ЛЕЛЕЮ ОБОСОБЛЕННОСТЬ ДУШИ

CЛУЧАЙ
Дует весенний безлиственный ветр.
Гонит весеннюю жгучую пыль.
Гонит жигуль в некрасивый кювет.
И – кувыркается автомобиль.
 
От головы у водителя враз
кепки летит пёстрокрылый мотыль.
Лик его тут же меняет окрас:
розовый – сер стал и красен чуть-чуть.
 
Дядя водитель! Постой! Я сейчас!..
Нет... Он навеки отправился в путь.
Он улетает в бездонный эфир.
И – не догнать его, и – не вернуть.
 
Ветром он сдут. А вот в лучший ли мир?
Точно ли вечен там – демисезон?
И исчерпал ли он скучный лимит
В городе пыльном, в доме седом?
 
***
Какое имеешь ты право
быть лучше, чем кто-то другой,
из общего скомканный праха
и общей набитый трухой!
 
Но даже затуркан в массовках,
не смеешь быть хуже других,
из личного пламени соткан
и личную трель протрубив.
 
***
Лелею обособленность души.
Из злых глаголов выставил охрану.
Моя дорога к храму не спешит,
а именно проходит мимо храма.
 
ЛОВЦЫ ЧЕЛОВЕКОВ
То в кодексе ветхом, то в юном завете,
то в моно-, то в многопартийном труде
ловцы человеков расставили сети:
то эти – то эти, то эти – то те.
 
В скрижаль этой жизни я вписан навечно,
но с неба, конечно, хватать не готов
ни пентаконечных, ни гексаконечных,
ни тетраконечных (заплечных) крестов.
 
Плыву между ними беспечною рыбкой,
кощунствую грязно в бесплотной душе.
А внешне я – паинька с робкой улыбкой,
"пардон", – говорю, – "у-тю-тю", и вообще...
 
В скрижаль этой жизни я вписан навечно –
не в кучке-могучке, а сам по себе.
Прощайте, ловцы даровых человечков.
Завидую вашей посмертной судьбе.
 
ОТ ИОНЫ
В чреве кита – удивительно ли, что темно!
Анаэробика: нечем дышать. И фонарик
Здесь не горит. И, к тому же, ужасно воняет,
булькая, непереваренное дерьмо.
 
Склизкие твари касаются рук и лица.
Воет кишечник, как будто нечистый с амвона.
Но говорю себе: стой, не сгибайся, Иона!
Всё претерпи, или ты над собою – не царь!
 
Скачет чудовище книзу и вбок на волну.
Компас бы слопало что ли, хотя бы для виду...
Гаснет в просвете резцов вожделенный маяк Атлантиды,
альтернатива забвению и гарпуну.