Забыв перед пучиной робость,
морским созданьям уподобясь,
я плыл – и вот, за рубежом
буйков, обозначавших область
купанья, чем-то обожжен,
отпрянул, локтем заслонясь,
и прекратил движенье ласт.
И обернулся… Предо мной,
почти в обхват величиной
невразумительная тварь
неторопливо колыхалась,
сферообразная, как парус,
напрягшийся над глубиной.

Я поднял руку для удара –
но, видимо, не увидала
она опасности. И в бой
со мной вступать не собиралась,
лишь не спеша переливалась,
подобна лампе голубой.

И гнев мой схлынул сам собой.
Я думал: «Глупое созданье,
не существо, но колыханье,
полупрозрачный сгусток, призрак,
едва таящий жизни признак –
я царь и бог перед тобой!
Что ты такое, чтобы жалить?
Да я тебя, когда б не жалость
к твоей убогости смешной…»
Но что-то сделалось со мной –
треклятый яд ее, наверно,
наполнил мозг мой на мгновенье
и мгла нахлынула стеной.

Я был один средь бездны мрачной:
полночной млечности сродни,
тая внутри себя огни –
неслышно двигались они
в крови холодной и прозрачной.
Не страшно было, только странно:
как бы в плену киноэкрана
маячил некто вдалеке,
пылала на его щеке
пощечина от океана.
И волей волн, больших и властных,
влеком, не ведал я о том,
зачем он жил – нелепый, в ластах,
с гримасой искаженным ртом…

Медуза дальше уплывала.
А я – до пляжного привала,
к своей кампании земной.
Ожоги смазал вазелином.
Мы пили рислинг над заливом.
Друзья смеялись надо мной.