Конец августа



Вот и астры дед принёс с базара -
белые, лиловые цветы.
Вот и время редкостного дара -
раненной под сердце красоты.
Вот и отблеск раннего ущерба,
верный знак, что август обречён.
Затаённо стынущего нерва
еле-еле уловимый звон.

Стали мы на лето смертней за ночь,
летний воздух вытек из горсти...
Тихий деда мой, Иван Иваныч,
не грусти, дружок мой, не грусти!
И не мни в руках лозу корзинки...
Разве ж новость - этот скорый суд?
Завтра снова сходим, деда, к рынку -
там сверкают склянки, миски, крынки,
там июльский шпажник продают!





* * *



Когда всё звонче яблок мясо,
всё ближе летних дней исход,
в лазури яблочного Спаса
заметен бликов хоровод.

Подобно звукам Амадея
они в гармонии слиты.
Великодушна их идея
одушевленья пустоты.

Священнодействие возможно
смиренномудрию вослед.
Легко, легко, лишь чуть тревожно
дробится августовский свет -

как будто крохотная йота,
прозрачнокрылая пчела,
искала в воздухе кого-то,
не дозвалась и не нашла,

как будто мытари дидлайна
придут не завтра, а потом,
и Амадей, дружок ротвайна,
согрел бокал с живым вином...





* * *



Мотылёк-ангелок! Чья душа в яркокрылой обложке,
в оболочке твоей продолжает искренье своё?
Вызревает июль, и прижизненной радости крошки
и клюёт, и глотает, и в ульи уносит зверьё.
Слышишь, падает плод у ограды в прогретую мяту?
В сладких трещинах яблок пируют гурьбой мураши...
Как сияют глаза, и как юно уста неизмяты
наяву и во снах - в молочае, в чабре и во ржи!

Вот и в яблочный Спас прикатило светило большое.
Разогрет во дворе кособокий железный турник.
Промелькнул мотылёк, и повеяло кроткой душою -
так прощением пахнут деревья, трава и родник.
Кто-то имя назвать на лету не успел, не решился.
Но понятнее слов и вернее имён - тишина...
В одиноком дому, отлетая, старик побожился,
что дорога видна - серебро, голубень, белизна...