1.
Ты прав, небесный господарь,
всей правотой подкожной дрожи:
мне – бабья суть, я навья тварь,
всегда творящая по-божьи.

Кто в эту суть не вовлечён,
тот не увидит в блеске странствий,
как из – моей – руки течёт
тепло, творящее пространство,

в котором ты, и глух, и слеп,
прильнул челом к моим коленям,
оно по навьему веленью –
твой верный кров, твой чёрный хлеб.

***
Осталось только расчесать
волос и дум седые космы,
за веки спрятать синий космос –
и спать хотя бы три часа,
и даже позу не менять.
Нагрянет день без сновидений,
платком ажурную-меня
в колечко медное проденет,
проверив, так ли уж тонка
кудель моих ночных наитий,
и так ли крепко держит нити
судьбу творящая рука:
свивая вместе явь и сон,
спрядёт мне то, что неизменно,
где явь чугунно-откровенна,
а сон лебяжьи-невесом.

***
И снова будней вымученный плен,
и кошкой не сходящая с колен
моя пустая бабья одинокость.
У неба на глазу бельмо луны.
Объевшихся любовной белены
уже не видит божеское око.

Облокотившись на дубовый стол,
себя патроном загоняю в ствол,
когда над садом ветер ветви треплет,
легонько нажимаю на крючок,
саму себя пустив себе в висок –
и – белену завариваю крепко.