изящных искусств.

Три дамы и я расселись за огромный, овальной формы обеденный стол. Меня подробно и довольно нудно расспрашивали о моей прежней работе, выразили сожаление моим инженерным образованием, с которым я не должен был бы идти к ним, но я успокоил их тем, что поведал о желании и умении работать руками не хуже, чем головой. Посовещавшись, они решили взять меня на работу, положив небольшую зарплату и предоставив бесплатную трёхкомнатную квартиру (sic!), находившуюся на первом этаже дома. Правда, квартира выглядела как "подсобка" в плохом универмаге, но я за три месяца привёл её в нормальный вид, и только грохот, возникавший каждое утро и свидетельствовавший о включении парового отопления в доме, нарушал идиллию и служил будильником. Перед окнами квартиры располагалась плоская, здоровенная (более 100 кв. метров) крыша "господского" гаража, и моя супруга Маша имела возможность садоводничать на этой крыше в полное её, Маши, удовольствие. А через небольшое кухонное окно можно было даже увидеть маленький кусочек морского простора:

КухОнное окно -
Раскрытие пространства:
Колышится листва
На птичьем пикнике,
Весёлое панно
Домов викторианских,
Да моря синева
Полоской вдалеке.

И вдруг,- случайный взгляд,-
В пейзаже многозначном
Корабль явился мне
Из -надцатых веков.
Как будто, на парад:
Пять ярусов, три мачты,
Как будто, в детском сне,
Из грёз и облаков.

Упруги паруса,
И якоря - во клюзах,
Безудержно блестит
Рангоутная стать.
Проснулись голоса
Мальчишеских аллюзий,
Мне глаз не отвести,
И сердце не унять.

Здесь - кухни суета,
Борща багрянец смачный,
Ножей да вилок сталь,
Посуды толкотня,
А там, в окне, - мечта,
Пять ярусов, три мачты,
В синеющую даль
Уходит без меня.

И хочется туда,
Где море - безгранично,
Где ветр поёт в снастях,
Где боцман материт,
Где пены чехарда,
Где дышится отлично,
Где чудится во снах
Далёкий материк...

*****

Пустынна полоса,
И снова всё, как прежде.
Светла моя печаль:
Не каждому дано
Увидеть паруса
Несбыточной надежды,
Взглянув, пусть невзначай,
В кухонное окно.

Работа моя состояла, конечно, не в романтическом созерцании идущего в бейдевинд парусника, а в исполнении целого рядя функций, обеспечивавших нормальную жизнь дома. Я совмещал в одном лице обязанности дворника, техника-смотрителя, управдома, слесаря, электрика, водопроводчика и т.д., обеспечивая выполнение мелкого ремонта всех имевшихся в доме систем и агрегатов и организацию крупного ремонта, ежели таковой требовался. Мои обязанности были зафиксированы в "Трудовом договоре" (Employment Agreement), который я подписал, почти не глядя.

Дом, 11-этажная железобетонная “точка”, модерн начала 20 века, располагался в богатом районе Сан-Франциско, расположенном на гранитном хребте “Тихоокеанские высоты”, что гарантировало устойчивость строений при землетрясениях. Здесь селились состоятельные люди. Единственным напоминанием о "другой Америке" была надпись (граффити) на почтовом ящике: "Fuck fat cats". Fat cats (жирные коты) - популярнейшая незлобливая кличка богачей, а первое слово в надписи, ставшее самым распространённым английским словом в современной России, не требует перевода вследствие упомянутой популярности. На каждом (кроме первого) этаже дома располагалась всего одна квартира. Здоровенные окна гостинной обеспечивали великолепный вид и на всемирно знаменитый мост "Золотые ворота", и на остров Алькатрас, и на чудный городок Саусалито, одним словом, вид был "на один миллион долларов", как любят шутить американцы. В данном случае шутка содержала не долю истины, а всю её целиком, ибо даже тогда, около двадцати лет назад квартира стоила более одного миллиона долларов. Впоследствии эта сумма утроилась.

Так что домовладельцы - миллионеры и мультимиллионеры. Я для них был кем-то вроде "чучмека" из какого-нибудь "Чушкистана", работавшего дворником в какой-нибудь "Рублёвке". А они - крупные бизнессмены, директора банков, врачи, адвокаты, - люди солидные. Каждый год эти господа собирались и избирали правление, состоявшее из пяти человек. В него, как правило, входили жёны упомянутых солидных людей. Разумеется, эти дамочки после замужества никогда не работали, и с лихвой восполняли собственную общественную невостребованность, проявляя себя в деятельности правления. В результате этой активности за четыре года, предшествовавших моему приходу в дом, они умудрились выгнать (как я потом понял, "ни зА што, ни прО што") трёх менеджеров! Так что я пришёл на горячее место. Да и как ему остыть, когда в правлении постоянно заседала миссис Прайс, чрезвычайно деятельная и экстравагантная особа, в то время шестидесяти с лишним лет! Эта англичанка, внешне очень похожая на героиню фильма “Дочь Альбиона” с незабвенным Игорем Ильинским в роли этой самой “дочери”, имела ярко выраженные колониальные манеры.

Каждый месяц она меняла уборщиц своей квартиры, - все ей не подходили, все были плохими. Меня она тут же взяла в оборот, требуя выполнения работ, не только не входивших в число моих обязанностей, но и запрещённых для лиц, не прошедших специальную подготовку. Нередко она звонила мне до десяти раз за день по самым различным мелким вопросам, возникавшим в процессе перманентного улучшения своей квартиры. Я мог чувствовать себя спокойно только тогда, когда она, повязав шею здоровенным красным шарфом, посадив большого серого попугая Роузи себе на плечо и взяв на поводок очаровательную собачку, йоркширского терьера Дэйзи, выходила на прогулку: “людей глядети, себя казати”. Да ещё мне было хорошо, когда она уезжала в различные путешествия, разумеется, отдав мне на попечение попугая и собачку. Тут я неоднократно пытался сделать миссис Прайс “подлянку”, стараясь научить Роузи лучшим словам как английского, так и русского языков, но, увы, попугай оказался настолько высоконравственным, что мои старания так и остались безуспешными. Обидно!

Всё б это было бы просто забавно, но миссис Прайс имела ещё и страсть постоянно жаловаться и сплетничать всем про всех. Я, разумеется, не был исключением. Однако, все её недовольства она выражала в форме “шу-шу-шу” (bla-bla-bla, ежели по-английски), и никаких документов с её жалобами впоследствии не оказалось.

В соответствии с трудовым соглашением, я должен был раз в неделю мыть окна в одной из квартир. Это было не просто, и дело даже не в том, что в каждой квартире было ни много, ни мало 16 окон, а в том, что мыть их было опасно для жизни. В США вопросы техники безопасности в жилищно-эксплуатационной сфере решаются на федеральном (!) уровне. Существует OSHA (Occupational Safety and Health Administration, или, по-русски: Администрация жилищной безопасности и здоровья), специалисты которой точно знают, что и как можно делать и чего делать нельзя ни при каких обстоятельствах. И всем в Америке известно, что спорить с OSHA бесполезно. Её решения - истина в последней инстанции. Конечно, это не являлось секретом и для моих миллионеров, но они прекрасно понимали, что мне-то сие неведомо, что я, со своим ломанным английским не смогу "качать права", и, стало быть, эти "жирные коты" смогут иметь чистые окна задарма, без вызова специалистов-верхолазов и без соответствующей оснастки дома. Ну, а нарушение закона в США, как и во всём мире происходит тогда, и только тогда, когда нарушитель попался. Русская поговорка: "не пойман - не вор" - универсальный закон существования цивилизованного человечества, логическое продолжение презумпции невиновности.

Я уже не говорю о моральной стороне вопроса, о том, что домовладельцы подвергали меня смертельной опасности. Ведь я был для многих из них - "чучмек"! О чём речь!?

Так получилось, что первой квартирой, где я начал мытьё окон, оказалась резиденция Кэрол, - члена правления, дамочки лет сорока пяти, которой было поручено меня опекать и контролировать. Она была приятной и недурной собою женщиной, не отягощённой комплексом величия оттого, что её муж был крупным бизнессменом. Мне она симпатизировала, и старалась сделать так, чтобы противоречия между трудом и капиталом не слишком обострялись. Увидев процесс мытья окон, она сильно испугалась, и мы договорились, что самую верхнюю секцию больших окон я мыть не буду, ибо сие уж слишком черевато... С таким решением согласилась даже миссис Прайс, и втечение 12 лет я исправно мыл эти злополучные окна. Более того, к моему первому посещению её квартиры на предмет мытья окон, миссис Прайс поставила в CD-плеер 2-й концерт для фортепиано с оркестром Рахманинова. Вы когда-нибудь, дорогой читатель, слушели это произведение, балансируя над “пропастью”? Великолепно!

В Америке люди живут там, где есть хорошая работа. Поэтому состав дома менялся. Приезжали новые квартировладельцы, с которыми у меня, как правило, устанавливались хорошие отношения. Однако, один из "новых", приехавший в 1995 году, мистер Ассео почему-то меня невзлюбил. Этот лысоватый господин, мой ровесник, невысокого роста, живой и общительный, имел испанскую фамилию отнюдь не потому, что был испанцем или латиноамериканцем. Его далёкие предки, испанские религиозные евреи, ещё в 12 веке сумели убежать от только входившей во власть Святой Инквизиции. Поскольку вся Западная Европа была тогда католической, им пришлось добраться аж до Византии, где они и нашли спасение. Приход турок не сильно ухудшил жизнь евреев, и большая часть рода Ассео по сей день там живёт и процветает. Однако, в начале 20-го века в Турции стало неспокойно, и отец Ассео эмигрировал в США, где в 1938 году у него родился сын, не имевший уже ничего общего со своими предками, кроме фамилии. Мистер Ассео получил инженерное образование, много работал, имел несколько крупных фирм, насчитывавших более 1000 рабочих, выгодно женился, короче, достиг того самого благополучия, о котором многие эмигранты могли только мечтать. У него – здоровенный дом в г. Санта-Барбара, и квартиру в Сан-Франциско он приобрёл лишь потому, что была отличная конъюнктура, обеспечивавшая рост цен на недвижимость. Разумеется, он перепланировал квартиру и отделал её так, что многие «новые русские» могли бы умереть от зависти. В этом «гнёздышке» он бывал лишь несколько дней в месяц.

Тем не менее, сие не помешало ему по прошествии всего полугода написать письмо в правление о моей якобы плохой работе. Тут, разумеется, не обошлось без миссис Прайс, частенько игравшей в покер с женой Ассео. А он – подкаблучник, вот и вся «механика».

Тогдашний президент собрал "расширенный пленум" (без меня, разумеется), на котором абсолютное большинство выступило в мою поддержку. Однако, впоследствии мистер Ассео вошёл в правление, стал президентом, и не упускал случая "дать мне пинка". Тем более, поводы всегда находились: когда я занимался какими-либо делами по дому и был далеко от своей квартиры, жильцы, в первую очередь миссис Прайс, естественно, не могли до меня дозвониться. Стало быть, - делали они вывод,- менеджер отсутствует. Следовала жалоба президенту. Навязчивая идея о том, что я отсутствовал в рабочее время, постоянно преследовала некоторых выживавших из ума престарелых лэди. С начала 90-х годов в Америке уже были сотовые телефоны, но обеспечивать меня этой новинкой правление не хотело: денег было жалко! В конце концов мистер Ассео приобрёл для меня пэйджер. Тогда обнаружилось, что за пол-года был всего только один звонок! Пэйджер оказался неудобным для тех, кто хотел поговорить со мною немедленно, прежде всего, для миссис Прайс! "У богатых - свои причуды!"

Вот так я трудился целых 12 лет. Большинство дома состояло из вполне приятных людей, относившихся ко мне хорошо, и я старался не обращать внимание на двух-трёх квартировладельцев, постоянно донимавших меня всякими претензиями и указаниями.

Шло время. Постепенно Маша овладела английским языком и стала зарабатывать. Появились какие-то деньги, а с ними и возможность построить (разумеется, в рассрочку) дом. Конечно, не в самом Сан-Франциско, где дома стоили уже под миллион долларов, а в глубинке, в 145 милях к северо-востоку от города, в Озёрном графстве (Lake County), на горе Коно-Тэйэ, откуда открывался, открывается и будет открываться во веки веков вид, о коем можно говорить только стихами:

Тишина и простор... Отражаются в озере горы.
Мимо окон орлы пролетают, неспешно паря.
Дом стоит на горе. Под горой - кипарисовый город
Зажигает огни, лишь вечерняя меркнет заря.

Этот вид - ненагляден. Пейзаж - величав и спокоен.
Горный воздух хранит ароматы некошенных трав.
Здесь - два шага до рая, здесь воля - в союзе с покоем.
Цепи гор - в ожерелье огней, да роса по утрам.

Мимо окон моих чередою проносятся годы:
Сколько лиц, голосов, сколько чувств я припомнить бы мог.
Здесь - особое место. Здесь напрочь забыты невзгоды.
Дом стоит на горе. Выше - небо. Да солнце. Да Бог.


В то самое время стоимость земельных участков, расположенных вблизи построенного дома на горе, была невысокой. Поэтому мы, "вытащив деньги из-под дома", прикупили ещё пару земельных участков. В общем, как и все работающие семьи иммигрантов, мы становились нА ноги. Однако, в 2002 году мне исполнилось 65 лет. Это - пенсионный возраст, дающий в Америке множество привилегий. "Беда" только в том, что Маша как тогда, так и поныне моложе меня на 19 лет. По этой причине я оказывался лишённым большинства этих самых привилегий, в том числе права на получение так называемой субсидированной квартиры, большая часть стоимости которой субсидируется государством. А заработка Маши и моей пенсии было явно недостаточно для оплаты "обычного" жилья и дачи. Естественно, нам пришлось оформить развод. Я "подарил" Маше всю нашу недвижимость, оставшись при своей пенсии и работе. Это позволило мне немедленно встать на очередь на субсидированную квартиру.

Читатель может спросить: а зачем нам была нужна квартира, когда есть дом на горе? Ответ прост: там, где стоит дом, ни Маше, ни мне невозможно было бы найти работу. Там её просто нет, а на мою пенсию нам вдвоём прожить невозможно. Поэтому, чтобы работать, Маше было абсолютно необходимо иметь жильё в Сан-Франциско.

Я, получая пенсию, продолжал работать, и, задумываясь о будущем, не мог даже предположить, когда я уйду с работы. Всё зависело от движения очереди на субсидированное жильё. Но недаром говорят: "Человек предполагает, а Господь - располагает!"

В 2004 году ситуация в кондоминиуме существенно изменилась: из него по разным причинам убыли сразу четверо квартировладельцев. Все они, за годы совместного проживания, можно сказать без преувеличения, стали моими друзьями. А новые люди, занявшие их квартиры, не знали ни меня, ни атмосферы, сложившейся в доме. И когда одна из "новых" пожаловалась мистеру Ассео на то, что я не мою верхние секции больших окон, он понял, что его время наконец-то пришло. Он немедленно написал мне письмо с требованием мыть окна полностью. Мои возражения не принимались. В тяжёлом раздумье я вышел на улицу, где случайно встретил Терри, менеджера одного из соседних, таких же миллионерских домов. Терри, белый американец лет шестидесяти пяти, крепкий, высокий, с бородой русского Деда-Мороза и носом потомственного алкоголика, поприветствовал меня стандартной фразой "How are you?" Я на сей раз ответил ему по существу его вопроса, и он был изумлён услышанным. "Это нелепо! - промолвил Терри обескураженно, - ты должен пойти в мэрию и пожаловаться на них!"

Я так и поступил. В мэрии меня немедленно направили в OSHA. Через неделю ко мне домой пришёл инспектор, мистер Белл, мужчина средних лет, явно из бывших рабочих. Он замерил все окна и сразу же сказал, что я не имею права мыть ни одно из них. А ещё через пару недель из OSHA пришёл официальный запрет.

Читатель может только догадываться, какая поднялась "буря", когда письмо из OSHA было передано мистеру Ассео. Прежде всего, он тут же написал мне, что уменьшает мою зарплату. Но ему быстро подсказали, что этого делать нельзя, ибо сие есть возмездие (retaliation) за обращение в государственные органы, что в правовом государстве недопустимо. И вообще, юристы, с которыми он советовался, пояснили ему, что меня нельзя трогать втечение, как минимум, года с момента получения вердикта OSHA.

Тем не менее, Ассео написал всем членам правления совершенно секретное письмо, полное самых отвратительных характеристик менеждера. Письмо заканчивалось заявлением об отставке его, Ассео, с поста президента, и надеждой на то, что будущий президент сумеет сделать то, чего не сумел добиться он сам: убрать Майкла, то бишь меня. Письмо заканчивалось витиеватой фразой: "Моё отношение к Майклу таково, что я забрал у него ключи от своей квартиры". Иными словами, он давал понять остальным, что подозревает меня в квартирных кражах, которые случались в ряде квартир. Прямо назвать меня вором он не решился, ибо я мог бы засудить его за клевету, а вот намекнуть...

Итак, с июля 2004 года мистер Ассео инициировал компанию по моему увольнению. Прежде всего, он обратился к адвокатам с вопросом: "Как уволить менеджера?" Адвокаты проанализировали трудовое соглашение и пришли к выводу, что оно составлено безграмотно. Особенно их обеспокоил пункт о предоставлении мне квартиры. В нём отсутствовала фраза "at will". Как я узнал впоследствии, этот юридический термин - ключевой: он даёт домовладельцам право выгнать меня из квартиры в любое время, как только заканчивается моя работа. Имелись там, по-видимому, и другие неувязки, вследствие чего всё соглашение было пересмотрено, и в декабре 2004 года ко мне пришёл член правления, мистер Беннер, тучный, двухсоткилограммовый пожилой врач, педераст и любитель Мусоргского (а вовсе не Чайковского!), и предложил подписать новый договор. У меня с этим доктором были нормальные отношения, и я не подозревал подвоха. Всё же я спросил его о причинах этого действа. Он спокойно ответил, что договор старый, и содержит положения, утратившие силу, как например, пункт о мытье окон. Я, конечно, пропустил фразу "at will", и, хотя понимал, что правление что-то замышляет, подписал новый вариант трудового соглашения. Всё-таки, я доверял мистеру Беннеру, а доверчивость не прощается! Хотя, как было не доверять ему?! Этот гей относился ко мне нормально. Более того, когда ему предстояла операция по усекновению части желудка, он попросил именно нас с Машей быть свидетелями подписания доверенности на своего партнёра, мистера Врбана. (Однополые браки в Калифорнии пока ещё запрещены, и в случае форсмажорных обстоятельств его партнёр не имеет никаких прав и возможностей!) Его “жена” также был с нами в почти что нежных отношениях. Вот я и потерял бдительность…

В декабре состоялось ежегодное собрание пайщиков, и президентом избрали нового квартировладельца, 77-летнего экс-врача мистера Бёрка. На протяжении года, что он проживал в доме, у меня с ним были отличные, ничем не омрачённые отношения. Но после его прихода к власти всё резко изменилось. На меня посыпались письма - придирки, в массе своей, не обоснованные. Как стало понятно потом, готовился материал, на основании которого меня намеревались уволить. Я отвечал на каждое письмо сдержано, без эмоций, но по существу. Позже выяснилось, что основная идея, занимавшая умы членов правления, состояла в доказательстве трёх пунктов:

1.Плохое выполнение работы.
2.Отсутствие в доме в рабочее время.
3.Воровство.

Последний аспект особенно забавен. Дело в том, что как в доме, так и в некоторых квартирах время от времени пропадали вещи. Это было связано с большим количеством работников, посещавших дом и отдельные квартиры для ремонта, уборки, поливки цветов и т.д. Я, разумеется, с ведома хозяев и по их поручению впускал работников. Среди этих людей, многие из которых были, к тому же, нелегальными иммигрантами, попадались и нечистые на руку. Мистер Ассео пытался внушить домовладельцам, что ворует их вещи не кто иной как менеджер. Полагаю, что жильцы ему не верили, но, тем не менее, по его инициативе был проведен провокационный эксперимент: на столе в прачечной комнате, куда никто кроме меня обычно не заходил, были, как бы случайно, оставлены деньги (долларов 40-50). Я, увидев это, не стал даже касаться их руками, а тут же позвонил миссис Прайс, которая чаще всего меня донимала по всякому поводу и без оного, и прямиком спросил её, не она ли оставила деньги, ибо в тот момент в доме никого больше не было. Ей пришлось сознаться в том, что она (естественно, случайно!) позабыла эти деньги. Провокация не удалась.

Многоходовые инсцинировки по поводу моего мифического отсутствия на рабочем месте также не принесли ожидаемого результата, хотя механизм их осуществления казался организаторам надёжным. Зная о том, что в определённое время должны приехать рабочие или инспекторы для проверки или ремонта различного оборудования, мистер Бёрк оставлял на входной двери дома записку: звоните в кв.10 (это - номер его квартиры). А сам в это время отсутствовал или не брал трубку. Расчёт был прост: приезжают люди, читают записку, звонят в кв.10 и, не получив ответа, уезжают. После чего возникает скандал: менеджер отсутствовал! Но скандалов не было, ибо я, зная время прихода рабочих, встречал их у входа в дом, и они делали всё то, зачем приехали. Так что можно было только посочувствовать мистеру Беннеру, который, как я позже узнал, писал Бёрку о необходимости наличия документов, подтверждающих моё отсутствие на рабочем месте. Документов не оказалось.

Зато была уйма бумаг о моей плохой работе. Их писал мне сам президент, мистер Бёрк. Я каждый раз обстоятельно отвечал на них. Этот эпистолярный жанр впоследствие сослужил неплохую службу моему адвокату. Особенно потому, что одно из писем мистера Бёрка начиналось так: "Я не знаю, как у вас в Петербурге, а у нас, в Америке..." Впоследствии фраза сия дорого обошлась её автору. Это в России, когда местные нацисты убивают узбека, следствие выясняет, кричали ли убийцы: "Смерть черножопым!", или не кричали. Ежели кричали, то тогда это, конечно, национализм, а ежели не кричали, - простое бытовое хулиганство! В США - не так. Там достаточно фразы, написанной мистером Бёрком, для того, чтобы адвокат имел полное право обвинить его в ксенофобии.

Но всё это - детали. А самое главное состояло в том, что квартировладельцы, даже входившие в правление, не желали признавать меня плохим менеджером. Поэтому мистеры Бёрк и Ассео были вынуждены изменить тактику. Поводом послужило письмо бухгалтера (CPA – Certified Publisher Accountant) об увеличении каких-то домовых налогов. Ничего экстраординарного в письме не было: налоги растут в США постоянно и не так уж сильно, но Бёрк, беззастенчиво привирая, написал каждому пайщику, якобы финансовое положение дома - на грани банкротства, и единственная возможность выправить положение – уволить менеджера, а его квартиру – сдавать. Этот ход был верным в одном плане: большинство жильцов поверило Бёрку. А вот о том, что любой, самый завалящий адвокат может без труда проверить истинное финансовое положение дома, мои “супостаты” не подумали. А зря…

Но и при таком обосновании причин моего увольнения нашлись трое пайщиков, оставшиеся при своём мнении. Бёрк звонил каждому из них, уговаривал. Двое так и не поддались на уговоры, а третий, в конце концов, скрепя сердце, согласился. Этого было достаточно для соблюдения процедуры. Моя судьба была решена.

И вот, 28 сентября 2005 года, в 8:00 утра меня вызвали в квартиру мистера Бёрка, где мне было письменно и устно сообщено о моём увольнении. И сразу же началась целая серия действий с целью выжить меня из квартиры. Отключили телефон, закрыли прачечную. В моё отсутствие неоднократно заходили в квартиру.
Пришлось сменить замок. На это действие немедленно последовала провокация:

У Маши подгорели котлеты. Мы открыли окно, чтобы проветрить, а сами уехали минут на 15 по делам. Как говорят, ничто не предвещало… Но мистер Бёрк, почувствовав снаружи квартиры запах, немедленно вызвал пожарников, понимая, что они по его просьбе непрепенно сломают дверь, а нам придётся платить за новую. Плюс, главное, скандал! Так бы и произошло, но мы оказались в квартире на минуту раньше пожарных. Раздался громкий стук в дверь. Маша открыла и увидела перед собой здоровенного пожарника в шлеме и с багром, а за его спиною – Бёрка. “Что тут у вас?” – спросил пожарник. “Ничего,” – ответила Маша... Казалось, сам Господь Бог уберёг нас!

Короче говоря, мой скромный апартамент превратился в осаждённую крепость.

Надо сказать, что я, предвидя ситуацию, ещё заранее принял решение бороться. Некоторые из моих русских знакомых посмеивались надо мною: с кем это я затеял борьбу?! Да за этими “жирными котами” - сотни миллионов долларов! Они наймут дорогих адвокатов, у них – связи, и т.д. Я же упорствовал в своей надежде, верил в победу, и отвечал скептикам, что ежели смогу засудить дом эдак на сто тысяч баксов, буду морально вполне удовлетворён.
- Ну, хоть тысячу нам подаришь?, - усмехаясь, спрашивал меня один из приятелей…

Маша также не разделяла моего оптимизма и переживала ситуацию гораздо острее меня. Действительно, всё то благополучие, которое мы, начав с нуля, выстраивали целых 13 лет, оказалось под угрозой уничтожения: ведь наша собственность была приобретена в кредит. Надо было ещё выплачивать более 110 000 долларов, плюс, требовалось найти жильё в Сан-Франциско, что весьма не дёшево, и на оплату которого уходила бы бОльшая часть машиного заработка. Кроме того, нужно было найти адвоката, причём такого, который бы согласился работать “в кредит”, по результату: я до окончания процесса ничего ему не плачу, но в случае победы он может забрать до 40% выигрыша. Разумеется, на такое способен только богатый адвокат, ведь не каждый процесс выигрывается. Короче, я закрутился в водовороте дел, в которых чувствовал себя бессильным: ни знаний, ни малейшего опыта. На очередном заседании правления, на вопрос, не может ли Майкл подать на них в суд, Бёрк, улыбаясь, ответил: “У Майкла сейчас будет столько дел, что ему – не до суда!”

“Он слишком рано нас похоронил,
Ошибся он, поверьте мне, ребята!”

(В.Высоцкий)