Здесь тишина особенного свойства,
когда слова – источник беспокойства;
в одно касанье прожитые дни,
в долга-шелка одетая эпоха –
без выдоха не разрешают вдоха,
на ухо шепчут: «боже сохрани».

Над чередой смертей и возрождений
мятущийся, неоценённый гений,
в сомнениях от пят до головы,
опять стучит в незапертые двери;
ужо воздастся каждому по вере,
и в равной мере – неба и травы.

Волчицы историческое вымя
всему начало, и чего во имя
то кровь, то слёзы молчаливо льём;
молчание, зажатое в кавычки,
давно вошло в анналы и привычки
копьём судьбы с афинским остриём.

Безмолвие прямит кривые речи,
ты сам когда-то понял, человече,
что доброта – есть меньшее из зол,
ты осознал и записал на свитке,
и все свои нехитрые пожитки
раздал по нитке и остался гол.

Мы все склоняем головы и выи,
когда идём на исповедь немые,
и только под покровом тишины
мы ощущаем нервами нагими,
что в тишине становимся другими,
для ладанок срезая колтуны.